Рождение Клеста (СИ) - Ключников Анатолий. Страница 7

— Ладно, ладно, пошутил я! — он прикрылся руками. — Как хочешь — дело твоё. Что я тебе сделал?

Бить Малька — это недостойное занятие для воина. Это я прекрасно понимал, и только рыкнул. Он не умел обижаться, вскочил и, как ни в чём не бывало, вновь зашагал рядом.

Я обозлился на себя: ведь сколько раз Учитель говорил, что ни в коем случае нельзя вскипать из-за каждого слова, а я опять поддался необузданным чувствам. Интересно: а если бы мой меч был на поясе — я что, рубанул бы приятеля???

По счастью, наше оружие ехало на телеге: командир всё-таки выбил несколько «лишних» в тех деревнях, через которые мы проходили. Бесплатно, конечно. Под бабский вой и причитания, неприятно резанувшие меня по сердцу: как же так, мы делали неприятности своим же, которых шли защищать. И они тоже хороши: никакой готовности к жертвам. Ведь мы на смерть шли, вообще-то, а не на сенокос — неужели для нас несколько телег жалко?

«Обид» от местного населения получили мы немало. Вот, например, тот же Малёк однажды принёс нам украденную курицу, со свёрнутой шеей и вручил, весь такой сияющий.

— Это ж воровство! — возмутился я, а Ермин меня поддержал сомнительным хмыком.

— Ещё чего! — обиделся Малёк. — Солдат должен хорошо питаться, а мы жрём, что попало…

Он отчасти был прав: взятые припасы быстро закончились из-за непредвиденных остановок, а кормиться нам без котлов оказалось невмоготу. Мы обедали в деревнях: командир останавливал отряд и с помощью местных старост распределял нас на кормление. Но крестьяне кормили нас тем, что и сами ели, а питались они нежирно… По крайней мере, курами и утками нас нечасто баловали. Так что я махнул рукой на просыпающуюся совесть, и мы радостно зажарили ту ворованную Мальком птичку на углях, да потом ещё и причмокивали.

Эх, эти непредвиденные остановки… Телеги ломаются — ладно, это ещё полбеды. А вот люди ломаются — это совсем беда. Наш командир придерживался железного принципа: «никого не бросать!» Городские мужики с непривычки натирали ноги до крови — их укладывали на новые, реквизированные специально для них повозки. Очень многие стали поносить — мы их все терпеливо ждали, пока они опорожнят свои бедовые животы. Если понос не заканчивался, то их всё-таки оставляли, но не на дороге, а в попутных деревнях. Как они потом обратно в город возвращались, без денег — про то уже мне неведомо…

А один мужик из отряда умер. Вот так, не дойдя до войны, и сгорел в лихоманке. Наверное, от дождя простудился. Ему мигом выкопали неглубокую могилу (мечами и ножами много не нароешь) и похоронили — без священника, кое-как что-то наговорив на прощание, и пошли дальше, подавленные случившимся.

Но это было ещё не самый тяжёлый случай. Гораздо сильнее нас шокировало известие, что нихельцы уже и Кремнеград взяли, а с такими темпами и до столицы скоро доберутся. Эту новость мы услышали в деревне, где остановились столоваться.

— Да ты откуда это знаешь?!! — хором закричали мы на тамошнего старосту.

— Дык, это… Гонец из города приезжал, по делам — вот и рассказал.

— А он откуда услышал?!!

— Да к ним в город много солдат пришло, и раненых. Разбили нас, говорят, совсем плохо. Силища там прёт — ужас просто: никак не совладать…

Командир ухватил мужика за грудки и рявкнул, потрясая своими патлами:

— Что за солдаты?!! Дезертиры?!! Паникёры?!! Шпионы?!!

— Дык я откуда знаю, — запищал побледневший крестьянин. — Сказал: пришли разбитые. Что я его, огнём пытать буду, что ли?

— А гонца-то хоть знаешь? Что за рожа?!

— А то… Он уже сколько раз указы нам привозил. Несколько лет работает. Прошу не портить мне рубашку, уважаемый: ниток и пуговиц нынче совсем не сыскать… В городе всё расхватали, даже соль.

— Ладно… — командир освободил беднягу из своего стального захвата. — Впредь никому не доверять. Панику — не разводить.

Мы, тем не менее, успели сильно пасть духом. У меня в груди зашебуршал нервный холодок, а потом перешёл в живот и заходил там, кругами.

— Э-э-э-эх, да твою ж маму!.. — крикнул кто-то в сердцах и даже сплюнул. — Говорил же мне сосед: куды ж вы прётесь-то, да супротив Нихелии? У них там — порядок и дисциплина, а у вас — только вилы и косы…

Командир подбежал к нему и безо всяких предисловий врезал по морде, ещё раз тряхнув своими сальными патлами, стянутыми кожаной ленточкой через лоб:

— Я же сказал: панику — не разводить!!! Ну, кто ещё с Нихелией воевать боится — говори сразу: отправлю пинком домой, без злобы — Пресветлым клянусь! — и даже осенил себя знаком Пресветлого, искренне и размашисто, яростно озираясь по сторонам, на всех окружавших его новобранцев.

Никто воевать не отказался. Даже упавший. Он потом топал, мрачный, освещая нам дорогу своим смачным фонарём под глазом. Да и мы шагали невесёлые.

Забегая вперёд, скажу, что Кремнеград никто не брал. Слишком богатое у кого-то оказалось воображение. Но для меня это был прекрасный урок того, как можно подорвать настроение в армии — даже без боя.

Дошли, слава Пресветлому…

Возле столицы уже успел вырасти второй город, — из палаток, заставленный телегами. Эдакий кочевой табор, но только гораздо больше. Мы, измученные, уже не имели сил изумляться, а удивляться было чему.

В разных местах торчали разноцветные флажки и флаги. Потом уже мы узнали, что так отмечают шатры и палатки военачальников разного ранга, да ещё и с учётом принадлежности к тому или иному полку, и научились разбираться в этой несусветной расцветке: кто там командир конного полка, а кто — пехотного. Дымились костры с огромными котлами — до нас доносился умопомрачительный запах дыма, смешанный с запахом мясной каши: время как раз приближалось к обеденному. То и дело ржали кони в разных концах бескрайнего поля; кто-то ругался, кто-то разговаривал — гомон стоял непрерывный, как морской прибой. Кто-то перебегал от костра к костру и что-то спрашивал — в ответ качали головами, и гонец поспешал дальше.

Жаркое летнее солнце поднималось в зенит, а всякая дрянная мошкара прямо-таки упивалась пиршеством: ведь не каждый год ей выпадал такой подарок изобильной кормёжки, во всё поле размером. Жужжали разжиревшие обнаглевшие мухи, и сильно воняло нечистотами, которые создавали люди и животные, — иногда аж дыхание перехватывало, когда капризный ветерок менялся.

Нам указали наш участок, на который мы и потащились не спеша и потом принялась располагаться там на длительный постой. Собственно, с этого памятного дня и началась наша настоящая военная жизнь.

Только теперь я хорошо понял, что имел в виду Учитель, когда туманно говорил о том, что у меня появятся новые знания. Нас начали учить искусству коллективного боя. Для начала наш отряд разбили на десятки, а во главе каждого поставили солдата из армии. Эти пришли настоящие звери, и гоняли нас до одури. Тем, кто прошёл школу Учителя, служилось полегче, как привыкшим к физическим нагрузкам. А вот другие парни, особенно городские, нахлебались учёбы досыта…

Что меня всегда восхищало в армии — так это то, что я сам до самого конца так и не понял: какие требования тут действительно важны, а какие нужны лишь для того, чтобы у солдата не оставалось свободного времени. По крайней мере, наш десятник лютовал одинаково в любом случае.

В нашем мире кличка человека — это и есть его второе имя. Кого назвали каким-нибудь животным — значит, он достойный и заслуживает определённого уважения. А мы нашего десятника прозвали просто Шпыняем, и никакого другого имени ему так и не смогли придумать.

Сухощавый, рыжая бородка клинышком. Лицо в крупных веснушках, и глаза, постоянно прищуренные, так и зыркают по сторонам из-под кустистых рыжих бровей. Он весь создавал ощущение какой-то неугомонности, — словно шило в заднице носил. Я твёрдо убеждён: в своё время его пошпыняли от души, и теперь он, получив полную власть над людьми, оттягивался на нас по полной.

Вот скажите: зачем боевую армию утруждать строевой подготовкой? Вы можете себе представить, чтобы войска в походе маршировали весь день — все двадцать-тридцать лиг? Да ещё и с песнями. Нет, конечно, если вы хотите непременно угробить всех людей ещё до войны — тогда, конечно, да: пусть себе маршируют, отбивая ноги. А Шпыняй прямо-таки оживал, когда мы топали в ногу, горланя всякую чушь. Обувь разваливается из-за постоянных маршировок? — иди новую покупай, в столицу, в день отгула. Нам платили сущие гроши, а цены из-за войны и наличия десятков тысяч страждущих мужиков взлетели до голубых небес — вот и приобретай себе обувь, как сможешь, — твои проблемы…