Гордость и булочки, или Путь к сердцу кухарки (СИ) - Лили Вейла. Страница 79

Они остановились у двери спальни.

— Спокойной ночи, сэр, — сказал Ваймс.

— Сэр Сэмюэль, — Ветинари поднял на него глаза. — Я редко говорю это, во всяком случае, в такой манере, в какой ты счёл бы это… желательным. Но сейчас, пожалуйста, поверь, я говорю искренне: спасибо.

— Рад помочь, сэр, — кивнул Ваймс.

Ветинари кивнул в ответ и скрылся за дверью.

***

Даже во сне Гленда выглядела уставшей. И после того, через что она прошла — не удивительно. Не зря он не подчинился доктору Газону и остался. Это определённо нужно было видеть, чтобы понимать, чего стоит рождение ребёнка. Нет, он и прежде знал, что это долгий и тяжёлый процесс, но знать и видеть — вещи совсем разные. Если теперь Гленда скажет, что больше она детей не хочет, он не то что не посмеет возразить, он сам побежит покупать изделия Сонки.

Хэвлок осторожно распеленал дочь, устроил её в середине кровати, избавился от пропахшей потом и кое-где перемазанной кровью одежды и наконец лёг под одеяло к Гленде сам. Она почувствовала его сквозь сон и потянулась к нему, едва не перекатившись на дочь. Пришлось повозиться, чтобы возвести на краю кровати баррикаду из подушек, зато после этого можно было устроить Робби под правой рукой и притянуть Гленду к левому боку. Она обняла его во сне и улыбнулась. И Хэвлок впервые за сутки почувствовал, что может расслабиться.

Возможно, он переборщил, заставив Ваймса охранять дверь спальни, но сопение у правой подмышки наполняло его сердце дрожью и заставляло верить, что никакая предосторожность не лишняя.

Гленда тоже завозилась, подтянулась выше и поцеловала его в шею. Прошептала:

— Хорошо, что ты не ушёл.

Хэвлок погладил её по плечу, поцеловал в лоб и позволил себе отключиться.

***

Гленда проснулась от детского плача и поспешила взять дочь на руки. Хэвлок завозился во сне и приоткрыл один глаз.

— Спи, — строго сказала Гленда.

— Мн-сл-о-ра-т, но я-н-н… — пробормотал он и спрятался от утренних лучей под подушкой.

“Мне следовало бы возразить, но я не буду” — расшифровала Гленда и порадовалась — наконец-то! С рождения Робби прошёл месяц, и всё это время Хэвлок старательно брал на себя обязанности няни при любом удобном случае. У Гленды грудь распирало от молока, она едва успевала его сцеживать, но ощущение было такое, что ребёнок чаще ест из бутылочки, потому что “тебе нужно восстановить силы, дорогая, я её возьму”. Честное слово! Как будто она в одиночку выиграла битву с какими-нибудь глубинниками или д’рыгами. Иногда ей казалось, что Хэвлок воспринял процесс родов слишком близко к сердцу (а иногда — что он решил, будто лично произвёл Робби на свет).

Она покачивала дочь, мгновенно присосавшуюся к груди, а в голове вспыхивали рассказы Хэвлока — о том, сколько ловушек они с Ваймсом установили во дворце и в доме на улице Пекарей, о том, что он выдал Лиге Женинизма значительную сумму из личных средств, потому что “нельзя же выпускать дочь в мир, где некоторые до сих пор считают, что кусок плоти между ног обязан давать преимущество обладателю”, и о том, что к зиме Продолговатый кабинет нужно будет утеплить, иначе Робби будет холодно.

— Боги мои, — прошептала Гленда, вглядываясь в сосредоточенное крохотное личико, — тебе всего месяц, а ты уже трижды участвовала в собрании глав гильдий. Что будет дальше?

Брать дочь на собрания было не её идеей, но, похоже, Хэвлок считал, что всякий момент, когда он не держит ребёнка на руках, прожит зря, поэтому глав гильдий он принимал, покачивая Робби или даже давая ей бутылочку. И горе тому несчастному, на чьём лице появлялась хотя бы тень сомнения в том, что такое поведение нормально. Впрочем, это вызвало одобрение всех женщин, а их среди глав гильдий за последние годы прибавилось.

Робби на руках у Гленды успокоилась, и она осторожно переложила её в кроватку, где её сон охраняли Мистер Умник и Мистер Шатун — вычищенные, как следует заштопанные в протёршихся местах и с новыми ленточками. Хэвлок, дай ему волю, всё время держал бы ребёнка под боком, но Гленда надеялась, что жизнь скоро вернётся в привычную колею, а значит, неплохо бы заранее приучить дочь спать отдельно. А ещё нужно было наконец написать Агнессе и попросить прислать те травы, о которых она говорила. В чём-то Хэвлок был прав: Гленда и подумать не могла, что захочет повторить опыт деторождения в ближайшую тысячу лет, но и смиряться с постоянным присутствием в своей жизни изделий Сонки не собиралась.

В дверь поскреблись хорьки — живая часть глендиного герба. (Гленда назвала девочку Умницей, Хэвлок хоря — Блестером. Гленда догадывалась, что последнее как-то связано с Мокристом, но решила не уточнять). Их забрали из Геральдической палаты и поселили на улице Пекарей после того, как Ангва пообещала сделать из них боевых охранных животных. Злоумышленников они пока не ловили, но на приёме по случаю рождения Робби, который пришлось по каким-то (явно устаревшим!) правилам приличия устроить всего неделю спустя после этого самого рождения, Умница, сидевшая у Гленды на руках по аристократической моде, тяпнула лорда Силачию за палец. Гленда была ей за это благодарна — с тех пор у остальных лордов поубавилось желания вторгаться в глендино личное пространство.

Гленда открыла дверь и шикнула на хорьков. Те понятливо притихли и шмыгнули в кроватку к Робби. Было ли дело в воспитании Ангвы, или в пропитывавшей город университетской магии, но хорьки были необыкновенно понятливы — гораздо более понятливы, чем среднестатистическая кошка или собака и уж тем более обычный дикий хорёк. Они стали для Робби прекрасными пушистыми няньками, и даже терпеливо сносили, если их тянули за хвост или тыкали пальцем в глаз.

Робби, обложенная пушистыми тельцами с двух сторон, уснула, и Гленда скользнула обратно под одеяло, но спать уже не хотелось. В голове который день роились рифмованные строчки, и Гленда сдалась — похоже, свадебный подарок Рега нагнал-таки её, и теперь придётся записывать песню. Она вытащила из прикроватной тумбочки блокнот с карандашом, села так, чтобы боком чувствовать прикосновение Хэвлока (тот вынырнул из-под подушки и устроился головой у Гленды на животе) и принялась писать: о том, что его объятия — её крепость, о том, что они идут рука об руку через плохое и хорошее, о том, что если она падает, то поднимается благодаря ему.

Мелодия, которая при этом возникала у Гленды в голове, была странной и какой-то нездешней. Она напоминала те песни, что пели когда-то для неё под окном кухни нанятые Хэвлоком музыканты. Благодаря Шелли (точнее, её особым отношениям с Регом) они уже знали, что эта группа — из какого-то другого (Круглого — этого они так и не смогли понять) мира. А ещё знали, что второго пришествия Музыки Рока опасаться не стоит, хотя оно вот-вот случится. Рок или не рок, но что-то необычное было в мелодии, заполнившей Глендину голову. Увы, записывать ноты она не умела. Пришлось вылезать из тёплой постели и искать бес-органайзер, чтобы напеть ему получающуюся песню.

— Неужели отплатишь мне и выступишь перед публикой? — усмехнулся Хэвлок, когда она закончила.

— Подслушивать неприлично, — проворчала Гленда, откладывая органайзер и ныряя ниже под одеяло. — Но нет, петь на публику — это точно не для меня. Джульетта давно думает сменить работу, говорит, ходить по подиуму на этих безумных каблуках становится с каждым годом тяжелее. Отдам песню ей и тем ребятам, которых ты отправлял ко мне с серенадами. Думаю, должно хорошо получиться.

— Пожалуй, — согласился Хэвлок. — Но лично я хотел бы слышать, как это исполняешь ты — для частного прослушивания.

Гленда почувствовала, что заливается краской. Обняла Хэвлока за плечи, так, что его голова оказалась у неё на груди, и принялась едва слышно мурлыкать ему на ухо. Она не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается.

***

Джульетта Навроде вышла на сцену. На ней было короткое кольчужное платье, открывавшее непозволительно много ног, но менеджер музыкального фестиваля — пришелец из Круглого мира мистер Коллинз утверждал, что для поп-музыки так положено. “Отцы города” наверняка подадут жалобу, но у Хэвлока был козырь — благословение самого бога музыки.