Я Распутин (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 39

По галерее помещали знамёна гвардейских полков для окропления их святою водою. От Иорданского подъезда Зимнего дворца до иордани устраивали сходни и мостики, украшенные флагами и гирляндами. Вдоль них выстраивались шпалерами гвардейские части, по традиции – в зимней парадной форме, но без шинелей, солдаты без перчаток. Служивые мерзли, но терпели.

После того, как митрополит опускал крест в воду – давался 101 выстрел из пушек Петропавловской крепости. После водосвятия царь принимал Крещенский парад – мимо него проходили церемониальным маршем войска, присутствовавшие на Иордани.

Заканчивалась церемония, окунанием, как без этого. Первым в воду по деревянной лесенке заходил Николай, Великие князья, Столыпин. И дальше шли свитские по рангу.

Мне тоже предложили занырнуть и я не отказался. Нельзя выпадать из образа. Его нужно холить и лелеять. Я скинул шубу, широко перекрестился.

– Простите православные, коль чем обидел – громко обратился я в толпе, что стояла за оцеплением.

– Бог простит, Гришенька – отозвались дружно питерцы, многие тоже начали креститься.

В воду я не просто зашел, но нырнул с головой. Ледяная Нева сомкнулась сверху, я задержал дыхание. Было трудно, но удалось вцепиться в поручни, что уходили вниз и до боли сжать пальцы. Минута, вторая… Эх, заработаю простатит с ревматизмом.

Я резко вынырнул, крикнул: «Господи спаси!».

Толпа ахнула, меня подхватили под руки, вытащили из проруби. Сверкнули магниевые вспышки репортеров, кто-то накинул шубу.

– Пророчество!

– Сейчас будет вещать!

Народ заволновался, надавил на оцепление. Свита тоже подтянулась ближе, я увидел, как из ледяной церкви вышел Столыпин, внимательно на меня посмотрел.

Что же делать? Меня охватила легкая паника.

Я обвел толпу глазами, выцепил глазами седого бородатого старика, что готовился погрузиться в прорубь. Он уже разделся до исподнего, стаскивал сапоги.

Менделеев! Узнавание пришло внезапно, ударом. Он же заболеет скоро воспалением легких. И умрет. Уже в конце января.

Я рванул к нему, роняя шубу, схватил за руку:

– Позвольте, что за фамильярность? – Менделеев опешил.

– Не иди, не иди в прорубь, батюшка!. Худо будет! Видение мне было, заболеешь и умрешь! Скоро, совсем скоро!

На льду повисло тяжелое молчание, только журналисты что-то быстро записывали в блокноты. Из церкви выглянули попы.

– И чем же, позвольте узнать, заболею? – Менделеев опешил.

– Харкать будешь, лихоманка в груди будет. Одень, шубку обратно, мил человек.

– Я не мил человек! Я академик! – ученый оттолкнул мою руку, но заколебался.

Нет, эту ситуацию, я просто так не отпущу!

– Эй, народ честной, а ну ка дружно! – я повернулся к толпе, вперил свой взгляд в людей – Молим тебя…

– Дмитрий Иванович – кто подсказал мне под руку.

– Дмитрий Иванович! Не иди в прорубь! Худу быть!

Толпа загомонила, кто-то подхватил мой клич.

Академик оглянулся, свитские пожали плечами, Столыпин закатил глаза, пробормотал: «Опять клоунада».

Но мое выступление сработало. Менделеев плюнул на снег, подхватил шубу и ушел. Я же только сейчас понял, как меня бьет озноб от холодной воды Невы.

Всю неделю продолжались мои визиты и знакомства с нужными людьми. Я повстречался с главой кадетов Павлом Николаевичем Милюковым, отвизитировал Александра Гучкова – председателя партии Союз «17-го октября». Последний оказался большим любителем дуэлей и сразу потребовал в подробностях рассказать о картеле Лохтина, с удовольствием вникал в детали и подробности. Оба политика показались мне хитрыми, циничными, очень «себе на уме». Хорошие манипуляторы и краснобаи. Трудно будет с ними.

Еще один визит я совершил, как и обещал, в дом генерал-лейтенанта Палицына. Глава Генштаба принимал меня на высшем уровне – закатил званый обед, перед которым заставил извиниться передо мной своего сыночка. Тот был готов провалиться сквозь землю от стыда, но все-таки набрался мужества и пробормотал нужные слова.

Дабы спасти от унижения Палицына-младшего, генерал увлек меня в курительную комнату «попробовать новые кубинские сигары». Я не курил в своей «прошлой» жизни, не собирался начинать и в «новой». Вежливо отказался.

– Что же ваши видения? – поинтересовался Палицын, плотно прикрывая дверь – Говорят на Крещении вам было послание свыше?

– Ох, Федор Федорович! Грехи мои тяжкие, морока на глаза падает, образы мелькают – я тяжело вздохнул – Голове апосля болит, словно чугуном залитая.

– И что же видится?

– Из последнего – железные птицы аеропланы огромные по небу летят. О двух моторах на каждом крыле. Из нутров солдаты с шелковыми мешками, наподобие парусов, вниз сыпятся, словно саранча.

Палицын обалдело на меня уставился:

– Это что же, парашюты?

– Не знаю, батюшка, белые такие купола по всему небу и летят, летят, медленно так вниз…

– Это как же понимать?

– Как хошь, так и понимай. Мне объяснений не дается, только видения.

Разумеется, моя задача была не объяснять генералу идею десантных войск – до Ильи Муромца еще восемь лет, да и не нужны десанты на Первой мировой. Тут бы патронов да пушек со снарядами запасти. Моя идея была в другом – заронить в головы генералитета саму возможность боевого применения самолетов. Сейчас военные воспринимают аэростаты да аэропланы как игрушку. Ну занимается Кованько чем-то там на Волынском поле, Великого князя вовлек, ну так чем бы дитя не тешилось… А мы тут будем по-прежнему готовится к прошлым войнам. Шашку наголо, ура, ура…

С Палицыным беседовали долго – он аж три сигары с долгими перерывом выкурил. Но вроде бы что-то в голову заронить удалось. По крайней мере взгляд у генерала после того, как мы вышли из курительной, был сильно задумчивый.

Глава 15

– Куда, куда?? Не наваливай, сдай назад.

Зычный голос Евстолия Григорьева раздавался на весь зал. «Мой пристав» регулировал поток журналистов, что пришли на первую пресс-конференцию «Небесной России».

Переманить Григорьева удалось легко – предложил жалованье на пятьдесят рублей в месяц больше и вот Евстолий уже служит охранником в общине. Причем Лауниц в качестве исключения и одолжения разрешил полицейскому продолжить числиться за МВД, ходить в форме с шашкой на боку. Так что у меня теперь есть свой личный городовой, который будет «держать и не пущать». Представительный такой…

Адир щелкнул вспышкой, пресс-конференция началась.

Пора было познакомить общественность с программой партии. Ее мне тезисами напечатали в типографии Слова на больших листах, их я прикрепил на сбитых из досок стендах. Боцман с общинниками украсили зал лапником и обязательной фотографией Николая. Чуть поразмыслив я заказал еще и портрет Столыпина, разумеется, поменьше размером, и повесил его под царем. С таким жирным, далеко идущим намеком.

Надеюсь «прогиб» будет засчитан и премьер узнает о нововведении в вопросе чинопочитания.

Сама программа у меня не отличалась оригинальностью.

Первым пунктом шла отмена избирательных курий и многоступенчатых выборов при сохранении имущественного ценза. И снижение избирательного возраста – с двадцати лет можно голосовать, с двадцати пяти выдвигаться в депутаты.

А вот в качестве дальней цели – всеобщие, равные, тайные и прямые выборы. Но, дескать, не все сразу, надо привыкать понемногу, начать с самого низа, с волостей, и мало-помалу распространить систему от земств до Государственной думы.

Вопросов и возражений это не вызвало – левые партии уже выкатили куда более радикальные требования.

Вторым пунктом в программе был нынешней фетиш прогрессивной публики, «ответственное правительство». Что тоже было указано в качестве идеала, к которому надо прийти в будущем, желательно не слишком отдаленном. А начать с того, что раз в год назначенное царем правительство должно отчитываться перед Думой и оная может правительству выразить недоверие. И тут как император решит – либо вето наложит, либо министров в отставку. Дума, опять же, может повторно голосовать свое «фэ», но вот после третьего раза ее тоже распускают и объявляют перевыборы. А то сейчас не дума, а чисто оппозиционный орган, а нужно приучать власть и депутатов работать совместно.