Действительно ли была та гора? - Вансо Пак. Страница 11

3

Сразу после похорон старухи сверху пришел официальный документ, который гласил, что из Северной Кореи с благотворительным концертом для героической армии северян и жителей Сеула приезжает коллектив художественной самодеятельности. Из документа следовало, что это лучший ансамбль танца и песни, даже побывавший в свое время в Советском Союзе. Нам было приказано заставить прийти на концерт всех жителей города. Когда мы с председателем Каном не выразили ни малейшего удивления и не растрогались по поводу приезда коллектива художественной самодеятельности, товарищ офицер возмущенно упрекнул нас в невежестве. Он стал укорять нас: «Как это можно не знать о лучшем в мире коллективе художественной самодеятельности?» Он не упустил случая напомнить, что весь народ Северной Кореи в восторге от этого коллектива, и обратил наше внимание на то, что мы должны быть безмерно благодарны вождю Ким Ир Сену, пославшему такой прекрасный подарок жителям Сеула, ни разу не видевшим настоящего искусства. Мы с председателем Каном начали искать выход из сложившейся ситуации сразу после того, как он, придя в сильное возбуждение, выразил офицеру благодарность, которую испытывал к вождю. Проблема же заключалась в людях, которых мы могли бы пригласить на концерт. Учитывая силу официальной бумаги, я обещала подключить даже олькхе, но в итоге не смогла набрать и десяти человек. И это при том, что я посчитала Чжонхи и даже маленького Чжонсоба. Концерт начинался в восемь часов вечера, но место представления указано не было. Как я ни пыталась, я не могла понять, как они будут выступать в темноте, даже если они лучшие в мире артисты, ведь электричества все равно не было. Даже если бы оно и было, лампы нельзя было включать в темное время суток.

Стояла черная как уголь ночь. Конюх Шин шел в авангарде. Мы следовала за ним, словно слепые, выстроившись в одну линию и крепко держа друг друга за пояс. Мы были уверены, что выпасть из строя означало верную смерть. В любой момент из ниоткуда мог появиться патрульный и громко приказать назвать пароль, наставив на тебя дуло винтовки. В нашем «отряде» человеком, который называл пароль, был конюх Шин. Потеряв его из виду, мы погибли бы, и никто после не узнал бы о нашей судьбе. Для того чтобы линия не разрывалась, мы шли вплотную друг к другу, из-за этого мне казалось, что меня кто-то куда-то тащит. Мы шли очень медленно, шаг за шагом. Вокруг было так темно, что я невольно подумала: «Не в ад ли мы направляемся?» Вокруг слышался грохот военных машин, он был похож на хищных рык зверей, обнаживших белые клыки. Я не могла видеть, как лицо олькхе исказилось от беззвучного плача, но мне казалось, что я вижу ее слезы.

Пройдя Доннипмун — ворота Независимости, мы прошли через перекресток перед Содэмун — Западными воротами. За исключением домов вдоль главной улицы, практически не осталось уцелевших зданий. Прошлогодняя летняя война стерла район, по которому мы проходили, превратив его в руины, напоминавшие древние развалины. Осталось лишь беззвездное ночное небо, и под ним фантастической черной линией вился наш маленький отряд. Когда я вдруг поняла, что мы еще не дошли до моста Ёмчонгё, мы повернули направо. Я помнила, что недалеко от этого места должна была стоять фабрика «Ёмчон», здания которой были построены из красных кирпичей, но сейчас от них не осталось даже фундамента. Повсюду были навалены груды обломков. Все вокруг было усеяно кусками красного кирпича, идти было трудно. Мы шли по этим острым кускам кирпичей, стараясь держать равновесие, не упал на бок или на спину, и при этом ухитрялись не отпускать друг друга. Вокруг было так темно, что я не имела ни малейшего представления о том, куда мы шли. В это время спереди донесся чей-то голос. Нас попросили внимательно смотреть под ноги. Вскоре передо мной появилась лестница, ведущая под землю. «Видимо, это вход в ад», — подумала я. Шагать по лестнице было намного приятнее, чем по грудам кирпичей. Спустившись, мы попали в проход, по которому пришлось сделать два поворота, прежде чем мы добрались до закутка, огороженного раздвижной ширмой. Когда она тихо отошла, показался коридор, освещенный тусклым светом. Коридор уходил вниз под прямым углом, в его конце виднелась дверь, из щелей в которой просачивался свет. Когда мы, толкнув дверь, вошли, перед нами внезапно открылось ярко освещенное помещение. Свет был настолько яркий, что, казалось, можно было ослепнуть. Я не могла поверить своим глазам.

Это был подвал размером с лекционный зал университета. Там уже находилось много людей, но, чтобы заполнить помещение, их все равно было недостаточно. Все они были в военной форме, за исключением гражданских, усевшихся на соломенные циновки, расстеленные перед сценой. Мы тоже уселись на циновке. Солдаты и офицеры армии северян сидели сзади, образовав несколько рядов, но конюх Шин не пошел к ним, а сел вместе с нами.

Свет, который после долгой ходьбы в темноте буквально ослепил нас, давали стоявшие на сцене в метре друг от друга шахтерские лампы, окружавшие сцену. Лампы использовали в качестве топлива карбид, а не электричество. На сцене было светло как днем, но на зрительских местах, за исключением первых рядов, было довольно темно.

В нашей группе, усевшейся по несколько человек на относительно хорошо освещенной соломенной циновке, незнакомым человеком для всех, кроме меня, была лишь олькхе. Я представила ее. Конюх Шин, вежливо обратившись к ней, спросил о состоянии здоровья брата. Это поразило меня — выходило, что с нашей первой встречи он не забыл о том, что мой брат болеет туберкулезом. Более того, он спрашивал о его нынешнем состоянии здоровья с выражением беспокойства на лице и сказал, что попробует достать хорошее лекарство. Пока олькхе, хлопая глазами, поддакивала, я, разволновавшись, неизвестно почему разозлилась на нее. Но хотя она, по природе своей не умея хитрить, иногда говорила слова, которые были мне не по душе, к счастью, она не дала мне повода подозревать ее в заигрывании с Шином.

На заднике сцены, в центре, висели портрет маршала Ким Ир Сена, а рядом, справа и слева, портреты Мао Цзэдуна и Сталина. Как я ни старалась быть объективной, похвалы пению самого лучшего в мире коллектива художественной самодеятельности были или преувеличением, или снисхождением. Дело в том, что почти все песни, одну за другой, пели дети. К тому же весь репертуар состоял из народных песен. Но утешением служило, что девочки, в глазах которых отражался долгий голод, одетые в юбки малинового цвета, кофточки с разноцветными полосками на рукавах, и красными ленточками в волосах выглядели фантастически. В их ярко-красно накрашенных губах не было ничего противного. Уже то, что они не умерли в этой безжалостной войне и, надев пестрые детские платьица, хриплыми голосами пели песни, могло растрогать. Интересно было узнать, откуда, из каких мест они прибыли сюда. Я не могла поверить в то, что они проделали столь длинный путь только для того, чтобы спеть для нас. Что касается хора, его надо было называть не хором девочек, а хором девушек, настолько все они выглядели взрослыми. Из-за того, что голос девушки, стоявшей посередине и певшей соло, одновременно был звонким и имел печальную глубину, у меня защемило в груди. Когда ее красивый голос, поющий слова: «Накройте меня знаменем. Красным знаменем…», на волне хора голосов поднялся до максимальной высоты, я увидела, как ресницы конюха Шина стали влажными. Я тоже, впервые за долгое время, позволила себе заплакать от неясной щемящей печали.

Танец был последним в программе выступлений. Товарищ Шин возбужденным голосом сказал, что сейчас будет «самое настоящее». Мне было неясно, что он имеет в виду: то ли то, что все до сих пор было подделкой, то ли то, что именно в этот раз выходит тот самый коллектив художественной самодеятельности. Танец с названием «Победа» танцевали две девушки. Обе были юны и выглядели старше пятнадцати лет. Одна девушка, в рабочем комбинезоне, с туго перевязанными волосами, держала в руке молот и что-то похожее на серп, другая, в слегка колышущемся розовом платье, держала сверкающую игрушку, похожую на арфу. Девушка в платье танцевала медленно и изящно, а девушка в рабочем комбинезоне — энергично и быстро, но это было больше похоже на ритмичные движения из гимнастики. Две танцовщицы, кружа по сцене, преследовали и догоняли друг друга, но в конце концов девушка в розовом платье без сил рухнула в центре сцены. Танец закончился, когда девушка, державшая в руке серп и молот, танцуя, остановилась и наступила ногой на пояс девушки в розовом платье. Стоящие сзади военные восторженно зааплодировали. Мы тоже захлопали, оглядываясь на конюха Шина.