Действительно ли была та гора? - Вансо Пак. Страница 26

Такие вспышки гнева были ему не свойственны. Со мной заговорила тетя:

— Тогда было так, а сейчас мир опять изменился, теперь можно заработать денег. Ты хоть знаешь, как мы пережили прошлую зиму? Разве можно сравнивать то, что было у нас, с тем количеством продуктов, что оставалось у вас дома? Но мы ведь не могли перестать кормить бабушку. Даже если у нас не было денег на лекарство для умирающего ребенка, могли ли мы перестать заботиться о ней? Несмотря на все проблемы твой дядя сказал тогда, что нет закона, по которому людям положено умереть, и поступил на работу на винокуренный завод под управлением армии северян, находящийся в Чжунчжоме. Ему платили за технологию выпаривания сочжу^[47]. Вероятно, на том заводе оставалось много целебной настойки. Что касается твоего дяди, то он ведь мастер гнать водку. Пока он работал там, мы перебивались, питаясь бардой^[48], которую ему удавалось принести домой. Наша Мёнсо тоже ее ела. Она умерла, опьянев, даже не зная, что умирает, и если это можно назвать счастьем, ну что ж, пусть будет так.

Тетя рассказывала об этом таким спокойным голосом, что, слушая ее, я сначала больше разозлилась, чем загрустила. Нет, лучше бы человек, говорящий о том, что сейчас наступили хорошие времена и можно зарабатывать с помощью чжиге, ошибался. Лучше бы они воровали, чем ели барду, выменянную на технологию производства сочжу. В этот момент я не могла не вспомнить о том изобилии, которым мы наслаждались, когда жили в районе Хёнчжондон, и сказала об этом добросердечной тете.

— В последнее время больше всего денег дает работа накамой^[49]. Если рынок будет процветать, как раньше, то дядя, наверное, оставит чжиге и станет работать накамой. Так что ты уж не слишком злись, — сказала примирительно тетя.

Она, видимо, собралась утешить меня. О том, что есть такая работа, как «накама», я услышала впервые в своей жизни.

— Я тоже мало знаю об этой работе, — сказала тетя, — они, кажется, занимаются посредничеством при скупке и продаже вещей и их оценкой. Конечно, рынок встал на ноги, но разве кто-то торгует чем-то, кроме овощей и зелени, из круглых плетеных корзинок? Если это не старые подержанные вещи или изношенная одежда, значит, восстановленный товар. Говорят, что многие торговцы сейчас продают не только свои вещи, но и украденное из чужих домов. Среди людей, которые уселись, разместив перед собой небольшие прилавки, не было владельцев магазинов… Зачем тем, у кого были свои магазины, и тем, у кого водятся деньги, возвращаться в Сеул? Все продавцы овощей и зелени торгуют со своих прилавков перед закрытыми дверьми чужих магазинов, они твердо знают цену своему товару. Но разве у антикварной вещи есть конкретная цена? Человек, который покупает, хочет сбить цену и купить дешевле, а тот, кто вышел продавать, желает получить хоть на пхун^[50] больше, в такой момент накама выступает посредником и заключает сделку. Он сам покупает дешевый товар, а затем перепродает его. Люди, которые продают через него, думают, что смогут получить за товар больше, чем если бы они продавали сами. Выходит, что люди с прилавками кормят его. Они не понимают отчего, но, когда они продают эти вещи с прилавка, они получают крохи, а стоит попросить накаму, как они получают желаемую цену. Даже те, у кого есть свои магазины, говорят, что без сотрудничества с несколькими толковыми накамами, поставляющими хорошие вещи, невозможно вести торговлю. Я тоже ценю щедрость рынка. Ведь благодаря накама все больше людей могут жить, кормя семьи за счет продаж.

— Это похоже на оптовую торговлю среднего уровня, не требующего начального капитала, — сказала серьезным голосом олькхе.

— Если нет начального капитала, нельзя начать торговлю, но говорят, что если у тебя есть деньги, можно заработать очень много. Ваш дядя говорит, что его самое большое желание — сколотить капитал, перепродавая товары. В любом случае он стал теперь намного лучше разбираться в оценке вещей. Он знает цену даже поношенного женского белья, я думаю, этим все сказано.

— Ой, тетя, разве есть на свете женщина, которая пойдет продавать свое старое нижнее белье? — громко засмеялась олькхе, прикрыв рот рукой.

— Вот-вот, и я о том же, — продолжала говорить тетя, — как женщина нашей страны сможет выйти продавать то, что она, извини меня, носила между ног? Я имела в виду не это. Говорят, что такие вещи входят в гуманитарную помощь, присылаемой из-за границы. Нижнее белье, присланное из богатых стран, выглядит совсем как новое, будто его там выбрасывают, надев всего лишь раз. Говорят, что материал, из которого оно сделано, настолько тонкий, что колышется на самом слабом ветру. Если белье смять и крепко сжать в кулаке, его не видно, а когда наденешь, плотно облегает тело. Материал на ощупь такой гладкий и нежный, что кажется, будто на тебе ничего нет. Из-за этого, говорят, продажные девки, подстилки американских вояк, ищут только его.

— О небеса, какая мерзость! — поморщилась олькхе.

Говорили-то они одно, но было видно, что на лицах молодых женщин незаметно проступило любопытство.

Мать внезапно перебила тетю:

— Собаним^[51] сказал, что если продать нашу швейную машинку «Зингер», то, как бы мало за нее ни дали, можно выручить котел риса.

Эти слова казались совершенно не к месту. Видимо, мать хотела хоть немного реабилитировать нас, мучаясь из-за неудобств, которые испытывала семья дяди. Ее слова будто говорили: «Мы тоже еще не совсем обнищали». После этого случая, когда мы оставались одни, слова «машинка „Зингер“» всегда поднимали нам настроение. Но благодаря деньгам, которые приносили дядя и тетя, машинку мы пока могли оставить у себя.

С тех пор как начал работать рынок, почти не осталось нетронутых пустых домов. Наверное, не будет преувеличением, если я скажу, что главным поставщиком товаров первой необходимости, которыми торговали в то время южане, были брошенные дома. После освобождения даже производство примитивных промышленных товаров было прекращено. Прошел всего год после глобальных разрушений — иначе быть и не могло.

Дядино поведение казалось мне грустной комедией. Он мог выпрашивать барду, чтобы кормить ею заболевшую дочь, но не решался из-за моральных убеждений перескочить через забор брошенного дома. Теперь же он занимался посредничеством, имея проценты с перепродажи краденых вещей или вещей, пропавших из гуманитарной помощи, не понимая, что это было постыдным делом.

На свете живут люди разного сорта, под крышей нашего дома тоже собрались разные люди. Я подумала, насколько был бы жесток наш мир, если бы мы судили о человеке, зная лишь несколько черт его характера. Что касается дяди, мы знали о его доброте и не особо тревожились из-за его изменившегося поведения. Мы не думали или старались не думать о том, какие неудобства ему доставляем.

Дядя, работая каждый день, приносил с собой пакет риса, которого хватало на следующий день. Конечно, надо было признать, что не всегда спрос и предложение были равны друг другу. Иногда, если дядя считал, что после ненастной погоды можно будет работать только носильщиком чжиге, он приходил домой, держа в руке связку соленых скумбрий. Когда заработки бывали неважными, он приносил соленые закуски, с которыми можно было съесть вдвое больше риса, чтобы заглушить чувство голода, это было сигналом для матери, что дяде нужна поддержка. Даже в хорошую погоду из-за невезения бывали дни, когда он не мог заработать ни пхуна. В такие дни у него не было сил даже на улыбку, он слабым безжизненным голосом говорил, что сегодня только зря потерял время. В таких случаях мать, выступив вперед и держа машинку «Зингер», всегда утешала его, говоря:

— Собаним, не волнуйтесь. О чем вы беспокоитесь? Если кончится рис, продадим машинку. Когда не везет, самое лучшее — как следует отдохнуть несколько дней.

При этих словах на лице дяди появлялась трагическая решимость, он был искренне убежден, что машинку нужно сохранить во что бы то ни стало. После этого ему обязательно везло, он возвращался, принося с собой довольно объемный пакет риса.