Четвертое сокровище - Симода Тодд. Страница 12
— Да. Тот парень поклялся.
— Но нужен рецепт врача или что-то такое, чтобы ее получить, ведь так?
— Рецепт? — Джиллиан усмехнулась. — Черт возьми, у меня с собой немного ганджи, если тебе нужно.
— Почему меня это не удивляет? — прокомментирован Уиджи.
— Все равно спасибо, — ответила Тина. — Вряд ли у меня получится даже предложить ей покурить травы.
— Эй, Уиджи, тебе нужно самому поговорить об этом с мамой Тины. Ведь ты же у нас чертов доктор медицины.
— Ты бы не звала меня так больше, а? — попросил Уиджи. — Конечно, я буду рад.
— Спасибо. Я тебе дам знать.
Когда Джиллиан потянулась за кувшином с пивом, Тина заметила татуировку сзади у нее на плече. То был японский иероглиф «луна» — гэцу. Сам темно-синий, а вписан в красный круг.
— Интересная татушка, — отметила Тина.
— Можешь прочесть?
— Это японский иероглиф «луна». А красный круг — это дзэнский знак энсо?
— Дай-ка взгляну, — попросил Уиджи.
Джиллиан повернулась и оголила плечо.
— Так и есть. Энсо.
— Что означает? — спросил Уиджи, разглядывая круг.
— Символизирует вечность, — ответила Тина. — Насколько я знаю.
— Вечная луна, — вставила Джиллиан. — В этом смысл всего. Вечный цикл жизни.
— Этот «энсо» напоминает мне нуль, — отметил Уиджи. — Не наступая никому на культурологические ноги, нельзя ли сказать, что этот знак скорее символизирует «ничто», а не «всё»?
— Это же дзэн, Уидж, — сказала Джиллиан. — Всё есть ничто. Правильно, Тина? Поправь меня, если что не так.
— По правде говоря, я не очень-то разбираюсь в дзэне. — Мистер Роберт нашелся бы, что сказать, подумала она. — Вроде похоже на дзэн. У тебя есть еще татуировки?
— Есть, но я не могу показать вам их здесь.
— Выпей-ка еще, — сказал Уиджи, наполняя ее стакан. — Мы заставим тебя показать их всему бару.
— Ну, для этого нужно будет выпить гораздо больше.
— Ты говоришь по-японски, Тина? — спросил Уиджи, наблюдая, как Джиллиан поправляет верхнюю часть своего туалета.
Тина не любила говорить по-японски ни с кем, кроме своей матери.
— Я понимаю, что мне говорит мама, — если, конечно, это не выходит за рамки второго класса японской школы. Могу сказать несколько слов в ответ. А ты? Ведь Крус — латиноамериканское имя, так? Ты говоришь по-испански?
— Судя по всему, так же, как ты по-японски. А как ты, Джиллиан?
— Что я?
— Какие-нибудь национальные оттенки в твоем происхождении?
— Я практически полностью англосаксонка. Среди предков были и шотландцы, но на их языке я почти совсем не говорю.
— А почему дреды? — спросил Уиджи.
— А в чем дело? Тебе не нравится?
— Этого я не говорил. Ты растаманка?
— К религии это не имеет отношения. Я не практикую ничего, просто иногда стучу в ритм, когда нравится музыка. Кроме того, я выглядела бы чертовски скучно, если б ничего с собой не делала. Была бы еще одной южно-калифорнийской белой девчонкой.
Тина коснулась одной из ее косичек:
— Как ты это сделала?
— Жуткая морока. Прежде всего…
Уиджи встал.
— Схожу еще за одним кувшином, пока вы туз о прическах.
— …Я заплела кучу косичек и обработала их перманентом. Затем сходила к стилисту, и та сплела их по четыре-пять вместе и закрепила гелем. Потом сделала начес. Это чистая пытка. Мне нельзя было мыть волосы три недели, чтобы плетение сохранилось.
— Ты с ними выглядишь здорово, — сказала Тина.
— Спасибо. Ты тоже так можешь.
Тина потянула себя за волосы, доходившие до плеч:
— Не знаю. Ты видела азиатов с дредами?
Джиллиан нахмурилась:
— Да вроде нет.
Вернувшись с пивом, Уиджи наполнил их стаканы до краев.
— Закончили о прическах?
— Я вот что хочу узнать, — сказала Тина. — Ответ на вопрос о Кахале и Гольджи.
— Господи, — вздохнула Джиллиан, — и охота тебе говорить о таких пустяках. Кстати, в чем там проблема с этими придурками?
— Я покопался насчет этого после семинара, — ответил Уиджи. — Гольджи считал, что мозг представляет собой сеть нервных тканей. Так называемая ретикулярная, или сетчатая теория. Кахаль же полагал, что мозг состоит из индивидуальных клеток. Так называемая нейронная теория.
— Базара нет, — вставила Джиллиан. — Так я и думала.
— А ты, Тина?
— Мне пришло в голову нечто похожее. Только не совсем это.
— Этого должно хватить для ответа, — сказал Уиджи. — Я же был абсолютно без понятия. Но я все-таки — один из аспирантов Аламо. Он, но идее, должен взять меня к себе. Но, как мне кажется, правильный ответ не очень-то много значил. Главное — как ты ответил на вопрос.
— Как это? — спросила Тина.
— О чем ты, док? — подхватила Джиллиан.
— Потом сами увидите. — Он опорожнил стакан. — Я умираю с голоду. Пойдемте ко мне чего-нибудь перекусим. Заодно проверим почту. Может, уже пришел ответ.
Но ситуация значительно осложняется в том случае, если импульс продолжает испускаться и достигает центра сознания. Импульс передается по нервным каналам. Следуя по сложной траектории, он достигает поверхностного слоя головного мозга, то есть — коры головного мозга. Что касается сознания, то — по крайне мере, у человека — оно сконцентрировано исключительно в этой зоне. Пока импульс не достигнет этой области, он должен оставаться изолированным. В противном случае, если активизируются соседние нервные каналы, отвечающие за другие участки кожного покрова, повреждение может быть неправильно локализовано. Если болевое ощущение в конце концов воспринимается на ограниченном участке раздраженной кожи, это ощущение может явиться источником других реакций в центральной нервной системе. Например, может стать источником мыслей или каких-либо моторных действий.
Из выступления профессора графа К. А. X. Мёрнера, ректора Королевского Каролинского института на церемонии вручения Нобелевской премии в области медицины и психологии Сантьяго Рамону-и-Кахалю и Камилло Гольджи, 1906 год.
Тетрадь по неврологии, Кристина Ханс Судзуки.
Аламо закончил рассылать электронные письма зачисленным студентам. Он принял своего нового аспиранта и лаборанта Круса, а также еще парочку студентов, которые дали прекрасные ответы. Они писали о том, какой вклад могли бы внести в этот лекционный курс и что другие могли бы получить от их присутствия на семинаре. Еще несколько человек, которых он все-таки решил принять, не вполне определились в этом смысле. Сам вопрос о Гольджи и Кахале был скорее предлогом. Главное здесь — не правильный ответ, а критическое мышление, которое, по замыслу профессора, должны были продемонстрировать студенты. Последние две кандидатуры были выбраны простой жеребьевкой, и одной стала Судзуки, студентка Портер, но Аламо не считал ее неполноценной.
Сама Портер и ее теория о роли языка и сознания (более высокие уровни сознания происходят из языковых способностей более высокого уровня, при этом сознание и язык настолько переплетены, что в конечном счете являются единым целым) раздражали его. Почему Портер отводила такую роль языку, было для него загадкой. Человеческая речь не намного интереснее собачьего лая.
Семена раздражения были высажены на научном семинаре их института, когда он в своем докладе кратко излагал факты в поддержку его предположений о возможном характере нейронной теории сознания. Центральной темой его сообщения были предлобные доли головного мозга, но не в том смысле, что сознание Непременно концентрируется в этом районе, а в том, что именно здесь наблюдается наибольшая активность при работе сознания.
Он показал слайды мозговых сканов у пациентов с пораженной предлобной зоной и выдвинул предположения, почему изучение таких повреждений может быть полезно ддя разработки теории.
После доклада Портер начала приставать к нему с длинными бессвязными вопросами. Было очевидно, что она пускает пыль в глаза, а не пытается предложить конструктивный диалог. Она морщилась — ее лоб при этом собирался складками, как кортикальная ткань — по поводу любого его результата исследований, которые он предлагал как доказательства. А потом затягивала свое обычное: «Но…» Она предлагала другие объяснения приведенных им данных, а затем переходила к собственным изысканиям.