Четвертое сокровище - Симода Тодд. Страница 14
Ханако положила в чайник щепотку чая, потом другую. Ее левая нога слегка онемела, а затем стала покалывать, как будто бы ее ударил слабый электрический ток. Она попыталась этого не замечать.
От прописанных лекарств ее тошнило. Трудно работать в ресторане, если тебя все время мутит от вида жующих людей, от запахов кухни, когда вытираешь со столов остатки еды, разводы от стаканов и капли соевого соуса. И рисинки, не попавшие во рты едоков.
Ей не нравилось чувствовать себя слабой, быть не в состоянии отнести большой деревянный поднос с тарелками тэмпуры, суси или заставленный бутылками пива. Ей не нравилось, что она не может справиться с грудой посуды, так что приходится просить судомоев самим таскать грязные тарелки. Не нравилось присаживаться в кабинете управляющего, чтобы перевести дух, словно она бежала за муниципальным автобусом по Тейлор-стрит до самой вершины Ноб-Хилла.
Ее тревожила не столько боль — покалывающая и пронзающая, или же скручивающая и охватывающая спазмами боль, — сколько слабость. По крайней мере, боль — это ее боль, боль ее тела. Она не вызвана лекарствами.
Ладонью Ханако определила, что чайник нагрелся до нужной температуры. Она вылила горячую, но не закипевшую воду на листья в чайнике.
После чая она все утро занималась стиркой и уборкой. Незадолго до полудня позвонили в дверь. Наверное, это Роберт-сан. Она нажала кнопку, впуская его. Ожидая, пока он поднимется, Ханако выставила две чайные чашечки на маленьком кухонном столе, втиснутом между плитой и окном.
Через минуту-две он уже заходил в кухню.
— О-гэнки дэс ка, Ханако-сан?
— Аригато, гэнки дэс[30].
Ханако разлила чай и жестом пригласила его сесть. Оба сели и отпили по глотку. После небольшой паузы Ханако спросила:
— Вы слышали что-нибудь о своем учителе каллиграфии?
— Нет, ничего. Сегодня еду в Беркли — посмотрю, смогу ли что-нибудь разузнать. Когда я там был в последний раз, на двери висело объявление о его болезни. И к телефону никто не подходит.
Ханако кивнула. Когда они с Ханой несколько месяцев назад переехали в Сан-Франциско, она рекомендовала ему прекрасного сэнсэя в школе японской каллиграфии Дзэндзэн в Беркли. «Только, пожалуйста, даже не упоминайте мое имя», — поспешно добавила она тогда.
Роберт-сан допил чай и спросил:
— Вы готовы к рэйки?
— Хай, онэгай симас[31].
Интерлюдия
Уединение в горах
Февраль 1976 года
Киото, Япония
— Сэнсэй, — произнесла Ханако. Падая, легкий снег приятая к веткам в саду сэнсэя Дайдзэн. Снег, попавший на камни, уже растаял.
— Да?
— Я чувствую, что готова учиться дальше.
— Дальше?
Сёдо должно стать способом вашего существования и помимо занятий каллиграфией. Очень трудно полностью сосредоточиться лишь в тот момент, когда необходимо написать истинный, духовный знак се. Невозможно достигнуть такой сосредоточенности всего на несколько минут во время занятий — необходимо взращивать в себе такую сосредоточенность постоянно. Лишь тогда сёдо проникнет в подлинную глубину вашего существования.
Говоря с ним, она смотрела в сторону:
— У меня такое чувство, будто я достигла определенного уровня мастерства, но чего-то все равно не хватает. — Сэнсэй Дайдзэн ничего не сказал. Ханако продолжала: — Я не знаю, как описать свои ощущения. Наверное, что-то еще должно соединить мою каллиграфию со мной истинной.
Сэнсэй опустил свою кисть на резную нефритовую подставку в форме спящего дракона.
— Значит, вы не напиши себя в сёдо, как надеялись на это раньше?
— Нет — еще нет. Пока я чувствую себя домохозяйкой, которая решила брать уроки каллиграфии, чтобы занять себя чем-нибудь зимними вечерами.
— Но вы хорошо успеваете. Вы уже обогнали некоторых учеников, которые здесь занимаются намного дольше.
Ключ «до» — вертикальная черта, является одной из базовых черт «эйдзи хэппо». Черта рисуется прежде всего движением кисти, а не руки. Постепенно уменьшайте нажим, на кисть, ведя ее сверху вниз. Нижнее окончание черты должно смотреть вверх, а не вправо или влево. Если общая структура иероглифа требует тонкости черты, она рисуется быстрее, чтобы избежать дрожания кисти.
«До» буквально означает «усилие», «стремление» или «попытку». Возможно, это объясняется тем, что при написании этой черты нужно стараться держать кисть как можно устойчивее и прямее. А может, требование следовать прямой и есть путь к совершенству?
Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.
Слегка наклонив голову, Ханако произнесла:
— Это, наверное, потому, что я учусь старательнее. Кроме того, я ничем особым больше не занимаюсь.
— Нет, у вас к этому талант. Может, вы хотели бы принять участие в конкурсе?
— Нет, это не для меня. Я занимаюсь каллиграфией по личным причинам.
Сэнсэй кивнул.
— А вы? — спросила Ханако. — Вы, должно быть. нашли связь между своей личностью и каллиграфией.
Не желая признавать этого, сэнсэй, тем не менее, не был уверен, что понял, о чем она. Не совсем точно, по крайней мере. В своей жизни он шел путем каллиграфии. Был учителем, а теперь стал сэнсэем Дайдзэн — последним за долгую историю школы. Вот, собственно, и все.
— Как сказать… Мне кажется, это очень сложно выразить с определенностью. Да, я стал един с каллиграфией в каком-то смысле. Она определяет мое существование.
— Ваше существование. Это понятно. Но определяет ли она также ваше бытие?
— Мое бытие… Нет, я не могу сказать этого с уверенностью. Как вы можете описать свое бытие как, гм, бытие?
Ханако шевельнулась, садясь поудобнее и сдвинув ноги в одних чулках.
— Мы оборачиваем его множеством слоев. Именно так нас видят окружающие. Мы должны снять с себя в ею эту оберточную бумагу, чтобы обнаружить реальную сущность своего бытия — то, на что мы действительно похожи. — И она слегка склонила голову набок, бросив на учителя быстрый взгляд.
Сэнсэя Дайдзэн переполнило смятение — он вдруг осознал, что не знает, кто он на самом деле. Сущность, запрятанная внутри, плакала и просила выпустить ее. Будто бы Ханако увидела ее сквозь все слои, обмотанные сверху, и коснулась той личности, которой он поистине был, но о существовании которой ничего не знал или никогда не ощущал его.
Он собрал все свое самообладание.
— Видите ли, да, вообще-то…
— Я не знаю, есть ли такая жизнь внутри меня, — сказала Ханако, — но мне хотелось бы проверить, смогу ли я найти ее.
Сэнсэй ничего не мог сказать.
Когда она задавала ему вопрос, голос ее был мягким, как падающий снег:
— А вы не хотели бы проверить, сможете ли найти свою?
Ханако сложила галстук мужа ровно пополам и повесила его среди других на раскладную вешалку в шкафу. Сняла с мужа пиджак, просунула деревянную вешалку под плечи и тоже повесила в шкаф.
— Спасибо, — сказал Тэцуо.
Ханако удивилась и почувствовала, как щеки ее зарделись. Благодарность мужа звучала чуть ли не ласково. Может, просто устал…
— Я хотел бы принять ванну, — сказал он.
— Потереть тебе спину?
Тэцуо поднял бровь.
— Ты не делала этого уже давно.
— Извини, пожалуйста.
— Ну, если хочешь…
Хотя их дом был практически полностью оформлен в западном стиле, ванна была японской: пол выложен плиткой с канавкой для отвода воды, чтобы человек смог помыться и сполоснуться, прежде чем париться в горячей ванне, по форме напоминающей бочку. Ханако выскользнула из колготок, пока Тэцуо снимал оставшуюся одежду. Они вошли в ванную: он — в юката[32], а она в своем платье и босиком.