Четвертое сокровище - Симода Тодд. Страница 39

Она помнила, как резко Хана втянула воздух, какое долгое повисло молчание. Ой, мам, наконец выговорила Хана, но так тихо, что она едва расслышала. Хана сказала, что прилетит домой ближайшим рейсом. Это же посередине учебного года, запротестовала Ханако. Она сказала дочери, что не хочет, чтобы та приезжала сейчас. Нет причин для беспокойства. Она просто хочет, чтобы дочь знала.

Четыре человека уселись за столик, только что убранный и сервированный.

— Было бы здорово, если б в «Тэмпура-Хаусе» царил такой же порядок, — заметила Киёми.

— Мне бы тоже хотелось, — согласилась Ханако. Она съела кусочек нежного белого мяса, которое просто таяло юрту, и отложила палочки. — Киёми-сан, у меня есть еще одна проблема.

Киёми подносила рис ко рту, и внезапное заявление Ханако застигло ее врасплох.

— Дело в Хане. Мне кажется, я сделала большую ошибку.

— Ошибку?

Сначала Ханако сложила руки на груди, затем положила на колени.

— Ты знаешь, ее молодой человек занимается сёдо. Когда он переехал сюда, я рассказала ему об одной школе в Беркли — школе Дзэндзэн.

— Дзэндзэн? Ничего? Странное название для школы.

Ханако кивнула и продолжила:

— Роберт-сан был в восторге, когда я рассказала ему о ней. — Слова застревали у Ханако в груди, как наперченная креветка. Она выдохнула. — Я знала сэнсэя этой школы раньше. В Японии.

— В Японии? — переспросила Киёми. Ее палочки зависли над чашкой с рисом.

^{Иероглиф «ки» (дерево) представляет собой пиктографическое изображение дерева с колышущимися ветвями. При написании этого иероглифа помните, что «ветви» должны быть как живые, словно они качаются под дуновением лёгкого ветерка, не рисуйте иероглиф симметричным. тогда он будет смотреться слишком искусственно.}

Ханако кивнула. Никому, даже Киёми, она никогда не рассказывала, кто был отцом Ханы. И Киёми тактично никогда не спрашивала.

— В Японии… — повторила Киёми. — Ты хочешь сказать, он и есть отец Ханы.

Ханако кивнула.

— И Хана об этом не знает?

Ханако покачала головой.

— Я всегда себя спрашивала, кто же отец Ханы, — сказала Киёми, — но я думала, он остался в Японии.

— Он здесь. Он все время был здесь. — Ханако следила за жизнью сэнсэя, слышала о его школе, хотя никогда не пыталась связаться с ним.

— Ты приехала за ним сюда, и он не захотел общаться с тобой?

Ханако покачала головой:

— Все наоборот.

— Он приехал за тобой… Как же, наверное, больно было ехать сюда беременной, одной. Хана не знает ничего этого?

— Я никогда ей не рассказывала.

— Но теперь она встретилась с ним, потому что он — учитель Роберта-сан. И она до сих пор не знает?

— Нет.

— Это действительно проблема. — Киёми подалась вперед и тихо спросила: — А ты уверена, что он отец?

— Есть только еще один вариант: мой бывший муж. Но мне известна его группа крови. Я также знак) свою и Ханы. Ее отец — сэнсэй.

Киёми откинулась на спинку.

^{Иероглиф «мори» (чаща) буквально означает «много деревьев»; верхнее дерево должно быть немного меньше, чтобы казалось, будто оно дальше. Ощущение чащи (места, где царят жизнь или темнота) должно создаваться чертами этого иероглифа.}

— И ты не хочешь, чтобы Хана узнала, что он ее отец.

Ханако не хотела, но она также и не хотела объяснять, почему. Это воскресило бы слишком острую боль.

— Ей, похоже, и так неплохо. Когда была помладше, она меня спрашивала, но теперь перестала.

— Ты боишься, что этот сэнсэй расскажет Хане, что он ее отец?

— Я не уверена, догадывается ли он вообще, что она его дочь. Но это не так важно. У него был инсульт, и он не может говорить. Поэтому Хана им и заинтересовалась.

— Потому что она изучает мозг. И язык, — заметила Киёми. — С дедушкой моего мужа случилось нечто похожее. Кажется, я тебе рассказывала. Это разбило ему сердце. Дедушке, то есть. Он любил поболтать, рассказывал множество замечательных историй. Приплыл в Сан-Франциско на корабле, когда ему было шестнадцать лет. — Она помолчала. — Я любила эти истории.

— Мне очень жаль.

— Если не возражаешь, еще один вопрос: почему ты не рассказала Хане об отце?

— Я не могла. Пришлось бы все объяснять. — Она потянулась за чашкой, но вдруг остановилась и скрестила руки.

^{Иероглиф «хаяги» (лес) представлен лишь двумя деревьями. Постарайтесь чтобы они выглядели они выглядели зрелыми и крепкими.}

— Все в порядке, — поспешно сказала Киёми. После секундного колебания Ханако промолвила:

— Смотри. — Она вынула из сумочки листки бумаги. Киёми взяла листок и присмотрелась.

— Что это? Похоже на рисунки ребенка. который учится писать. Помню. я так же часами занималась.

— Это рисунки сэнсэя. Хана мне объяснила, что он, видимо, пытается что-то написать. Что-то нам сообщить. но не может правильно скомбинировать черты.

Киёми отдала листок Ханако.

— Не вижу никакого смысла. — Она посмотрела на Ханако. — А ты понимаешь?

— Нет. Я пыталась. — Она показала палочками на верхнюю часть рисунка. — Это похоже на левую часть иероглифа «Вода».

— Я понимаю, о чем ты, — сказала Киёми, просмотрев несколько листков. — А вот это похоже на часть иероглифов «дерево» или «лес».

— Или «чаща».

— Точно. А это похоже на часть «цветка». — Киёми внимательно посмотрела на Ханако. — Часть твоего имени.

^{Иероглиф «хана» (цветок) представляет собой сочетание ключа «трава» или «растения» с иероглифом «изменение, преображение», что скорее всего намекает на «цветение». «Хана» — иероглиф, идеально подходящий для упражнений, поскольку в него входят почти все основные черты и его легко запомнить. Он выражает гораздо большее, чем просто цветок. «Хана» ассоциируется прежде всего с цветком вишни, символизирующим горькую радость преходящей жизни.}

^{Дневник наставница. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Ханако закрыла глаза, и морщинки в уголках стали еще заметнее и глубже.

Ханако вошла в подъезд, миновала разложенные на брезенте детали лифта и начала медленный подъем на пять пролетов. Дойдя до площадки третьего этажа, она почувствовала, как начинает сводить мышцы, затем ощутила горячие уколы невидимых иголок. Ханако остановилась на площадке и села на нижнюю ступеньку следующего пролета, надеясь, что ее никто не увидит. Она вытащила рисунок сэнсэя, который показывала Киёми, и принялась водить пальцем по изящным мазкам, в которых не было никакого смысла. Но она не останавливалась, а смысл не раскрывался ей.

Она перестала думать о чертах, оставленных рукой сэнсэя. Перестать думать… сколько раз сэнсэй говорил ей об этом? Но как я могу сосредоточиться, если перестану думать? — спрашивала она. Хороший вопрос, отвечал он. И рассказывал ей о жесткой и мягкой сосредоточенности. Жесткая хрупка и легко ломается, мягкая же гибка, ее трудно сломать — как деревья, танцующие на ветру.

Она снова начала водить пальцами по следам руки сэнсэя. Как деревья, танцующие на ветру.

Помоги мне

сопережить

в конце