Карта костей (ЛП) - Хейг Франческа. Страница 13

Глава 7

Мы съели кроликов и принесенные Евой грибы и зелень.

— Ты тоже провидица? — спросила я ее за ужином.

— Вряд ли, — фыркнула она.

— Прости, — извинилась я. Никому не нравилось, когда его принимали за провидца. — Я просто не заметила твоей мутации.

Леонард посерьезнел.

— У нее дефект, которого боятся больше всего. Удивительно, что вы его еще не заметили.

Последовала долгая пауза. Я снова оглядела Еву с ног до головы, но не увидела ничего необычного. Что же страшнее дара ясновидения, несущего с собой неизбежное безумие?

Леонард наклонился вперед и театрально прошептал:

— Рыжие волосы.

Наш смех спугнул двух дроздов, которые с клекотом упорхнули.

— Посмотри повнимательнее, — предложила Ева, наклонила голову и приподняла толстую косу. Там, сзади на шее, притаился второй рот. Она на секунду его приоткрыла, обнажив два кривых зуба. — Жаль только, что я не могу им петь, — вздохнула она, отпуская косу. — Тогда отпала бы нужда в Леонарде и не пришлось бы сносить его брюзжание.

Когда костер догорел и встало солнце, Леонард тщательно вымыл руки и взял гитару.

— Нельзя, чтобы кроличий жир попал на струны, — объяснил он, вытирая многочисленные пальцы платком.

— Если хотите устроить концерт, я лучше подежурю, — сказала Зои. — Ежели по дороге кто-то пойдет, мы должны увидеть их раньше, чем они нас услышат. 

Она посмотрела на дерево позади себя. Дудочник припал на одно колено, и Зои без слов встала на его согнутую ногу, выпрямилась и подпрыгнула, хватаясь за ветку. Подтянулась и ловко на нее вскарабкалась. Я понимала, что имел в виду Леонард, когда говорил об их с Дудочником движениях. Легкость, с которой они жили в своих телах. 

Но я завидовала Зои не из-за отсутствия клейма на лбу и не из-за уверенности в себе. Даже не тому, что она свободна от разъедающих мозг видений. А тому, как они с Дудочником синхронно двигались без лишних слов. Они так близки, что слова им не нужны. Когда-то давно и мы с Заком были такими же, задолго до разделения и его ненависти ко мне. Но после всего случившегося наша детская близость казалась такой же далекой, как Остров. Таким же местом, куда уже не вернуться. 

Ева взяла барабан, Леонард правой рукой ударил по струнам, а пальцы левой начал переставлять на грифе.

Да, он был прав, сказав о моей нерешительной походке. Я истязала тело холодом и голодом. Не щадила себя, потому что мертвецов, оставшихся позади, тоже никто не пощадил. Но от удовольствия послушать музыку я не могла отказаться. Как пепел, от которого никуда не деться на востоке, музыка есть повсюду. Я прислонилась к дереву и закрыла глаза. 

Сегодня шума было больше, чем мы себе позволяли много недель. Наши жизни стали такими тихими. Мы тайком крались по ночам, вздрагивая от треска сучка под ногами. Прятались от патрулей и разговаривали шепотом. Постоянно рисковали, и уже начинало казаться, будто звуки — это некая роскошь, которую нужно экономить. Но сейчас даже самые фривольные из песен бардов представлялись актом неповиновения. Мы позволяли себе слушать музыку. Позволяли себе нечто большее, чем суровое выживание. 

Некоторые песни были медленными и печальными, другие — задорными и веселыми. Ноты скакали и лопались, словно кукурузные зерна на раскаленной сковороде. Тексты некоторых были настолько непристойными, что мы все хохотали. А отведя взгляд от костра, я увидела, что даже свисающие с ветки ноги Зои подергиваются в такт. 

— У вашей сестры тоже был талант к музыке? — спросила я у Леонарда, когда они с Евой прервались, чтобы попить воды.

Он пожал плечами:

— Единственное, что я о ней знаю — имя в регистрационных документах. Это и город, где мы родились. — Он вынул из кармана ветхий лист бумаги и с усмешкой им помахал. — Синедрион никак не определится. Сначала из кожи вон лезут, чтобы нас разделить, а потом заставляют носить своих близнецов в карманах, куда бы мы ни пошли. — Он поводил пальцем по бумаге, словно нащупывая нужное слово. — Там написано «Элиза». Это мне Ева сказала — она немного умеет читать. Но в этой бумаге точно написано имя моей сестры. 

— И вы совсем ничего о ней не помните?

Он снова пожал плечами:

— Меня отослали еще младенцем. Вот и все, что я о ней знаю: эти отметки в документах, которые я даже не вижу.

Я снова подумала о Заке. Что я теперь знаю о нем? Меня заклеймили и выслали в тринадцать: слишком рано для меня и слишком поздно для него. За годы в камере сохранения он заходил, но очень редко. При нашей последней встрече в зернохранилище после гибели Кипа и Исповедницы он показался мне лихорадочно возбужденным. Шипел, словно электрические провода, которые рассекали мы с Кипом.

К началу следующей песни я все еще мыслями была в зернохранилище с Заком, снова слыша дрожь страха в его голосе, приказывающем мне бежать. Ева отложила барабан и взяла флейту, поэтому пел только Леонард. Время уже шло к полудню, деревья отбрасывали на поляну тени. Я не сразу поняла, о чем говорится в песне.

Дудочник встал. Слева от меня Зои тихо соскочила с ветки и подошла ближе к кострищу, вокруг которого мы сидели.

— Слышал, убили не всех, — заговорил Дудочник.

Леонард перестал петь, но продолжил играть печальную мелодию.

— Да? — переспросил он, перебирая струны. — Ну, в песнях всегда все преувеличено. — И продолжил:

— Вы там поосторожнее, когда поете эту песню — мало ли кто может услышать, — предупредила его Зои. — Можете навлечь на нас беду.

Леонард улыбнулся:

— А ваша троица разве уже не в беде?

— Кто вам рассказал про Остров? — спросил Дудочник.

— Да сам Синедрион об этом которую неделю вещает. Рассказывают о том, как нашли Остров и подавили Сопротивление.

— Однако эта песня непохожа на версию Синедриона, — заметил Дудочник. — Что вы знаете о том, что там случилось?

— Люди говорят с бардами, — пояснил Леонард. — Рассказывают всякое. — Он сыграл несколько аккордов. — Но, полагаю, не мне вам рассказывать об Острове. Вы, похоже, знаете о случившемся там намного больше моего.

Дудочник молчал. Я знала, что он вспоминает. Я тоже это видела. Не только видела, но и слышала крики и стоны. Чуяла запах бойни на улицах.

— Ни одной песне не под силу это описать, — наконец выдавил Дудочник. — Что и говорить о том, чтобы это изменить.

— Может, и нет, — согласился Леонард. — Но песня по меньшей мере способна рассказать о той страшной ночи людям. Рассказать, что Синедрион сотворил с жителями Острова. Предупредить их, на что способен пойти Синедрион.

— И отпугнуть их от Сопротивления? — хмыкнула Зои.

— Возможно, — кивнул Леонард. — Поэтому Синедрион распространяет свою версию. Мне нравится, что моя может подействовать наоборот: показать людям, что Сопротивление необходимо. Все, что я могу — рассказать историю. А что людям с ней делать — уже их печаль.

— Если мы расскажем вам еще одну историю, — промолвила я, — вы же знаете, что она может быть для вас опасна.

— Это нам решать, — отрезала Ева.

Дудочник и Зои промолчали, но Зои шагнула вперед и встала рядом с братом. Дудочник набрал в грудь воздуха и завел рассказ.

Барды отложили инструменты и внимательно слушали. Гитара Леонарда лежала у него на коленях, и пока мы говорили, я представляла, что она — это коробка, которую мы наполняем словами. Мы ничего не сказали о моей связи с Заком, но поведали все остальное. Рассказали о резервуарах — стеклянных баках, полных ужаса. О пропавших детях и крошечных черепах на дне грота под залом с резервуарами в Уиндхеме. О растущей сети убежищ и машинах, которые мы уничтожили, одновременно прикончив и Исповедницу.