Детектив на пороге весны - Устинова Татьяна. Страница 19
Домработница закатила глаза, всем своим видом демонстрируя отвращение к диете. Анфиса уже грызла свою курицу, и так вкусно ей было, и так весело, и так нравилось, что она у бабушки!
– Все правильно, – сказала она с удовольствием. – Бабушка все правильно говорит. Надо есть мало, и тогда дольше проживешь.
– Тю! – непочтительно отозвалась домработница. – Да от голода и злости раньше всех помрешь!
– Господи, как вкусно, – пробормотала бабушка и взялась за третий пирожок.
– И не говори, – поддержала Анфиса и взялась за первый.
– Ешьте, девочки, ешьте, а вот эти, с краю которые, с мясом. Анфиса, ешь, ты любишь с мясом!
– Бабушка, а про что ты утром загадками говорила? Про собаку Баскервилей какую-то?
– Тут сплошные загадки, дорогая моя.
– Где?
– У Петра Мартыновича, соседа.
– Мало он нам крови попортил, – вступила Клавдия, – вы еще загадки его разгадываете!
– Да откуда он взялся, сосед-то? Ты же с ним никогда в жизни не разговаривала!
– Никогда не разговаривала, а вчера вот побеседовала.
– Анфиса, чаю налить?
– Налей, Клава. Так что там с соседом?
– А с мясом я Юрке отнесу. Он ведь тоже человек. Небось пирожка-то охота!
Бабушка изящно доела, отряхнула пальцы, убрала с колен салфетку, откинулась на спинку и с удовольствием закурила. Расслабленно она всегда сидела только в кресле, а на стуле – с прямой спиной и сомкнутыми коленями, как солдат на параде. Считала, что разваливаться женщина решительно не может себе позволить, если только она настоящая женщина, конечно. То, что она откинулась на спинку, могло означать, что сейчас «будет история».
Однако бабушка никогда не начинала «просто так». Слушателей надо было как следует подготовить.
– А что у тебя в аптеке, моя дорогая?
– Все в порядке. Ты мне лучше про соседа…
– А почему ты опоздала?
Анфиса, как давеча Клавдия Фемистоклюсовна, закатила глаза, но спорить не стала и рассказала все сначала – как застряла в пробке, как потом поехала на троллейбусе, потому что Садовое кольцо стояло, как у заведующей договоры пропали, а Анфиса их нашла!..
– Так сразу было понятно, что они никому не нужны! Чего их искать-то понадобилось?!
– Бабуль, а я не сразу догадалась…
– Вот и плохо, что не сразу! Если бы я была не так стара и слаба, я бы их сама нашла. И вообще ты зря мне не позвонила.
– Бабушка!
– А все ваши затеи детективные, – вступила в дискуссию Клавдия. – Ужас один! Вот Иван Иванович-то прав. Как затеетесь расследовать, так хоть пропади совсем!
– Вам-то что, Клавдия Фемистоклюсовна?
– А мне то, Марфа Васильна, что накличете беду на весь дом, будете знать! И так третьего дня я знак видела.
– Какой знак, Клава?
– А такой. Вот слушайте. – Она подлила всем чаю и сделала таинственное лицо. – Иду я по саду, вот в сторону леса. Иду себе, посмотреть решила, сошел на берегу снег или нет, потому что качалку там мы каждое лето ставим. А из самой чащи на меня как смотрит кто-то. – Представляя, она обернулась через плечо, и Анфиса поежилась, словно опять почувствовала взгляд. – Я быстрей, быстрей, по той дорожке, что правее! Не по той, которая слева, а по той, которая…
– Справа, – нетерпеливо подсказала Марфа Васильевна.
– Ну да. Вот я оглядываюсь назад-то, а дома уж не видать, только у Юрки в машине радио громыхает, и музыку-то я вроде как слышу. И вдруг все будто темнеет, и все тише, тише, и смотрю я по сторонам… – Клавдия повела очами и дрогнула плечами, словно в испуге или ознобе. Анфиса смотрела на нее с интересом, а тем временем непонятное беспокойство вдруг стремительно приблизилось со стороны леса к дому и прильнуло к окнам.
Анфиса оглянулась на окна. Там никого не было, но даже в шее свербело, так отчетливо казалось, что есть.
– И вот уж полная темнять, и стою я как будто одна на лесной полянке, а передо мной… ох, господи… – и Клавдия размашисто перекрестилась.
– Кто? – спросила непочтительная Марфа Васильевна. – Сам Господь?!
– Да что вы такое говорите, Марфа Васильна?
– А вы что такое говорите, Клавдия Фемистоклюсовна?
Домработница с возмущением надула пухлые щеки:
– А я говорю, что на самой опушке-то он и стоит! Утопленник. Стоит и кивает мне как будто, а я на него смотрю, смотрю, а вокруг-то все темней и темней, а он зовет меня, рукой машет. И вот так отчетливо я это вижу, и даже ветки качаются, он рукой-то ветки задевает, когда машет.
– Подожди, подожди, – перебила Анфиса, – какой утопленник?!
– Да тот самый! Ну наш! Ты что, забыла?
Конечно, Анфиса не забыла. В бабушкином доме, как в любом уважающем себя старинном доме, разумеется, водился свой утопленник. И история была – из-за чего, собственно, он из нормального человека и стал таковым. Утопленником.
Когда-то в усадьбе жила некая барышня, а к ней похаживал некий медицинский студент, и у них был чудесный роман под луной. Они часами сидели в беседке над Клязьмой и мечтали о будущем. Он мечтал после университета уехать в деревню и пользовать там крестьян и крестьянок. На Троицу прыгать через костер, плести венки, за васильками в поле ходить и в бор по грибы, на Рождество колядовать и одаривать «конфектами» румяных крестьянских детей и вообще создавать народный театр, школы и больницы. Она мечтала окончить курсы милосердных сестер, уехать с ним и во всем служить ему опорой и быть товарищем. В беседке на берегу тихой и провинциальной Клязьмы, где так надрывно и сладко квакали лягушки и пахло липовым цветом и свежим сеном, мечталось как-то особенно складно. И даль манила, и молодость была, и крестьянские дети представлялись похожими на ангелов.
А потом студента утопили. Пробирался он ночью из беседки к своей лодке – усадьба его батюшки на той стороне была, – увидал мужиков, тех самых, что лечить собирался. Они мешки какие-то в лодки грузили. Он, дурачок, подошел поближе, любопытствовать стал, а они ему мешок на голову – и утопили. Они из господских амбаров зерно каждую ночь воровали, на самогон, испугались, что донесет.
О том, что случилось, узнали не сразу, и барышня несколько недель потом напрасно ждала по вечерам в беседке, а когда дознались, слегла с мозговой горячкой. С тех пор утопленника в студенческом сюртуке и с мешком на голове нет-нет да и видели на берегу или в лесу. Говорили, что он ищет беседку и никак не может найти. А когда долго ищет, плакать начинает, и плачет так жалобно, так страшно.
Маленькая Анфиса страсть как хотела увидеть утопленника, и вместе с мамой, такой же авантюристкой, они забирались в лес поглубже и даже ночью бегали к реке, за что Клавдия очень их ругала.
Клавдию они нисколько не боялись, а утопленника увидеть так ни разу и не пришлось, зато в лесу они набирали чернику, возвращались с черными ртами, а в Клязьме купались, в лаковой, почти стоячей, очень теплой воде.
– Клавдия Фемистоклюсовна, полно вздор молоть!
– Какой еще вздор! Никакой не вздор, Марфа Васильна!
– Да все вы придумываете!
– Да разве ж я такое придумаю!
– Клава, и что, что?!
– Ну вот, постоял он так-то и пошел, пошел и в лесу пропал. А вокруг все сразу просветлело, и солнышко как будто вышло, а у меня сердце так зашлось, и дыхания не стало…
Анфиса разочарованно протянула:
– Ну Кла-ава! Значит, ты к нему так и не подошла?
– Куда ж я к нему пойду, когда он утопленник?
Марфа Васильевна щелкнула серебряным дамским портсигаром и вытащила еще одну сигаретку. Клавдия вскинулась было возражать, но бабка ее опередила:
– И не говорите мне ничего, все я сама знаю. Курить – здоровью вредить, но я слишком стара и слаба, чтобы тратить оставшееся мне время на отвыкание!
– На привыкание-то тратили, не жалели!
– Вот лучше скажите, зачем вы нам это все рассказали!
– А затем, что покойный-то появляется, только когда вы в свои детективы играете. Тьфу! Накличете на весь дом беду!
– Вот вы и накличете, Клавдия Фемистоклюсовна, а не я! Взялась каркать!