Детектив на пороге весны - Устинова Татьяна. Страница 29
Тут вдруг Мика Решетникова – в девичестве Тягнибеда – с ужасом осознала, что она понятия не имеет, как именно ее драгоценный Валя относится к деньгам и станет ли он давать их ей по первой просьбе, как это делает бывший муж.
Это была довольно страшная мысль, и она решила, что додумает ее позже. Не сейчас. Не у него на глазах.
– Ну что? – спросил бывший муж. – Все? Ты за этим приезжала?
Да, он дает ей деньги, но он не смеет ее унижать, а вопрос был унизительный, по крайней мере с Микиной точки зрения.
– Я привезла тебе яблок и кофе, – сказала она тихонько, – я хотела тебя порадовать.
– Порадовала и вали! – скомандовал хам и деревенщина. – У меня голова болит, сил нет.
– Сходил бы ты к врачу, Илюша! Хочешь, я тебя запишу на прием…
– Я уже был на приеме!
– Когда?!
– Вчера.
– Где?!
– У врача.
– Как?! – поразилась Мика. – И мне ничего не сказал?!
Он пожал плечами, с ненавистью посмотрел на манжеты и стал вытаскивать запонки. Он сопел и вытаскивал, и у него не получалось.
– А почему я должен что-то тебе говорить?!
Мика растерялась.
– Но… как же?! Как же иначе?! Я бы тебе порекомендовала…
– Да мне и так порекомендовали!
Он вытащил запонки, швырнул их в бутафорскую чернильницу из настольного прибора и закатал рукава. Руки тоже были волосатые и отвратительные.
– И что он у тебя нашел?
– Ничего он у меня не нашел! Мик, ты деньги получила?
Не допив свой кофе, она поднялась – сказочно красивая, очень красивая и очень несчастная.
Когда-то он ее любил. Восхищался. Переживал, что «не соответствует» ей. А потом перестал.
Хватит.
Но она должна была задать главный вопрос – тот самый, из-за которого пришла. Она пришла из-за вопроса, а вовсе не из-за денег. Деньги просто попутно подвернулись.
И она задала его – очень неловко.
– А как твои дела?
Он собрал лоб мучительными складками и вытаращил глаза:
– В смысле?!
– Ну… как твой бизнес?!
– Да нормально все, а что такое?
– Да ничего. Говорят, что сейчас с перевозками очень сложно. На таможне всех задерживают и проверяют на… наркотики, оружие…
Складки стали еще мучительнее.
– Что ты несешь, усохни, моя душа!
Иногда он выражался витиевато, и это было еще ужаснее, чем его обычные, менее витиеватые выражения!
– Я просто беспокоюсь о тебе, – быстро сказала Мика, – и о твоей работе. Я вчера программу «Вести» видела, и там как раз…
В дверь постучали, и в щель сунулся заместитель ее мужа.
– Илья, можно к тебе? Привет, Мика.
– Здравствуй, Дима.
– Заходи! Садись. Мик, у меня дела. Программа «Вести» к нам не приезжала.
Заместитель с любопытством посмотрел на них обоих, но садиться не стал – Мика стояла, а заместитель, в отличие от начальника, был человеком воспитанным.
Все помолчали, а потом Илья Решетников спросил раздраженно:
– Ну чего, чего? Что тебе, Дима?
– У меня… договоры.
– Я просто хотела узнать, все ли у вас в порядке, – тихо сказала она. Мика умела правильно разговаривать с Димой и знала, что она ему нравится. – С вашей работой. Я слышала, что сейчас с перевозками большие проблемы.
– У нас нет проблем, Мика, – любезно сказал заместитель. – Мы работаем… как часы.
– Это очень приятно слышать, – улыбнулась Мика. – Илюша, спасибо тебе большое. Я… пойду.
Она вышла в крохотную комнатку, служившую приемной, где стоял секретарский стол и всегда паслись водители, уезжающие за границу. Перед самым отъездом они получали бумаги в «центральном офисе», как шикарно это называлось в конторе.
Мика не любила здесь бывать, потому что водители таращились на нее во все глаза, и под их веселыми и внимательными взглядами она чувствовала себя голой.
Здесь и сегодня было много народу, но знала она только одного, Гену, который возил Илью время от времени и саму Мику, и даже ее родителей, когда им нужно было уезжать за границу. Гена был красив киношной, совсем не водительской красотой, обладал чувством юмора и известным шиком.
В комнатке все затихло, как только Мика вышла из кабинета, хотя было шумно – и голоса доносились сквозь тонкие стены, и русалочий хохот секретарши, и самодовольные мужские смешки.
Все уставились на нее. Щеки у Мики загорелись.
Трудно, ах, как трудно возрождать в себе «веру в народ». Помогать своим мусульманским сестрам в их стремлении избавиться от многовекового рабства и угнетения – значительно легче.
– Марина Николаевна!
– Здравствуйте, Гена!
– Вас не подвезти?
– Да нет, спасибо, я на машине.
– Как Илья Сергеевич сегодня? В настроении? – Это был вопрос, как бы возвышавший Гену над остальными, признававший за ним право разговаривать так с «барыней», хоть бы и бывшей.
Тишина стояла такая, что было слышно, как на улице чирикает удрученный непогодой воробей, а за стенкой что-то басит Илья. Слов было не разобрать.
– Он неважно выглядит, – сказала Мика и расправила плечи – что она, в самом деле, так их боится! – Наверное, от усталости.
– Да ему с нами несладко приходится, Марина Николаевна! – и Гена подмигнул остальным, признавая себя одним «из этих», но все же гораздо, гораздо выше! – Мы ребята непростые, к нам особый подход нужен!..
Мика кивнула и все в той же тишине обратилась к секретарше – вечно она забывала, как ее зовут!
– Вы, пожалуйста, дайте ему яблок. Тех, что я привезла. Это семеринка, он их очень любит.
Секретарша кивнула, кажется, едва удержавшись, чтобы не прыснуть.
– Вас проводить? – Это опять Гена с его мелитопольской учтивостью.
– Нет-нет, – поспешно отказалась Мика. Еще не хватало, чтобы ее провожал водитель! – Я знаю дорогу.
Он шикарно распахнул перед ней дверь, и она вышла, натягивая тесные белые перчатки. И как только створка захлопнулась, в комнатке зашумели, как обвал с горы сорвался, но она не стала слушать.
Сегодня. Все будет сделано сегодня, и проклятая проблема перестанет изводить и мучить ее.
В конце концов, такие, как Илья, существуют в природе, чтобы служить таким, как Мика. Иначе зачем они нужны?!
Ночевать Анфиса опять поехала в Аксаково, потому что ей обязательно надо было посоветоваться с бабушкой. Детективное расследование – да еще такое, настоящее, серьезное, вовсе не пропавшие договоры! – надвигалось неотвратимо.
Зачем она согласилась?!
В приемнике пели про весну, которая, как водится, «пора любви», и трещали про то, что, как только снег сойдет окончательно, всем немедленно и непременно нужно влюбиться, потому что весна – пора любви.
Анфиса никогда не влюблялась весной.
Впрочем, она вообще никогда не влюблялась и удивлялась, почему на радиостанциях несут такие глупости.
Потом весна и любовь ей надоели, и она выключила приемник.
– Зачем, зачем, – пропела Анфиса, поворачивая направо с Дмитровского шоссе, – вы удалились, моей весны златые дни?..
Кажется, в романсе было «куда», но «зачем» в данном случае подходило больше.
На извилистой дорожке, которая сначала шла по лесу, а потом сваливалась к ручью, Анфиса прибавила скорость и открыла окно – она всегда так делала. Ветер был студеный и крепкий, все еще морозный.
Она ехала и думала про весну.
Кажется, я знаю, кто во всем виноват.
Во всем виноват тот самый вождь того самого племени, которое с теплого юга забралось в болотистый холодный бор. Бор девять месяцев в году был завален снегом, а в оставшиеся три его то заливало дождями, то изничтожало пожарами, а племя во главе с вождем, вместо того чтобы убраться куда-нибудь, где посветлее и потеплее, упорно продолжало «осваивать территории».
И освоило, на беду всех тех, у кого весна – пора любви.
Не освоило бы, жили бы мы сейчас, к примеру, под Мадридом, где объявляют чрезвычайное положение и в школах отменяют занятия, если температура падает до минус трех.
Там, под Мадридом, наверное, не ждут весну так, как ждут ее тут – истово, из последних сил, сжав остатки воли в замерзающих кулачках. И вряд ли про нее, про весну, глупости всякие придумывают, вроде той, например, что весна – пора любви.