Детектив на пороге весны - Устинова Татьяна. Страница 38
Волшебство, вдруг вспомнилось ему. Прямое и обратное, как математическая функция. Он еще не разобрался хорошенько, какое именно волшебство было во всем этом, но оно определенно было и осуществлялось по своим законам.
– Какие еще отношения, Юра?!
– Мы не можем идти на дело, если не доверяем друг другу, – сказал он совершенно серьезно. – Значит, так. Мотивов для убийства соседа у меня нет. Кроме того, оно мне очень неудобно, потому что оно заботит мою хозяйку, даму во всех отношениях самостоятельную, и я теперь должен воплощать в жизнь ее замыслы, провожать ее внучку на место событий и так далее.
– Могли бы не провожать!
– Это я к тому, что мотивов нет, Анфиса! У Ивана Ивановича вообще никаких нет. Кроме того, он обожает вашу бабушку, квохчет над ней…
– Что он делает?!
– А вы никогда не замечали?
– Нет, я замечала, но…
– И у него тоже проблемы, потому что проблемы вашей бабушки немедленно начинают волновать и его. Странно, что он сегодня не примчался. Видимо, ей удалось все от него утаить, когда он звонил.
О да. Бабушка могла утаить все, что угодно, от кого угодно!
– Если бы я хотел вас ограбить, я мог бы сделать это уже сто или двести раз, и, кроме того, мне не надо было бы вначале убивать соседа, привлекая сюда милицию, «Скорую» и профсоюзы!
– Какие… профсоюзы?
– Успокойтесь, – сказал он сердито, вдруг устав от своего монолога, – я не убийца и к соседу никакого отношения не имею. Все будет хорошо, мы благополучно вернемся домой, обещаю вам.
– Юра, – фальшиво сказала Анфиса, – вовсе ничего такого я не имела в виду!
– Имели, имели! Идемте. Сейчас по коридору направо.
– И что там?..
– Как раз спальня.
– Где он… умер?
Юра промолчал.
Анфиса заправила за ухо короткие волосы. Ей не хотелось туда идти. Все это оказалось намного серьезнее, чем ее обычные «детективные» приключения вроде украденных пятисот рублей и пропавших договоров.
Но не останавливаться же на полдороге! Она пошла «на дело» и доведет его до конца.
Значит, что там было, такого важного?..
Капли воска, открытая дверь и подушка.
К этому только что добавилась кухонная форточка, которая совершенно точно была закрыта, – Юра проверял ее, когда обнаружил мертвого Петра Мартыновича.
Но самое, самое главное – воск. Откуда взялся воск на руке покойного, если он был найден в своей постели как бы умершим во сне, а электричество точно не отключали?!
– Сюда.
Дверь тихонько проскрипела, открываясь. За дверью была лунная комната с темными бревенчатыми дачными стенами, фотографиями в латунных рамках – размытый свет равнодушно скользил по ним и скатывался, не задерживаясь. Раскрытая постель под этим светом казалась неестественной, синей, как остывший труп. За окнами лежал скучный растаявший огородик – ни одного деревца, только взрытая земля с островками залежавшегося снега.
Беда, беда…
– Юра, дайте мне фонарь.
– У вас в руке фонарь.
Ах ты господи, как же это она забыла! И правда фонарь у нее!
Желтый луч, показавшийся неожиданно ярким, проткнул темноту и уперся в бревенчатую стену.
Там кто-то стоял, наклонив голову, словно приготовившись прыгнуть.
Анфиса вскрикнула и уронила фонарь.
– Ч-черт!..
Он покатился, желтый луч описал широкую дугу и замер за ножкой продавленного кресла. Из кресла прямо в этот луч свисали лоскуты порвавшейся обивки, как внутренности выпотрошенного трупа.
– Анфиса, что случилось?! Вы где?!
– Там… там…
Она показывала рукой туда, где только что кто-то стоял, и Юра быстро посветил в ту сторону.
Там никого не было.
Совсем никого.
Но она же ясно видела, что секунду назад там кто-то стоял! И это явно не было галлюцинацией!
– Что такое?! Что вы там увидели, Анфиса?!
– Там был… человек!
– Там никого не было.
– Там точно кто-то стоял!..
Он поводил фонарем по стене, и луч уперся в старую фотографию. Анфиса схватила Юру за рукав.
– Что это такое?! – с ужасом спросила она.
Он посмотрел на нее, смутно сожалея, что не может посветить ей в лицо.
– Это фотография, Анфиса. Просто фотография. Очень старая. Видите, ретушь?
Анфиса отцепилась от его локтя и подошла поближе. Тени ползали по фотографии, словно портрет гримасничал.
– Господи, как это он такую ужасную фотографию в спальне повесил?
– Может, она ему нравилась?
– Как она может нравиться, если это…
Тут она вдруг замолчала, словно какая-то мысль вдруг пришла ей в голову.
Юра Латышев молчал, давал ей прийти в себя.
– Юр, а что здесь было раньше?
– Раньше – это когда?
– Раньше – до того, как построили этот дом? Он же не такой старый, как наш, да?
– Видимо, нет, не такой.
– Значит, тут что-то должно было быть до него. Что тут было?
Он улыбнулся, и в темноте она услышала, что он улыбнулся.
– Я не знаю, – сказал он весело, – меня тогда здесь не было. Надо у бабушки вашей спросить или у Клавдии.
– Извините. Я забыла, что вы…
«Она забыла, что я никто? Она забыла, что я садовник, телохранитель, водитель и мусорщик, как в одноименном концептуальном кино про возвышенных людей? Она забыла, что это не я вырос в бабушкином доме, а она сама? Она забыла, что я… просто прислуга?»
– Какая странная фотография. Очень странная.
– Почему? Обыкновенная фотография времен Первой мировой войны.
Анфиса взяла у него фонарь, подошла и посветила в упор.
– Юра, – сказала она сердито. – Вы как все, ей-богу! Смотрите и видите только то, что хотите увидеть! Какой еще Первой мировой войны?! Поглядите внимательно!
Он взглянул – просто потому, что она его об этом просила. Что там можно высмотреть и при чем тут фотография?!
Человек на фотографии был в фуражке и шинели, нафабренные усики лихо закручены вверх. Глаза, густо подведенные щедрым ретушером, казались очень яркими на бледном лице. Фон был расплывчатый и какой-то не слишком понятный, не разберешь. Погоны тоже были не очень отчетливые, и Юра Латышев придвинулся поближе, чтобы рассмотреть.
Вот черт побери!..
– Ну что? – спросила Анфиса и покосилась на него. Его подбородок почти лежал у нее на плече. – Увидели?
Он увидел, но… как-то не поверил своим глазам, что ли.
Изображенный на фотографии человек был в фашистской форме.
– А это, часом, не наш сосед, Юра? Может, он служил немцам?
– Нет, – сказал он сердито и сунул нос почти в стекло. – Ее надо отсюда забрать. Посмотреть. Странно…
Он приподнял портрет и заглянул за него. Приподнял еще чуть-чуть и снял с гвоздя. Осталось квадратное темное пятно и несколько колыхающихся, как водоросли, нитей мягкой домашней паутины. Юра еще посмотрел на фотографию и сунул ее за ремень, на спину, как пистолет в кино.
Анфиса проводила фотографию глазами. Юра одернул свитер.
– А почему вы думаете, что это не наш сосед?
– Анфиса, во-первых, если бы он и служил, вряд ли стал этим гордиться и вывешивать себя на стену. Предателей родины нигде не жалуют, а в нашей стране особенно. И потом, ну сколько лет было соседу? Ну, лет шестьдесят пять от силы. Человеку на фотографии… сколько? Сорок пять – сорок восемь. Война кончилась шестьдесят лет назад. Считайте.
Можно было и не считать, на самом деле.
– А вдруг это его отец?
– Немецкий офицер – отец Петра Мартыновича?!
– А может, он разведчик.
– Так, – сказал Юра. – Давайте посмотрим, что вы хотели тут увидеть, и вернемся домой. Мне здесь не нравится.
– Вы боитесь? – томным голосом американской дурочки из кино осведомилась Анфиса.
Она обожала американское кино и никогда не могла взять в толк, откуда в нем берутся такие идиотки – героини?! Зачем сценаристы выдумывают их такими дурочками?!
Если в американском кино действует маньяк, значит, героине непременно приспичит среди ночи прогуливаться по парку, хотя по телевизору и радио день и ночь говорят о кошмарных преступлениях, которые этот самый маньяк уже совершил!