Менталист - Lackberg Camilla. Страница 24

– Тем не менее я хочу это видеть. До сих пор мне не приходилось составлять такие профили, но я думаю, что пройти по следу преступника нелишне. Я должен видеть не только как, но и где он действовал. Вы сами-то там были?

– Нет. Педер выехал туда сразу, как нашли ящик. Могу попросить его проводить вас. Вы должны сработаться. Педер как лабрадор – любит всех, включая менталистов.

– Спасибо, – ответил Винсент.

Снова появилась молодая женщина в пуховике. Она остановилась за спиной у Мины на достаточно большом расстоянии, чтобы Винсент не мог разглядеть, кто она такая. На этот раз женщина помахала ему, но Винсент притворился, что ничего не заметил. Сейчас он не хотел видеть никого, кроме Мины.

– То есть ввязались по самые уши, вы сказали? – Она улыбнулась и бросила в него снежок. – Вот и отлично!

Снежок оставил мокрое пятно на рукаве его куртки и упал на землю.

– Да, как мне кажется… – Его голос дрогнул, когда Винсент посмотрел Мине в глаза. – То есть… я имел в виду расследование.

Он ничего не знал о ее личной жизни, они виделись всего несколько раз. При этом Винсент ощущал присутствие Мины как нечто естественное, и это казалось ему странным. Даже когда Винсент не видел ее, она была с ним. Подспудно, что ли, как и все, без чего он не мог обойтись. Как циркулирующая в жилах кровь или воздух, которым он дышал, сам того не осознавая.

Винсент не мог припомнить ни одного такого случая, когда бы он так относился к новому в его жизни человеку. Скорее, напротив: проходили годы, прежде чем он пускал кого-то в свою жизнь. Но с Миной все вышло иначе. Винсент уже успел привыкнуть к ней. Она была… кровью в его жилах, о которой он не думал. И в этом, похоже, заключалась разница между менталистом и настоящим полицейским.

– Кстати, – сказал Винсент, – тот случай, который вы списали на самоубийство…

– Агнес Сеси?

– Да, она. У нее в теле ничего подозрительного не обнаружили? Я имею в виду вещества…

Мина так и застыла на месте.

– Меня с самого начала что-то смущало в этом материале, – пробормотала она. – И теперь я, кажется, знаю, что именно.

День выдался погожий. Светило солнце, и снег начинал таять.

Он любил хорошую погоду, но и дождь по-своему тоже. Особенно сразу после дождя, когда в воздухе пахнет свежестью. Как будто мама с папой только что застелили свежую постель. Он любил свежую постель. И маму с папой. И любил любить, потому что от этого в желудке разливается такое приятное тепло…

Знал он и что такое боли в желудке, и это было то, чего он совсем не любил. Правда, такое случалось с ним не так часто, но просто недомоганием дело никогда не ограничивалось. Оно непременно переходило в страшную, кошмарную боль.

Мама и папа говорили, что это оттого, что он сует в рот что попало. И он понимал, что родители правы, но уж очень любил пробовать на язык незнакомые предметы. Перекатывать их во рту было почти так же приятно, как и стрелять из рогатки. Не совсем так, конечно, но почти.

– Привет, Билли!

Он наклонился, чтобы погладить маленького кокер-спаниеля, которого встречал на улице каждый день. Собака радостно подпрыгнула и ткнулась носом ему в лицо. Почесав у Билли за ушами, мальчик поблагодарил его хозяйку, как делал это всегда, и продолжил свой путь к поляне в лесу.

Благодарить – это важно. Мама повторяет это, пожалуй, слишком часто, но ведь он так легко все забывает…

На поляне он запустил руку за большой пень. Бутылки были на месте. Иногда их там не оказывалось, и это очень его огорчало. Но он не мог хранить их у себя в комнате, поэтому не оставалось ничего другого, как только надеяться на лучшее.

Мальчик аккуратно расставил бутылки на пне – по три в ряд, на одинаковом расстоянии. Отошел на пятьдесят шагов – до места, которое сам отметил. Здесь была глина; хорошо, что мальчик взял с собой резиновые сапоги. Очень важно на каждой тренировке стрелять с одного и того же расстояния, иначе как сравнивать результаты?

Камушки он выбирал тщательно. Мог часами лежать на гравийной дорожке перед домом в поисках того, что нужно. Некоторые, конечно, тут же совал в рот. Ему нравилось сосать камушки, трогать их языком. И те, которые он взял сегодня, были лучшие. Мальчик взвесил камушки на ладони. Выбрал один – блестки так и переливались на солнце. Вытащил рогатку из заднего кармана брюк. Хорошая рогатка, тоже любимая. Древко блестит от долгого использования, как отполированное, и идеально ложится в руку. Мальчик обхватил рогатку ладонью. Теперь он с ней единое целое. Осторожно вложил камушек в резинку, прищурил один глаз и… отпустил. Камушек попал прямо в середину этикетки, и бутылка опрокинулась назад.

– Браво! Отлично!

Мальчик подпрыгнул от неожиданности. Он и не заметил, что за ним кто-то наблюдает. В общем, он ничего не имел против публики. Стрелять вдвойне приятно, если это доставляет кому-то удовольствие.

– А сейчас я попаду в пробку… – Он вложил в резинку следующий камушек. – Вот, смотрите…

Мальчик прищурился еще раз, прицелился… Есть! Камушек ударил прямо в светло-зеленую пробку. Бутылка закачалась и повалилась на бок.

– Вау! Да ты стрелок!

Мальчик любил, когда ему аплодировали. Это вызывало у него приятную дрожь во всем теле. Он взял третий камушек, быстро прицелился и выстрелил. Мальчик хотел в полной мере продемонстрировать свое искусство, прежде чем зритель уйдет, – обычно они не задерживались надолго. И третья бутылка упала так же красиво, как и первые две.

– Ну, знаешь, это заслуживает приза. Ты же будущий чемпион мира! Пойдем, моя машина тут недалеко. Думаю, там отыщется приз, который тебе понравится…

По телу разлилось тепло, словно от большой радости. Мальчик любил призы, хотя в жизни не получил ни одного. Люди почему-то считали, что таким, как он, призы не полагаются.

Радостный, он побежал к машине. Она оказалась большой – значит, и приз должен быть стоящим. Может, даже не хуже огромного резинового гуся, которого мальчику так и не дали в парке «Грёна Лунд»…

– Давай, полезай в машину! Приз там… Сам поймешь, как только его увидишь.

Сердце так и колотилось, когда мальчик садился в машину. Ну, наконец-то – приз! Огромный, самый красивый – приз!

Мильда Юрт чуть не плакала. Она несколько раз подходила к телефону, чтобы позвонить, но в результате так и оставалась сидеть с трубкой в руке. Она в полиции двадцать пять с лишним лет и до сих пор редко когда ошибалась.

Мильда была аккуратна, относилась к работе со всей серьезностью. Она чувствовала ответственность перед жертвами и их семьями, которые заслуживали правды. Но и полиции, и суду старалась предоставить самую точную информацию, чтобы преступник не ушел от наказания.

И вот с некоторых пор все полетело вверх тормашками. Не на работе даже, а дома. До сих пор Мильда и мысли не допускала, чтобы это каким-либо образом сказалось на работе. Теперь же становилось все очевиднее, что она дала маху. И этой ошибки, по-видимому, никогда не сможет себе простить…

Она потянулась за фотографией на письменном столе – одним из немногих напоминаний о семье в ее рабочем кабинете. Дома Мильда вовсю практиковала метод Конмари [10], поэтому выбросила все, без чего, так или иначе, могла прожить и что не добавляло радости в ее жизнь. После развода, вот уже пятнадцать лет как, занималась детьми только сама, поэтому у бывшего мужа не было ни малейшей возможности хоть в чем-то нарушить установленный Мильдой порядок.

Этот снимок был сделан несколько лет тому назад на пляже в Фалькенберге, куда они ездили навестить сестру Мильды. Вера и Конрад выглядят счастливыми, загоревшими. Волосы длинней обычного, лица в веснушках. Мильда придумывала имя каждой веснушке, и детям очень нравилась эта игра. Каждый день – новое имя. Конечно, далеко не всегда получалось уделять им достаточно внимания, потому что Мильда слишком много вкладывалась в свою работу.