Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег. Страница 69

— Простите меня, — дрожала она плача, и прислонившись затылком к кафелю стены, опустила руки на протянутые по полу ноги. Шмыгая носом она ждала своего последнего и самого глубокого сна, наблюдая как кровь растекается по полу.

Часть 5. Глава I

1

Психиатрическая клиника находилась на окраине Яргорода за ботаническим садом. Потому место, где располагалось учреждение, во всех отношениях очень подходящее и прекрасно служащее его целям — содействие душевному спокойствию пребывающих здесь пациентов. Обстановка действительно умиротворяла, а звуки проезжающих вдали автомобилей с трудом можно было расслышать, разве что если прислушаться. Но а в помещении и прислушавшись ничего нельзя было услышать кроме раздающихся через распахнутые форточки голоса повеселевших в лучах теплого солнца птиц, засевших на деревьях, да обыкновенных шумов, свойственных медицинскому учреждению, исходящих от персонала, состоящего из врачей, медсестер и интернов, а также пациентов, лениво и сонно шаркающим тапочками по ковру коридора.

Так как эта психиатрическая клиника находится при институте, содержалась она на должном уровне, хотя и при ограниченном бюджете. Она имела вполне себе приличную репутацию не только в регионе, но и в стране, а это налагало не малые обязательства на ее руководство. Надо отдать должное, что средства в основном шли на персонал и пациентов клиники, на медикаменты и оборудование, а если и надо было где сделать ремонт, то большее внимание уделяли помещениям, которые задействованы в лечении больных. Потому холл производил не лучше впечатление на впервые сюда входящего — он не только пустой, но и темный, потому как свет в целях экономии старались не зажигать, довольствуясь скудным, проникающим через окна естественным освещением.

Это то первое впечатление некоторой мрачности и взыграло восторгом до этого скучающей в дороге Ани. Именно этого она и ожидала — чтобы было как в фильмах: сосредоточение всех ужасов безумия, где за место разума над человеком торжественно возобладали страхи, иллюзии и пугающие воображения; где персонал то и делает, что следит, как бы кто не сбросился из окна, не перерезал себе горло и ночью не задушил своего соседа по палате; где больные в бреду разговаривают с демонами, бьются головами о стены и кричать в жутких припадках. Аня волновалась, что оно так и выйдет, что ей будет там страшно и эти три месяца выйдут настоящим испытанием ее стойкости во всех отношениях. Но страх этот сродни спортивному, когда видишь опасность и желаешь броситься в самую его гущу, чтобы понять, увидеть и самой испытать; дабы после сказать, что хотелось бы и большего. Аня желала увидеть своими глазами все эти жуткие припадки, страшные перекошенные лица в смирительных рубашка, услышать душераздирающие вопли, наблюдать как медсестра хладнокровно вкалывает в вену связанному безумцу какую-то грязно-серую жидкость, от которой после он становится бездушной оболочкой.

Страшно, волнительно, что даже в желудке закружило и защекотало, а в горле обдало сухим холодом, но раз уж она — рассуждала Аня — ложится в «дурку», «то уж пусть эта психушка будет что надо». Ленку, конечно, уже в петлю не загонишь, да и неловко как-то было вспоминать саму эту идею. Ленка того не заслуживает! Пусть себе живет как хочет, решила Аня, но вот здесь, в «дурке», в этом месте должны найтись люди, которым жить то нет смысла, а потому зачем же Ане забывать свою идею «группы смерти»? Нет, определено она станцует макабр под Луной — станет равной смерти. Ане снова было ради чего жить — старая цель по новому отразилась в ее глазах.

Когда она с Татьяной Алексеевной поднималась по лестнице на второй этаж, Аню передернуло, но не из-за тех надуманных образов, что не покидали ее голову и изливались через оживший взгляд, похожий на взгляд ребенка, который едет с родителями, чтобы впервые в жизни увидеть бескрайний океан, только Аня ожидала могучий океан безумия, бреда, пограничного состояния между двумя мирами; нет, ее передернуло от мысли, что постель, которую ей дадут, будет грязная, не белая, а какая-та желтая; что от кровати будет исходить истошный запах всех тех сотен больных безумием, что были здесь до нее. Ее передернуло и взгляд сменился тревогой.

— Мы же мою постель забыли взять, — останавливая дернула она за рукав Татьяну Алексеевну, на что та сказала, что Ане постелют чистое, как новое, и волноваться здесь нечему.

— Ага, — недовольно рявкнула она, — оно и видно, — намекнула она на холл, но послушно последовала дальше — верх по лестнице.

Заметив изменившийся взгляд Ани, особенно контрастно ощутимый с тем, каков он был с утра: отчужденный и по обыкновению ранним утром раздраженный, Татьяна Алексеевна встревожилась. В глазах девочки горел неприкрытый интерес, и это не то, что Краснова разглядела в день их посещения собачьего приюта. Там она впервые увидела какова Аня, когда она умиротворена и всем сердцем спокойна. Какое это красивое разглаженное лицо, источающая внутренний свет доброты! Сколько на самом деле любви в этих глазах! Именно это тогда разглядела Татьяна Алексеевна, или надумала, потому что хотела это видеть, ведь замеченное ею так не похоже на Аню. Но сейчас это был какой-то тревожный, совершенно неспокойный, резкий интерес, подобный горячей искре, выбиваемой стуком кремния о камень.

Всю дорогу они практически молчали: за три часа лишь считанные фразы и слова, больше всего произнесенных в магазине, куда Татьяна Алексеевна завела Аню, чтобы девочка могла купить все себе необходимое из продуктов. В кофе, было, Татьяна Алексеевна хотела отказать, но Аня с таким недовольством посмотрела на нее выпучив губы, что Краснова решила оставить нетронутой набранную Аней корзину. В итоге, они вышли с полным пакетом конфет, печений, фруктов и всего остального, чего захотела этим утром душа Ани. Тогда же, выходя из магазина, она резко встала и сказала, что они забыли самое главное — сигареты. «Вот сигареты я тебе точно покупать не буду», — ответила Татьяна Алексеевна и пошла дальше. Хорошо, думала Аня, что у нее еще есть целая пачка, купленная вчера Ленкой по пути домой.

Татьяна Алексеевна была молчалива из-за вчерашних слов Ани, которых, казалось, Воскресенская уже забыла, либо делала вид, что ничего, собственно, не произошло. Больше всего Краснову мучила дилемма: как поступить, когда она передаст девочку персоналу — попрощаться с концами, или до скорой встречи. То, что правильнее всего будет первый вариант, а потому скорее так и поступит, омрачало настроение Татьяны Алексеевны.

Лестница выходила в центр пустого, хорошо освещенного солнечным светом коридора, по полу которого пролегал старый, потускневший, бежевого цвета длинный ковер. Разные концы коридора вели в разные отделения: направо в мужское спокойное, а налево в женское.

В конце коридора располагалась высокая деревянная дверь белого цвета. Около таблички «женское спокойное отделение» находился звонок, нажав который, Татьяна Алексеевна немного подержала. Они стояли молча и ждали пока откроют. С серьезным, немного отчужденный видом, Краснова смотрела на дверь, будто бы она пришла одна, без Ани. Взволнованная неопределенностью своего будущего на последующие три месяца, Воскресенская всматривалась в лицо провожающей, желая поймать ее взгляд и разглядеть в нем одобрение или утешение; хоть что-нибудь увидеть, но не этот отчужденный, почти безразличный, пугающе-серьезный взгляд! Такого острого желания, как сейчас, чтобы Татьяна Алексеевна посмотрела на нее как раньше, как на сеансах в школе, Аня еще не испытывала. И вот, когда ей особенно необходимо утешение — его нет!

Послышалось как ключ проникает в замочную скважину, совершает два быстрых оборота и дверь отворяется наружу. Наконец Татьяна Алексеевна посмотрела на Аню, но не этот взгляд ей нужен был сейчас. Он бестолковый — от него только беспокойно на душе. Ане казалось, что так смотрят, когда проводят в места, откуда во всю оставшуюся жизнь не выпускают. Ей стало страшно, оттого немного холодно; по спине Ани пробежал мороз с дрожью. Она сделала шаг назад.