Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег. Страница 70

— Давай, проходи, — сказала Татьяна Алексеевна, немного поведя руку в сторону двери.

Аня сделала еще один шаг назад, не отводя взгляда от непривычно серьезного лица Татьяны Алексеевны.

— Ну же, Анна. Мы же вчера все обсудили.

«Анна! Теперь Анна! Почему она не называет меня как раньше — Аней?» — заколотилось сердечко девочки.

— Не хочу, — прошептала она, пятясь назад и готовая уже побежать. — Почему ты так смотришь? — закричала она. — Что ты хочешь со мной сделать? — губы ее выпучились, а щеки приподнялись, в глазах собрались слезы страха. Ане казалось, что как только она зайдет за дверь, ее закроют навсегда.

— Ой, какая рыженькая красавица, — выглянула полная медсестра, не в первый раз имевшая дело со страхами подростков перед этими высокими дверями, грубо окрашенными белой краской.

— Аня, не бойся, — лицо Татьяны Алексеевны смягчилось, стало добрым, по своему материнским — как всегда это было. — Я тебе обещаю, — подошла она припустившись перед девочкой, — если через месяц ты скажешь, что не желаешь и дня более здесь быть, обещаю, я… То есть твоя мама тебя заберет.

Этого и надо было услышать ей — эти слова, эти глаза не могут врать. В то же мгновение Аня успокоилась, а холод в теле сменился каким-то незримым, но осязаемым, очень приятным теплом. Здесь теперь ничего не страшно. Казалось, даже леденящая ухмылка Судьбы теперь не в силах заглянуть в эти стены.

Как хозяйка положения, Аня зашла за дверь и увидела то, что и нагнало на нее противоречивые чувства. Воскресенская растерялась. Пред ней предстал длинный, освещенный солнечным светом коридор с широкими и высокими окнами, под которыми на улице шептались листья на кронах деревьев, и шепот этот заносился теплым ветерком через открытые форточки. Под окнами, с правой стороны, стояли старые, потертые, но вполне годные диваны. Напротив них висели на белой стене картины, лучше даже сказать — рисунки в рамках, когда-то сделанные больными; видать не столь умалишенными, как представлялось Ане — все они были радужны, цветасты, изображающие яркие цветы, деревья у озера, всякие домики посреди луга и прочие скучные сюжеты.

Ужасно, но по коридору ходили, на диванах сидели лица вполне обыкновенные. Никто не бился о стену, не содрогался в конвульсиях, не метался в бреде по отделению и не побежал первым делом задушить Аню. Лица эти вполне обыкновенные, точно такие же, что она видела каждый день на улице, а порой и там хуже.

— Что это за санаторий?! — вырвалось у Ани. В ее голосе звучало разочарование и обида за обманутые ожидания.

— Прости? — немного наклонившись к Ане, заботливо спросила Татьяна Алексеевна.

— Ты сказала: дурка, а это санаторий какой-то, — указала она рукой на представшую перед ней идиллию. — Я здесь не останусь. На долго не останусь, — уточнила она.

Но Татьяна Алексеевна сделала вид, что ничего не слышала. Она принялась разговаривать с медсестрой, и Ане это было не интересно. Интересовало ее это скучное зрелище, в котором она старательно пыталась уловить нечто примечательное, необыкновенное — то, что никогда не видела раньше. Но все тщетно!

Закончив краткий разговор с медсестрой, Татьяна Алексеевна подошла к Ане и опустилась перед ней. Лица их были почти друг напротив друга.

— Аня, — глаза ее заблестели, — это Марья Васильевна — она старшая медсестра этой смены и ты всегда можешь к ней обратиться по любому поводу, и не только к ней. Вот увидишь, здесь очень понимающий персонал, но и ты должна соблюдать установленные правила. Их не много, так что они тебя стеснять не будут. Ты быстро привыкнешь. Тебе здесь понравится, будь уверена. Можно гулять во дворе, читать книжки, слушать музыку — все как ты любишь. Мама тебя будет посещать каждые выходные, наверное по воскресеньям. Будет тебе приносить все необходимое. Ну там вы уже сами договоритесь. Ну все! Теперь обустраивайся, Аня, а мне пора, — она поднялась, но сразу присела обратно и посмотрела в глаза любимицы. — Аня, просто хочу сказать, чтобы ты знала. Ты всегда… Если я тебе понадоблюсь, ты всегда можешь мне позвонить, хорошо?

— А ты что, не будешь ко мне приходить? — нахмурившись удивилась Аня.

— Нет… Почему?., — обомлела Татьяна Алексеевна. — Я всегда могу к тебе приходить. Если ты хочешь, я конечно буду к тебе ходить.

— Ну конечно! — сказала Аня. — Ты же меня сюда упрятала, вот и ходи теперь, — как приказала она.

Растроганная Татьяна Алексеевна, уже собралась обнять Аню, будто бы она — мама, помирившаяся с дочерью после долгой ссоры.

— Ой, все, иди, — отстранилась она. — Этого еще не хватало. И что вы все стали такими любвеобильными! Радуетесь, что упрятали меня? Хоть бы нашли что поинтереснее. Определили в санаторий для ранимых нытиков, и счастливы теперь.

2

Дверь закрылась — ключ задвинул створку замка. Марья Васильевна провела Аню вдоль коридора, по которому спешно носились интерны в белых халатах и медленно расхаживали врачи. Пациентов выводили из палат в коридор, усаживали на один из пяти диванов и с внимательным видом расспрашивали о состоянии. У большинства, кроме персонала, лица были сонные, будто бы они только проснулись, хотя завтрак с час как был окончен.

С левой стороны коридора располагались две большие палаты. Через открытые двери, в которые Аня успела заглянуть, она увидела там сплошные кровати, заставленные со всех сторон: у стен, по центру палаты — ни одного свободного места, где можно было бы поставить еще одну койку. Она заметила странный контраст: коридор такой светлый, освещенный, а палаты темные, словно в тени. Хотя и там были большие окна, но поросшие листьями деревья препятствовала проникновению солнечного света. Ветви чуть ли не царапали стекла окон.

— По утрам здесь у нас всегда оживленно, — сказала медсестра, — приходят врачи, иногда студенты.

В конце коридора находилась небольшая столовая, где медсестра оставила Аню, а сама, постучавшись в дверь другого помещения, зашла внутрь. По всей столовой были разбросаны маленькое столики квадратной формы, а вокруг каждого по четыре стула. Но в глаза бросался массивный, в три яруса красный угол в самой отдаленной части столовой. Там стояло множество маленьких и среднего размера икон, наверное, оставленных больными, но самая большая на самом центральном месте второго яруса — это икона «Неупиваемая чаша» на которой Богородица, с короной на голове, в красным мафорие поверх синей туники вознесла обе руки ладонями вверх на уровне головы. Перед ней стоит украшенный красными и синими драгоценными камнями золотой кубок, из которого в белом облачении выглядывает младенец с совсем не детским лицом, и словно подражая матери, приподнимает вверх руки сомкнув на ладонях все пальцы за исключением вытянутых указательного и среднего.

Напротив угла, около двери, в которую зашла медсестра, стояло два шкафа с книгами. Не проявляя особого интереса, но чтобы чем-то занять себя, Аня подошла посмотреть что читают в этих стенах. Половина из этих книг были христианского толка: Евангелии, закон божий, какие-то толкования; среди всего этого находилась фантастика, детективы и другие произведения неизвестных Ане авторов.

Познакомив с заведующей отделения — высокой женщиной лет шестидесяти пяти, в очках с тонкой оправой, добрым лицом и, видно, бодрым, деятельным характером, Аню повели по всем остальным местам. Показали уборную, кабинки которого по правилам учреждения не закрывались; душевую, где также рядом стояли умывальники с широкими зеркалами, а в конце «экскурсии» медсестра привела Аню в палату, где и располагалась ее кровать.

Это была самая большая палата в двадцать коек. Хотя отделение и не было переполнено, но Ане все равно здесь показалось очень не комфортно. Оно и понятно — даже дома она старается спрятаться от глаз матери за свой самодельной ширмой.

— Тебе досталась очень хорошее место — у окна. Видишь, здесь светлее, чем у других, — сказала медсестра. Аня оглядела палату уже изнутри. С треть мест было занято. У всех лица какие-то отчужденные, бледные, депрессивные — не те, которые предпочитают пребывать в коридоре. Некоторые продолжали спать, другие сидели с телефоном, а одна лежала на кровати с ноутбуком на коленках.