Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег. Страница 94

***

Вбежавшая вся мокрая от дождя Татьяна Алексеевна, и узнав от Николая, что Аня в туалете, быстро забежала за стойку и чуть не сбила его с ног, заворачивая в подсобку. Прильнув к двери уборной, она принялась тревожно стучат.

— Аня, это я. Открой! Открой пожалуйста! Аня, дорогая. — За дверью молчание. — И давно она там? — обернулась к Николаю.

— Ну… прилично.

— Она же может убить себя! — накричала на него Татьяна Алексеевна. — Быстро выламывайте дверь! Как хотите, но достаньте мне ее оттуда! Живой! — добавила она. — Аня! Анечка! Как ты там, милая!? — еще несколько раз простучала по двери Краснова, прильнув к ней всем телом и прислушиваясь в надежде услышит хотя-бы шорох.

Пока Николай бил по двери плечом, Татьяна Алексеевна вызвала скорую, а как бросила трубку, так сломанная в замке дверь влетела внутрь уборной, звучно ударившись ручкой о стену.

— Мертва, — отпрянул назад Николай.

Татьяна Алексеевна, подбежав, посторонила его в сторону, что он, зацепившись своей ногой о другую, чуть не упал, и только благодаря стене удержался стоя.

Сердце замерло. Чувства ушли в пятки. Без сознания, мертво-бледная Аня повалившаяся боком на пол, вся испачканная, лежала в луже собственной же крови. Глаза ее были закрыты, а рот приоткрыт как для последнего вдоха. Из открытых ран на запястьях если и шла кровь, то вытекали последние уже ее капли.

«Потеряла… Потеряла!» — чуть не до обморока обожгла мысль. Она никогда не забудет ужасное зрелище — вид мертвой Ани; вид мертвого ребенка на полу в луже собственной крови.

Как душа отпрянула от лица побелевшей Красновой и тем выдавила колкие слезы. В отчаянном стоне выдохнув, Татьяна Алексеевна уже не могла вдохнуть. Всю несдержанно затрясло как никогда жизни; в судорогах сжало, перевернуло, обдало холодным жаром. Ощущение, будто только что убили ее саму. Ноги ослабели, задрожали, стали подкашиваться, и падая она успела сделать два шага вперед, упав коленями в остывшую лужу крови. Тут же нависнув над телом Ани, она нежно подхватила ее головку обеими ладонями, и в стоне невыразимого кошмара поцеловала в лоб около виска.

— Никогда… Никогда не прощу себе… — прижалась она лицом к холодной щеке девочки. — Анечка…

Женщину разрывало на части. Она только и могла чуть ли не лежать вместе с Аней в крови, целовать ее лоб и в ужасе трястись от случившегося горя — плакать над умершей, не убереженной девочкой.

— Простите меня… — в беспамятстве, слабым голоском сорвалось из чуть приоткрытых бледных губ Ани.

***

Татьяна Алексеевна на собственных руках вынесла почти мертвую Аню с кое-как перевязанными запястьями к подоспевшей карете скорой помощи. Всю дорогу держала она девочку за руку, пульс которой все слабее прощупывался, что вызывала все большую тревогу граничащую с паникой.

— Не выживет. Слишком много потеряла, — неаккуратно, холодно, без единого сопереживания заметил старый фельдшер.

— Делайте свою работу! — гневно сверкнула мокрыми глазами Татьяна Алексеевна. — Ваша работа — всеми средствами сохранить ей жизнь!

Только в коридоре больницы Татьяне Алексеевне пришлось оставить увозимую на каталке Аню. Время ожидания было нестерпимо тяжелым и долгим. Краснова как села на стул около стены коридора, так, замерев, и не шелохнулась. Лишь слезы порой скатывались по белому ее лицу, да будто на время забывая дышать, она набирала в грудь воздуха, тут же выпуская обратно. Сколько так просидела Татьяна Алексеевна, никто сказать не мог, но предстояло ей находиться в больнице не мало, потому как спустя время ей сообщили, что большая кровопотеря привела к коматозному состоянию девочки.

После этой новости Татьяна Алексеевна прибывала в больнице больше, чем у себя дома.

3

Аня вышла из комы через четыре дня после дождливого воскресенья августа, когда потеряла так много крови. Она была очень смущена, когда вскоре — менее, чем через час — в дверях палаты увидела быстро подоспевшую Татьяну Алексеевну, все эти дни почти не спавшую.

Уже было известно, что Аня обязательно придет в себя и жизни ее ничего не угрожает. Немного успокоившись, Татьяна Алексеевна с заботой принялась подготавливать для девочки ее будущее, а для этого первым делом нашла приличный детский дом в Яргороде, с возможностью со стороны, то есть через посредство некоторых людей принимать участие в жизни Ани. За день до выписки она сообщила ей об этом. Воскресенская заметно расстроилась, но ничего не сказала против, и лишь поблагодарила Татьяну Алексеевну, что та преждевременно позаботилась о ее «новом доме».

Первое время Ане пришлось пожить дома у Татьяны. Все это время она была заметно грустная, а бледность с лица так и не сходила, все напоминая о том злополучном дне. Ходила Аня задумчивая и немного печальная. Она уже успела побывать на могилах матери и подруги, и казалось, морально готова ехать в дом для осиротевших детей. Весь ее грустный вид Татьяна Алексеевна принимала с болью, но ничего поделать не могла. Ане предстояло пережить случившееся, и Краснова делала все от себя возможное, чтобы переживания эти миновали девочку как можно мягче и быстрее.

Казалось, Аня сильно изменилась. Возможно, это печаль с тоской заглушали в ней свойственную ее натуре раздражительность и некоторую озлобленность. В те дни ее можно было назвать даже покладистой и участливой. Аня с удовольствием принималась за все возможные дела, особенно в уборке квартиры или в приготовлении ужина вместе с Татьяной Алексеевной, на чем та не настаивала. Но а вечера Ане особенно казались интересными, потому как обе погружались в тему разговора, чаще всего после просмотренного фильма. Если беседа не заходила сама собой, Аня провоцировала разговор, в большинстве своем назвав главного персонажа кино идиотом или дурой. Все это здорово отвлекало Аню и как бы отворачивало время назад, оставляя где-то далеко день, когда ей придется поехать в дом брошенных детей.

Но день отъезда в один конец неумолимо приближался. Вещи уже были собраны. Большинство из них новенькие, прикупленные Татьяной Алексеевной, чтобы Аня не чувствовала никакой нужды. Так что на этот раз Аня поедет как маленькая богачка со всем, что ей необходимо и даже больше того. У нее всегда будут карманные деньги, правда, в разумном количестве.

Был последний вечер, когда Ане следовало оставаться в доме Красновой — утром уезжать. Аня никак не могла себе представить, что здесь — на этой квартире, ее больше не будет, а ужин этот — выходит — прощальный. Все уже стало привычным. За такой короткий промежуток времени — и уже привычное.

— Я больше тебе не нужна? — наконец не выдержала Аня. Все эти дни ее непрестанно снедало жуткое, до того неведомое ею чувство оставленности, которое она на удивление стойко выдерживала, не прихватив с собой в ванную нож с кухни. Очень тянуло резать себе руки — до того, что иногда приходилось до боли сживать кулаки с зажигалкой между пальцами. С каждым днем она все больше горевала, что очнулась от комы; что опять не удалось умереть — избавить себя от груза одиночества. Аня не планировала, но уже знала, вернее чувствовала, что «дом оставленных» будет ее последним пристанищем. Нет больше сил!

— Почему ты так говоришь? — отложила вилку в сторону. — Разве я тебе хоть раз давала повод так думать? — Татьяне Алексеевне хотелось строго отчитать Аню за такие мысли, что отражалось в ее тоне.

— Но ведь я завтра еду в детский дом. — От одной этой мысли страшно. Хотелось заплакать. Татьяна Алексеевна не знала, что в комнате, которая временно стала спальней Ани, девочка каждую ночь перед сном долго плачет. Она не только маму с Леной оплакивает, но и себя, потому что страшно и очень одиноко, и умирать как и тогда очень не хочется. Но Аня знает, что больше не выдержит, но молчит.

— Верно, — согласилась Татьяна Алексеевна. Не отрывая глаз, она продолжая смотреть на Аню. — Ты знаешь, я тебе подобрала очень хорошее место. Самое лучше в округе.

— Хорошо, — грустно сказала Аня, ухватилась за вилку и склонила голову над тарелкой. Она тыкала вилкой в посуду, зная, что ни один кусочек еды уже не пролезет через сжатое горло. Вся левая рука исполосана шрамами, а на запястьях по две вздутой красной полосе. Все еще видны отметины от швов.