Ледник - Йенсен Йоханнес Вильгельм. Страница 33

Словно гнев зимы обрушился на землю – не уцелело ни одного ростка; словно листья беспощадным осенним вихрем были развеяны, сметены Гревлинги.

Но убийства и месть не могли долго служить целебным средством. Не утолял горе Видбьёрна вид предсмертных судорог, искажавших лица несчастных, которых он осуждал на смерть, но которые как будто и сами не ведали, что такое сделали. И он с течением времени понял, что Гревлинги действовали в полном неведении, повинуясь голосу своей природы, и что больше всех виноват он сам, не принявший против них мер предосторожности. С ним случилось то же, что бывает с тем, кто освободит волка из капкана в лесу, – зверь возьмет да и вцепится зубами в глотку! Гревлинги были лесными дикарями, которые не умели думать и не выучились помнить. Разум не участвовал в их злодеянии; оно было вызвано минутной вспышкой непреодолимой жажды крови, и Гревлинги уже позабыли эту вспышку, позабыв вместе с тем и свою вину. Теперь они смотрели на Видбьёрна как на зачинщика, который бушевал тут целую вечность, истребляя их толпами. И их наполняло одно чувство – немая ненависть. Они даже не знали, что значит умереть, хотя и были изрядными трусами.

И, осуждая их на смерть, Видбьёрн встречал в их взгляде одну ненависть; занося над их головами молот, не видел в их глазах ни следа раскаяния или сожаления, как и в глазах зверей, и – дробил им черепа, как зверям. В конце концов у него рука перестала подыматься на них.

Их было так много. И, наверное, они были правы. Прибавилось и еще кое-что, оказавшееся сильнее Видбьёрна. Далеко на востоке настиг он наконец племя, похитившее двух его взрослых дочерей. В его глазах уже стояло красное зарево, в воздухе пахло местью и кровью, но тут Видбьёрн увидел у своих ног белокурых дочерей Воор и свою собственную плоть и кровь, они молили пощадить тех разбойников, которые обесчестили и похитили их! Видбьёрн заплакал и даровал им жизнь.

Он перестал мстить и вернулся домой. Целые месяцы проводил он в бездействии, в безмолвных жалобах, как лиственный лес осенью. Волосы его побелели. Но здравый смысл мужа и страсть к строительству взяли-таки свое. За это время он продумал все до конца и определил судьбу Гревлингов и свою.

Воор с двумя детьми осталась в прежнем жилище Видбьёрна; он забросал его землею и насыпал над ним высокий курган. Сам же поселился южнее, в прибрежном лесу, где росли крупные строевые деревья. Тут он начал строить новый корабль, такой длинный и широкий, что любопытные Гревлинги, которые опять стали робко подходить к жилью Видбьёрна, долго ломали себе головы – каким образом он заставит это судно двигаться по воде. На носу корабля Видбьёрн опять посадил драконью голову с разинутой пастью, которая как будто смеялась жутким безмолвным смехом.

Но когда корабль был готов и спущен на воду со своими пустующими скамьями, на которых можно было разместить на двадцать гребцов больше, чем всего было сыновей у Видбьёрна, он высадился с сыновьями на берег, захватил ровно двадцать Гревлингов, сильных, молодых мужчин, и привел их связанными на судно. К каждой скамье были приделаны медные кольца, которые он и надел своим пленникам на ноги. Они уж думали, что пришел их конец, но Видбьёрн накормил их и обошелся с ними так заботливо, что они потупили глаза. Затем он попросил их взять в руки весла и грести. Тут они поняли, каким образом собирался Видбьёрн двигать свое судно.

Потом, когда они начинали тосковать по родине и, сравнивая свою прежнюю собачью жизнь с теперешним беззаботным и прочным положением, горестно вздыхали о прошлом, отчего их сила убывала, Видбьёрн ободрял их похвалами и обещаниями скорого ужина. Они ужасно гордились силой рук, развивавшейся от гребли, и на похвалы умиленно скалили зубы; хороший же ужин стоил того, чтобы приналечь на весла лишний часок в день. Гревлинги стали хорошими гребцами и ни в чем не знали нужды. Видбьёрн забрал с собою на корабль и нескольких женщин, чтобы сильнее привязать к судну свою команду и обеспечить себе ее прирост в будущем.

Вообще, Видбьёрн перенес на свой вместительный корабль все свое добро, свои телеги, лошадей, домашний скот, сено, зерно, шкуры, инструменты, медь и оружие. На корме помещался очаг, где горел огонь, который Видбьёрн мог зажигать и тушить по своему желанию. Порядок на корабле установился такой: Видбьёрн стоял у большого весла на корме и правил, а пленники гребли; на носу же помещались его сыновья, высматривая землю и не выпуская из рук оружия.

Так они вышли в плавание по морю.

И этот корабль, со всем, что на нем было, отдался на волю ветра, течений и обитавшей на нем живой силы; он стал как бы живым островком, прообразом того расцвета способностей, который вызывается сопротивлением и необходимостью и который распространился с Ледника на всю Европу, а затем, перебросившись через моря, развился в то, что впоследствии создало общественный распорядок белой расы.

В Стране Жизни остался лишь старший сын Видбьёрна – Варг. Он взял себе в жены одну из дочерей Гревлингов, смуглую страстную деву степей, и пожелал разделить с нею судьбу, оставшись на ее родине. От них и от двух белых дочерей Видбьёрна, ставших женами туземных мужей, произошел большой народ, кочевавший по востоку и югу верхом и в телегах.

А Видбьёрн так долго плавал по морю под Полярной звездой, что стосковался по Упланду, где прожил лучшие годы своей жизни в тоске по чужбине. Ему захотелось увидеть то место, где волновалась первая нива Воор, напоминавшая ее пышные волосы. И он нашел туда дорогу, направив корабль на огнедышащую гору; днем путь ему указывал стоящий над вершиной столб дыма, а ночью – зарево на небе.

В Упланде Видбьёрн и остался жить. Ледник совсем растаял, вода давно спала, и вся страна покрылась дерном и молодым лесом, одевшим мокрые песчаные холмы и скалы. Глубокие котловины, выдавленные Ледником во многих местах скалистой почвы, были теперь до краев заполнены водой, такой чистой и прозрачной, что виден был лежащий на дне круглый отшлифованный камень, когда-то просверливший себе ложе, а теперь поросший мохом; маленькие водяные ужи с пятнистым брюшком чувствовали себя здесь как дома. Но даже среди жаркого лета здесь нет-нет да и веяло в лицо могильным холодом от векового льда, все еще покоившегося под прикрытием слоя щебня в некоторых расселинах скал на севере.

Лес был полон всякого зверья; из чащи, с потаенных тропинок по-прежнему глядели глаза, как будто животные вечно жили здесь. Сосны потели смолой в полуденную жару и испускали испарения, напоминавшие о том времени, когда они были тропическими растениями. Осина, береза и рябина, многозначительно кивая листьями, шептались о потерянной земле – как раз тут под нами, – говорили они, покачивая мудрыми головами. А в кустах благоухала, еще нежнее и слаще прежнего, малина – безмолвный, но искренний и щедрый привет северного лета.

Пчелы с озабоченным жужжанием собирали мед с цветов, которые жили всего одно лето, но впитывали сжатую душу земли, смолотой Ледником из первобытной сердцевины гор и испытавшей влажные капризы неба, мороз, дождь и солнечный жар. Ветры небесные одели голые морщинистые камни лишаями и мохом; перелетные птицы заносили семена разных трав и растений, приносили пыльцу и сентябрьские вихри из-за моря, и земля Упланда облачилась в новые зеленые одежды.

Из каждой щели суровых скал торчали свеженькая былинка или крохотный цветочек с пряным запахом. И в каждой чашечке цветка, задыхаясь, барахталась мохнатым тельцем пчелка, а когда она улетала, цветок кивал ей раза два, оправлял свою рубашонку и опять жмурился на солнце.

Видбьёрн сварил себе из меда питье, которое ударило ему в голову, и ему стало чудиться, что он подглядел любовную встречу солнца с наготою южного склона, пропитанного ароматом трав. Разомлевший от меда и жара нагретого солнцем каменистого ложа, смотрел он на пчелиный рой, заслонявший собою солнце и похожий на большой парящий в воздухе шар, который то расширялся, то сжимался, вздымая к небу огненную песнь, смотрел – и вновь обрел утраченную землю, да еще целый мир в придачу. Наконец-то Видбьёрн вернулся на свою родину!