Ледник - Йенсен Йоханнес Вильгельм. Страница 35

На ночное небо взошла луна с кроткими безжизненными чертами Воор.

На утреннем небе показалась маленькая умершая девочка и тихо светила на море, пока не угасла.

Тогда и он навсегда смежил глаза.

ЖАВОРОНОК

Свейном звали одного мореплавателя; он приплыл на своем корабле к земле, которая почти сливалась с морем и состояла из множества островов, разделенных фьордами и проливами. В одном из этих фьордов он заблудился и так долго носился между всеми этими островами с их широкими мысами и низинами, что страна успела ему полюбиться.

Она отлого поднималась над морем, образуя обширную волнистую равнину, усеянную щебнем и обломками скал, и казалась такой свежей, благоуханно-влажной, словно только вчера вышла из-под ледяного покрова. Свейн высадился на землю и нашел приветливый мелкопесчаный берег с каймой из нанесенных прибоем пестрых камешков, ласково льнувших друг к другу; зеленый дерн доходил почти до самой синевы моря, а подальше, внутри страны, пышно раскинулись луга и болота, светлый молоденький лес, прерывавшийся широкими полями. Всюду было множество чудесной дичи, а фьорд и его притоки, которые, улыбаясь, текли среди цветов, изобиловали рыбой. Небесный свод нежно обнимал эту, едва выдававшуюся из моря землю, показывая ей целые миры облаков и играя снопами лучей, исходивших от притаившегося за облаками солнца.

Свейн отправился дальше, но не забыл низменную страну и вернулся к ней. На этот раз стояла ранняя весна, и дул свежий ветер. Тучки носились взад и вперед, как хлопотуньи-хозяйки; их никто и не думал торопить, а они все-таки спешили управиться со своим делом.

На серых полях росли хвощи, выскочившие рядом с кротовыми кучками, словно тонкие костяные пальцы. В черноземе, который разбух от влаги и наливался на солнце, блестели мелкие камешки, словно влажные глазки, а в бледной траве золотились кое-где желтые цветы точно с подернутыми плесенью стеблями. Южнее склоны холмов начали зеленеть, и в их зелени проглядывали одинокие нежные фиалки, словно крохотные, посиневшие от холода детские личики.

Тянувшиеся вереницей облака отбрасывали тени на влажные поля, которые то темнели, то опять озарялись светом солнца; оно, словно огненное колесо, пробивалось сквозь тучи, обдавало всю землю огнем, оплодотворяло ее и снова исчезало. Облака дышали над землею, словно привидения странствующего моря, проносились над холмами, как бы преследуя друг друга; их подгонял влажный ветер, насыщенный запахом земли.

А в вышине, в беспокойных небесах, где клубились облака и откуда солнце брызгало теплом, согревая веки, висел жаворонок и пел.

Медленно, точно опьяненный, подымался он в вышину, то в свете, то в тени, но не переставая заливаться песнью – би, би-бибиби-би, би, – пока, словно увлеченный грезой и с сердцем, расширившимся от вдыхаемого воздуха, не поднимался так высоко, что совсем тонул в облаках и солнечном сиянии. Теперь как будто пел сам влажный воздух над полем, где журчали и пускали пузырьки прозрачные быстрые ключи…

И ночи были теплые. Жабы сидели по горло в воде и, как маленькие болотные тролли [11], лаяли на отражение солнца в пустынных пока водах; на дне выпускали зеленые коготки черные крючковатые корни аира, а к воде склонялись ивы в почках, закутанных в серенькие шубки на случай перемены погоды. Прилетели перелетные птицы. Все пускало ростки, побеги.

Свейн заслушался песни жаворонка и решил остаться, чтобы вырастить тут своих детей и отдать им во владение эту землю, которую впоследствии назвали Данией. Свейн поселился на уютном фьорде при устье реки. По всей долине тянулись болота и леса, а за холмами начиналась вересковая степь.

Дети Свейна, как только начинали ползать, целые дни мелькали в вереске светлыми макушками, знакомясь с предметами окружающего мира. controlБольшие булыжники, то одинокие, и каждый со своей особой физиономией, то жавшиеся по-товарищески в кучки, останавливали внимание малышей, которые, заложив ручонки за спину, простаивали перед такими немыми громадами подолгу, в ожидании – чем они себя покажут. Их крохотные пальчики тянулись к круглым, пузатым, но безголовым кустам можжевельника, – он кусался! – и дети уж больше к нему не совались.

С другими же предметами они быстро осваивались: и с самим вереском, похожим на железное дерево, усыпанное маленькими чешуйчатыми розами, и с вечнозелеными листьями брусники, похожими на маленькие лодочки, и с багульником, обильно усеянным тонкими, странно пахнущими шишками. Дрок цвел огненными цветами, а потом весь обвешивался большими черными струпьями, похожими на обгоревшие мечи: отчего бы им уж не вырасти длиной в аршин и не висеть на вершине высокого дерева! Пестрые кукушкины слезки высились в сторонке своими похожими на смоковницы стеблями, плауны ползли по шершавому ковру под вереском и посылали на разведку туда и сюда длинноголовые ростки; это были самые ребячливые, зелененькие деревца в вересковой роще.

Дети никогда не слыхали, что все эти искалеченные непогодой растения были когда-то тропическими деревьями в лесу, росшем на этом самом месте; но они все-таки отлично знали это. Смакуя веточки вереска, они сразу узнавали, что он высокого происхождения, уроженец жарких мест, – такой он был горьковато-ароматный.

Они понимали, что и можжевельник знавал лучшие времена. И они любили в играх воображать осоку пальмой, вздымающей к небу свои блестящие угловатые плоды, величиной с целые хлебы.

Теплыми летними днями, когда задыхающееся стрекотанье кузнечиков слышалось в вереске повсюду и нигде, в раскаленном воздухе степи вдруг появлялись миражи – рощи и озера; дети ясно различали там исполинские деревья и находили этот большой воздушный лес вполне естественным.

А просыпаясь светлыми ночами, дети иногда вспоминали свои круглые камешки, которые лежали в степи, как телята в стойлах, и, верно, скучали в одиночестве.

Дети подымали головки и выглядывали в светлую мглу ночи; и в полусонной, но прозорливой душе легкой паутинкой проносились видения, отблеск исчезнувшего чуда прошлого, – на севере в эти светлые ночи как будто вырастал тропический лес.

Детство – вот потерянная земля.

На этом заканчивается миф о Дренге.