Замок пепельной розы. Книга 2 (СИ) - Снегова Анна. Страница 28

Почему — ну почему я «пустоцвет»! Больше всего на свете сейчас я мечтала обладать хоть малейшей искрой магии. Но её не было.

Я сама не заметила, но оказывается, во время этих напряжённых раздумий исходила снежную тропу вдоль и поперёк, существенно её расширив. Всё это время Квентин стоял на том же месте неподвижно и внимательно за мной наблюдал.

— А теперь вы ответьте на мой вопрос, Элис. Почему вас так интересует эта покрытая пылью история?

Колебалась я не долго. Нет, секретов Дорна я выдавать не собиралась — даже о том, что на самом деле скрыто в подземельях Тедервин. В конце концов, раз даже не все члены семьи в курсе, кто я такая, чтобы болтать об этом направо-налево? Но есть вещи, которые касаются только меня одной, и я вправе решать, кому и когда о них говорить.

И я осторожно, стараясь обходить острые углы, рассказала Квентину о пропаже моего брата. О том, что его искали лучшие сыщики Королевства. О том, что Дорн тоже пытался искать — правда, я умолчала, где именно, но он сам говорил мне, что лучшие бурильные машины оказались бессильны против магического камня заколдованных руин. Поведала и о том, что мои родственники даже в иные миры заглядывали — обыскали и каменный мир, проход в который расположен под фундаментом Замка ледяной розы, и мир диких варваров, из которого родом муж сестры жены моего брата… Квентин на этом месте рассмеялся и заметил, что впервые нашёл семью, родословное древо которой ещё более запутанно, чем у Морриганов. Но я не могла разделить его веселья.

Квентин заметил моё состояние и перестал улыбаться. Он все больше серьёзнел по ходу моего рассказа о том, как одна за другой все версии заканчивались тупиком и в конце концов осталась последняя — что Олава «похитили» развалины Замка пепельной розы. И пепелище не пускает к себе никого, по-прежнему храня отголоски застарелой ненависти. Так что единственный способ спасти брата, если его ещё можно спасти — это найти ключ к древней истории и заставить Замок «открыться».

— Я надеюсь, не слишком путано объяснила, — запыхавшись, пробормотала я, наконец прекращая ходить туда-сюда. — И вам хоть что-то стало понятно из того сумбура, что я наговорила.

— Да, понятно. Более чем. Я понял, что вы одна взвалили на себя непосильную ношу — вы заботитесь о семье брата, о его поисках, на которые другие давно махнули рукой, заботитесь даже о том, чтобы не проговориться о секретах моего дорогого родственничка. Хотя сомневаюсь, что он относился к вам столь же бережно, судя по тому, в каком состоянии вы сюда приехали. Элис, скажите — а кто заботится о вас?

Я уставилась на него непонимающе. Слишком резкая смена темы. Мы же о другом говорили! Я так надеялась, Квентин сможет хоть что-то посоветовать, придумает, как сменить гнев Замка пепельной розы на милость… а он о чём вообще?

Квентин же продолжал смотреть на меня пристально и задумчиво. И снова говорил о чём-то своём. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы сосредоточиться и понять.

— Элис… В тот вечер, когда вы появились здесь, я поразился выражению ваших глаз. Особенно после обморока. Вы не помните, наверное, но я был там и всё видел. Вы шатались, как тонкое деревце на ветру, но готовы были скорее снова упасть, чем принять чью-то помощь. Знаете… я, наконец, вспомнил, когда мне в жизни приходилось видеть такой же взгляд.

Я беспомощно молчала. Он продолжил после недолгих размышлений.

— Охота на волков. Меня пригласили однажды поучаствовать — в диких северных краях, мы там оценивали месторождения. Не тот опыт, который хотелось бы повторять, честно говоря. Сказать по правде, я потом жалел, что согласился. Но отказываться было нельзя, чтоб местные жители не посчитали за слабака — потому что тогда иметь дело с ними станет решительно невозможно, не помогут никакие титулы и деньги. Так вот, о чём это я… Местные огородили участок леса верёвками с красными флагами. А потом загнали стаю и выбивали волков одного за другим.

Он остановился, как будто подбирал каждое слово — а может, просто слишком погружён был в собственные воспоминания.

— Предпоследним на снег упал матёрый вожак. И вот осталась только одна волчица. Судя по всему, его подруга, потому что держались они вместе. Она стояла посреди утоптанной и алой от крови поляны, широко расставив лапы. Уже не рычала. Просто смотрела на собак, которые остервенело лаяли и сжимали круг. И у неё был такой взгляд… вот такой же, как у вас. Взгляд того, кто понял, что остался один, и больше некому прикрыть спину.

Квентин замолчал. Стало так тихо, что слышно было, как с едва заметным шорохом опадает снег с ветвей деревьев, когда их шевелит ветер.

У меня в горле пересохло, я с трудом произнесла несколько слов.

— Что… что стало с той волчицей?

Квентин пожал плечами.

— Я остановил охоту и забрал её себе. Под предлогом того, что хочу скрестить со своим псом и вывести парочку волкособов. Смески намного выносливее обычных собак. Да и нюх тоньше. Такую причину местные понимали.

— У вас… получилось?

— Да. Она прожила у меня три года. Приручать пришлось долго, конечно. Но в этом деле главное — не спешить и не напугать раньше времени. Зато потом старания окупаются сторицей. Преданнее и послушней животного я не встречал — моя волчица выполняла команды раньше, чем я их произносил. Правда, в глазах всегда была тоска. Приходилось держать её подальше от леса и запирать на ночь.

Кажется, я прекрасно её понимала.

— Но мы отклонились от темы. Элис, сколько вам лет? Двадцать два, двадцать три?

— Девятнадцать, — горько ответила я.

Вот оно как, оказывается… боль сделала меня взрослой. А внутри я и вовсе чувствую себя сейчас старой, разбитой, видевшей слишком много. Уставшей и разочарованной.

— Тем более. У вас ещё не должно быть такого взгляда. Всего девятнадцать! Это рассвет жизни. Не смейте от неё отгораживаться. И если вы только позволите… я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вам помочь.

Он не ступил и шага ко мне, никак не показал, что у этих слов есть особый смысл — не сделал ничего, что бы пересекло черту приличий или напугало… но протянул мне раскрытую ладонь.

На эту ладонь я уставилась, как на неизвестного науке зверя. Большую, наверняка очень мягкую и очень уютную ладонь.

Почему я не подумала, что так может случиться? Почему так долго успокаивала свою совесть и гнала прочь доводы разума, почему позволила себе сладкий самообман, что прогулки — это всего лишь прогулки, а долгие разговоры — не более чем способ убить время?

Я ведь всё понимала. И я использовала этого мужчину как пластырь, чтобы заклеить раны. Бесчестный поступок. Меня охватил острый приступ стыда, пока Квентин терпеливо ждал моего ответа и в который раз проявлял чудеса такта и деликатности.

Вдруг подумалось — а что, если взять его руку? А потом так отчётливо и ясно представилось, что это было бы так просто и естественно… доверие и забота, уважение и покой — вот что читала я в нашем возможном будущем по глубоким и чётким линиям жизни на протянутой мне ладони.

И я, наверное, могла быть очень счастлива с ним.

В какой-нибудь другой жизни.

А в этой были осенний парк и холодные лунные ночи. Первый танец и первый поцелуй, а за ним второй. Пепел на губах и отчаянная, безумная страсть. И земля, уходившая из-под ног. И шипы пепельной розы, до сих пор отравленной занозой в сердце.

И слова, произнесённые у алтаря. А ещё те, что добавляла про себя, пока чиновник монотонно зачитывал формально-стандартные слова брачных клятв.

«В этот день и во все последующие. До конца моей жизни. Несмотря ни на что.

Я буду тебя любить».

Эти клятвы не из тех, что так легко отбросить, зачеркнуть одним движением пера. И спасибо Квентину за то, что именно сейчас я с такой остротой и неизбежностью это поняла.

Спрятав ладонь за спину, я сделала шаг назад.

— Я не приму вашу руку. Простите. И… больше нам не надо видеться.

Удивление в спокойных карих глазах.