Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк. Страница 82

– …такие же, как все женщины, – тихо закончила за нее Джо. – Прошу прощения, мисс Кастильоне, за то, что поцеловала вашего… вашего возлюбленного. Готова забыть эту пощечину. Как вы сами говорили, о вкусах не спорят, так же как и о нормах поведения. Что касается меня, то я никогда не опущусь до публичного скандала. Желаю вам счастья с ним: хоть вкусы и разнятся, если позволите мне еще раз вас процитировать, однако в этом случае, надо признать, вкус вам не изменил.

Джульетта отступила назад. Ее взгляд, обращенный на Джо Энн, выражал раскаяние.

– Мне стыдно, – прошептала она. – Я вела себя недостойно, а ваше умение держать себя в руках еще более это подчеркнуло. Именно самообладание помогло вам, англосаксам, завоевать мир, – ваше sangfroid [63]. Нам, латинянам, это не удается. У нас в крови солнце и музыка, вино и огонь. Мы или поем от радости, или вне себя от гнева. Наверно, это слабость. Простите меня, пожалуйста.

– Охотно, – сказала Джо Энн, – хотя бы потому, что вы любите его. Ведь вы его любите? По-настоящему любите?

– Да, – ответила Джульетта. – Очень-очень сильно.

– Он заслуживает вашей любви. Надеюсь, он будет счастлив с вами. В Мэллори-хилле давным-давно не хватает хозяйки.

– Я… – начала Джульетта, но не смогла закончить. Чувствуя на себе испытующий взгляд Джо Энн, она запнулась и повернулась к Гаю. – Гай, не отвезешь ли меня домой сейчас?

– Хорошо. До встречи в Фэроуксе, – попрощался он с Джо Энн и Килом.

Килрейн приподнялся на локтях, глядя им вслед.

– Ах ты, счастливчик, сукин сын! – сказал он.

Гай знал, что, решившись привезти Джульетту в Мэллори-хилл, он, выражаясь классическим испанским слогом, дает повод для самого громкого скандала за всю историю штата. Но его это ничуть не беспокоило. На нем не лежал груз вины перед каким-то мужчиной, так же как и Джульетта не была виновата перед какой-либо женщиной. Кроме того, он признавал, что тот, кто обладает таким голосом, как у нее, не обязан стеснять себя теми же правилами, что все прочие смертные. Поэтому они сошли с парохода на пристани Мэллори-хилла за десять дней до открытия сезона в театре «Сент-Шарль», дату которого объявил вызывавший сострадание своими многочисленными шрамами Малхауз. Пять дней, которые они провели здесь, стали для них днями ничем не омраченного счастья. Они вместе объезжали плантацию, бродили по саду, взявшись за руки, каждую ночь наблюдали с большого балкона, как луна погружается в воды реки. Джульетта пришла в восторг от Никиабо и Сифы и умоляла Гая взять их с собой, если он надумает сопровождать ее в гастрольных поездках.

Днем она готовилась к открытию сезона, репетируя роль Лючии из оперы Доницетти «Лючия де Ламермур». Аккомпанировал ей Ганс Хейнкле, юный немецкий музыкант из тех степенных, спокойных баварцев, что бежали от революции 1848 года и в 1850-м, после двух лет скитаний, внезапно и необъяснимо осели на болотистых неосвоенных землях к северу от плантации Фитцхью Мэллори.

Итак, в долгие полуденные часы Мэллори-хилл оглашался звуками чудной красоты. Гай, который никогда в жизни не слышал настоящей музыки, если не считать жалких попыток безголосых дочек соседских плантаторов, церковных гимнов и негритянских духовных песнопений, понял наконец, как много он потерял.

Джульетта была обворожительна, восхитительна, божественна. У него не было сомнений, что ни одному мужчине не доводилось знать женщины, подобной ей, любившей его в сонной тьме с одержимостью языческой богини, певшей своим нежным, прелестным золотистым голосом: «Andante, molto calmo [64], любимый мой! Lento, lento – allegro modekato [65], любовь моя, – sostenuto [66]. – Allegro con spirit [67] – о, еще, еще! Molto vivace, allegro vivo [68] – как бы glissando [69] – о любимый! Финал, грандиозный финал! О-о-о!»

– Чем ты, черт возьми, сейчас занимаешься, – рассмеялся Гай, когда наконец обрел дар речи, – управляешь оркестром?

– О, si! [70] И какую чудесную, дивную музыку исполнили мы с тобой вместе, правда, любимый?

– Увертюра к бессмертию, мне кажется, это можно назвать так.

Но и она должна была кончиться. И так случилось, что в конце прозвучала фальшивая нота. За день до отъезда Джульетты в Нью-Орлеан Гай сидел на балконе и слушал, как она репетировала в гостиной, когда подъехала Джо Энн Мэллори. Он встал и спустился вниз.

– Я полагаю, – сухо сказала Джо Энн, – эта женщина все еще здесь?

– Да, – спокойно ответил Гай. – А что, есть возражения?

– Нет. Это не мое дело. Но ты не можешь так наплевательски относиться к общественному мнению. Она, конечно, красива, но тебе-то должно хватать простой порядочности, чтобы жениться на ней, а не…

– Я просил ее об этом, – тихо сказал Гай, – но у меня есть соперник, которого я не в силах одолеть…

– Соперник? – воскликнула Джо. – Ну и жалкое, должно быть, создание, если судить по тому, что он позволяет тебе вытворять!

– Это не мужчина. Это ее голос. Она не может отказаться от своей карьеры. А чтобы ездить с ней по свету, мне придется все бросить…

– Тогда ты просто дурак! – выкрикнула Джо Энн, кипя от ярости. – Если б она действительно тебя любила, она бы…

– Погоди минутку, Джо, – сказал он серьезно. – Пойдем-ка со мной…

Он повел ее вверх по лестнице. Когда они достигли балкона, Джульетта как раз начала ту проникающую в душу арию, где Лючия, уже сошедшая с ума, воображает, что вышла замуж за своего Эдгара; ее голос, полный жалкого фальшивого веселья, взмывает ввысь, он невероятно красив, мелодичен, кристально чист: «А1 fin son tua, al fin Sei mio [71]», – и кажется, что сам воздух дрожит от какой-то невыносимой, но подавляемой грусти.

– О Боже! – прошептала Джо Энн. – Это… это убивает, рвет на части!

– Какое я имею право оборвать это пение, Джо? Скажи мне, разве есть у меня на это право? Пусть даже ради Мэллори-хилла, десятка тысяч Мэллори-хиллов, даже ради моих будущих сыновей, если они у меня будут. Ну-ка, ответь мне!

– Нет, – смиренно ответила Джо. – Хуже того, ты ее никогда не бросишь. Тебе бы хватило просто слушать ее, даже если б она не была так дьявольски красива!

– Джо… – сказал Гай.

– Прости. Я не должна была так говорить. Я… я больше ни в чем не уверена. Когда ты так внезапно вернулся… это меня совсем выбило из колеи. Признаю это. Правда, тогда у меня был Кил и я его любила… И продолжаю любить, но теперь…

– А что теперь?

– Меня еще больше гложет какое-то беспокойство. Просто места себе не нахожу. Но только о чем мне беспокоиться? У меня есть Кил, по крайней мере, то, что от него осталось, у тебя есть она. Так что теперь, видно, пришло время нам распрощаться навсегда…

Но прощания не получилось.

В день открытия сезона Гай впервые в жизни слушал оперу. Он засыпал всю ее артистическую уборную розами: их было так много, что пришлось убрать часть цветов, чтобы Джульетта могла переодеться. Он сидел в зале, слушая ее чудесный голос, и сердце говорило ему (он понял это окончательно и определенно), что она никогда не будет по-настоящему принадлежать ему – ведь она была достоянием мира и вечности.

К последнему акту у него не осталось в этом ни малейших сомнений. Он сидел неподвижно в течение всей сцены сумасшествия, околдованный страшной, мучительной силой искусства Джульетты – ее пением и блестящей игрой, почти столь же великолепной.