Оковы призрачных вод (СИ) - Ллирска Бранвена. Страница 27

— Значит, косяк и двое молокососов в Нью Орлеане? — отрешенно созерцая третий бокал, продолжил Киэнн. — Продавал-то хоть зачем? На хрена тебе деньги? Или ты резаной бумагой расплатиться не можешь, если понадобится? Уже хоть подарил бы, что ли.

— Ребята… поручили… — обрывочно пояснил лепрекон.

— И что, совсем мелкие эти твои покупатели были?

Несчастный растаман дернул плечами:

— А я знаю? Может, лет по тринадцать.

Киэнн вздохнул.

— Расскажешь об этом на следующей Лунайсэ. Эту ты прогулял, и я догадываюсь почему. Меня твои грязные делишки не касаются. Но если не расскажешь, могу внезапно вспомнить этот разговор. Врубаешься, да?

О’Тумма быстро закивал.

— Ну вот и славно. А теперь скажи-ка мне еще, Тумм… По-дружески. Не бойся, бить уже точно не буду. Когда и как ты услышал Песнь?

Лепрекон сосредоточенно наморщил лоб:

— Да сегодня утром же. Вначале думал — глюки. Думал — шибко «трава» забористая попалась. А потом накрыло вот так! — Он проделал невнятный, должно быть, по замыслу удушающий жест руками. Собственно, этот эффект Эйтлинн тоже прекрасно помнила и догадывалась, что имеет в виду О’Тумма. — До печенок, короче, проняло. Ну я и того, сел на самолет и прилетел. Потом еще это, по городу… Ну...

— На самолет? — Киэнн изумленно вскинул брови. — А где ж это ты был?

— Ну… — О’Тумма опять боязливо покосился. — В Майами…

«Ни хрена ж себе!» — в унисон мыслям Эйтлинн, отчетливо проговорил быстрый взгляд Дэ Данаана. Каким-то чудом он умудрился не озвучить этого вслух.

— А… до этого ты ее не слышал, нет?

О’Тумма растерянно помялся:

— Ну как… Под травкой-то ее всегда чуток слышно. Но так, не торкает. Балабонит где-то, как то радио в соседской кухне. Не разобрать а ни словечечка. Оно, конечно, и так слов-то не особо разберешь, что психодел задом наперед слушать, но… Ну, как-то… Это…

— Ладно, я понял, — кивнул Киэнн. — Свободен. Можешь выметаться. Пламенный привет богу Джа!

Он одарил лепрекона ослепительной улыбкой сытой акулы. Тот не заставил себя просить дважды и мгновенно ретировался, исчезнув за дверью.

— Тыща с хреном гребаных миль! — наконец торжествующе озвучил распиравший его вывод Киэнн.

— А почему на зов пришел только он один? — безжалостно подрезала крылья его ликованию Эйтлинн.

Киэнн раздраженно поджал губы и с неохотой пояснил:

— Вообще-то фейри не так уж часто балуются наркотиками. Сомнительное удовольствие: слушать эту сраную музычку. Даже «в фоне».

— Ты ее тоже слышишь?

Он кивнул:

— А как же. Но да, примерно как он и говорил: где-то далеко, глухо, на периферии сознания, знаешь. Так, будто ей до меня нет дела. Однако сказать, что в такой тональности она не действует на нервы слушателю — бессовестно соврать.

— И как, — не отрывая от него придирчивого взгляда, задала сокровенный вопрос Эйтлинн, — намерен и дальше «слушать»?

Киэнн едва заметно поморщился:

— Ну-у-у… Грех не попробовать. Хотя бы еще разок. — И перешел на смущенно-просительные интонации: — В порядке научного эксперимента, мэм?

Эйтлинн осуждающе качнула головой.

— Под строгим присмотром моей королевы? — Он виновато улыбнулся.

А потом и вовсе потупил глаза.

— Этт, я знаю, что периодически начинаю вести себя, как последняя сволочь, но поверь, могло быть и еще хуже. Давай так: если меня окончательно «понесет» и все тормоза откажут, делай все, что сочтешь нужным. Ты можешь, я верю. Хорошо, что ты здесь. Даю тебе право применять любые меры, слышишь? Любые. Договорились?

Эйтлинн слабо улыбнулась. Где-то глубоко внутри с уродливой ледяной глыбы на месте сердца со звоном сорвалась первая капля.

— Договорились… мой король.

Глава 11. Пустота

Ллеу кричал. Кричал так, что у самого уши закладывало. Задыхался криком. Когтистые руки-лапы мертвой хваткой впивались в горло. Так уже было. Давно. Тогда он был ещё маленьким и беспомощным. Пальцы-когти и пропасть. Бездна крика. Боли. Которая тоже крик.

Боль заглатывала Ллеу целиком, и он сам глотал её — гнилую, слизкую, шершавую — точно тонущий в болоте. Давился, кашлял, хрипел, но глотал. И изливал обратно криком. Воплем, выворачивавшим желудок. Визгом отвращения.

— Ничего и никого не бойся, Лу! — проговорил знакомый голос прямо за спиной. — Сейчас именно ты — самое опасное существо во всей этой Вселенной.

Я знаю, папа. Помню. Я справлюсь. Сейчас.

Когти. Руки-лапы. Крик. Боль, потоками льющаяся в горло. Крик, вязнущий во рту, цепляющийся за зубы.

Я справлюсь. Я здесь главный.

Пропасть. Бездна крика. Кривые когти птицы. Я справлюсь. Я не упаду.

Я не справляюсь, папа. Помоги мне! Вытащи меня!..

Ллеу очнулся, бессмысленно глядя в угол подушки. Засопел, радостно втягивая воздух вместо боли и крика. Ничего не было. Просто приснилось. На грудь всё ещё давило что-то злое и острое, но это только память. Воспоминание. Он слишком хорошо запоминает. Дар.

Да, так это называется. Дар. Наследие древних сидов. «Обменяю на любой другой!» — часто шутит отец. Только не очень весело шутит. И никогда не смеётся. Дары не выбирают.

Сердце никак не утихает. Бум-бум-бум, что твой боггарт кастрюлями на кухне. Того гляди выпрыгнет и пойдет бедокурить. «Ничего не бойся». Он умеет быть храбрым наяву. Но не во сне.

Ллеу раздражённо повернулся на другой бок. Бояться нечего. Здесь все свои. И всё своё. Он тут главный. И всё будет так, как ему захочется.

Контур окна на фоне черной тьмы. Шесть ровных квадратов и неясное мигание за ними. Шесть ровных квадратов. Шесть. Один над другим, два снизу, два вверху. Два посередине. Это не окно. Таких окон нет. Не в Карн Гвилатире. Мигание и гул. Магия? И ещё кто-то дышит прямо над ним. Свисая с потолка. Сопит и булькает.

Всё ещё сон?

Ноздри втягивают кислый до прели запах. Так пахнет здесь все: угол подушки, край одеяла, тот, кто дышит над ним, шесть квадратов окна источают ту же прелую кислоту. Сны не пахнут. Он видел сто тысяч снов и не помнил их запаха. Он не мог забыть. У него дар.

Кислое одеяло кусалось. Кололо и щипало. Одеяла так не делают. Подушка... Она была не просто кислой — сладковато-кислой, с примесью тошнотворной горечи. Булькающая рулада сверху то ненадолго затихала, то снова заводила нескладную однообразную мелодию. Си-и-ип! Буль-буль-буль-буль! Си-и-ип! Си-и-ип!

Что-то поменялось. Так не было. Никогда не было. Ни раньше, ни ещё раньше. Сон? Магия? Или он и вправду умер и... И что теперь? Очнулся в другом теле? Другом месте и времени, как в тех глупых историях, что где-то слышал отец?

Яркая вспышка ударила в шесть ровных квадратов окна и на мгновение осветила комнату. Расчертила на шесть бледно-желтых квадратов. Жёлтых, как зубы уродливой гвилл. Шесть огромных кривых зубов. Хлопнувшая челюсть.

И тогда Ллеу снова закричал. Наяву. Похоже, наяву он тоже не был таким уж храбрым.

Комната была чужой. Она и комнатой-то, наверное, не была. Комнаты такими не бывают. Беглая вспышка блуждающих огней (слишком больших и ярких для льёккьё) на мгновение выхватила из темноты серый квадрат пола с черными пятнами на стенах. Шагов пять в ширину. В длину, наверное, не больше. Потолок нависал над самой головой Ллеу, точно собирался прихлопнуть его. В левом углу чуть в стороне от окна стояла невысокая зеленовато-бурая клеть, в которой что-то жило. И теперь это что-то мерзко, пронзительно завизжало в унисон крику Ллеу. Точно дразнясь. Одновременно заворочалось и заворчало невидимое существо под потолком.

— Shut up, ye fuckin’ id-diot!*

*Заткнись, гребаный идиот!

Тяжело зашаркали по полу чьи-то ноги, уже где-то в стороне, за стеной. Протяжно, тоскливо скрипнуло, и в комнату, пошатываясь, ввалилось что-то еще, уже намного крупнее того, что сидело под потолком. Грузное и точно разваливающееся на части. Меньше тролля, но больше гоблина. И вонь от него шла густая, как каша, и совсем-совсем уж тошнотворная. Ллеу почувствовал, как из живота в горло ползут скользкие улитки.