Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович. Страница 3

В Византии была, можно сказать, классическая система образования. Школа изначально была доступной для всех, а само образование, в отличие от Запада, было светским. Для церкви действовала Патриаршия Академия, в которой изучали правила толкования Библии, Евангелия, труды отцов церкви и богословия в целом. Вот её выпускники и занимали высшие церковные должности. Сама же школа делилась на младшую, где изучали орфографию, письмо, чтение, счет, пение и давали основы знаний по Священному писанию, и среднюю, где сообщались основные сведения по литературе, истории, мифологии, географии и иным наукам.

Да и своё, посконное, русское тоже не стоило отвергать. Ещё в древнем Киеве появилась высшая школа при соборной церкви, основанная крестителем Руси святым Владимиром. А знаменитый "Григорьевский затвор", про который он впервые узнал из книг Балашова и который, например, дал совершенное образование одному из блестящих филологов четырнадцатого столетия – Стефану Пермскому. Но монастырь не может заменить собою университета, а вот именно этот шаг так и не сделала Русь до самого конца семнадцатого века.

Когда собранные по крупицам данные сложились в одну схему, князь лучше понял горькое высказывание писателя Балашова про русскую учёность, из любимого с юности цикла про московских государей. Подобно маститому автору, он готов был задаться вопросом: ну почему всё это не превратилось на Руси в школы и университеты. Кто или что помешало. А проще говоря куды бечь и кого рубить.

Хотя, как писал один историк: "До конца XV века университет в Pоссии ни в коем случае не мог появиться, ибо его просто некому было основать. Все крупнейшие университеты Запада основывались могущественными государями. До создания единой России Иваном III не было и спроса на большое количество высокообразованных людей. Однако когда этот спрос возник, обучение в России осталось монастырским. Переоценить последствия этой трагической ошибки трудно.

В конце XV века академическая наука в Восточной Европе была в таком же зачаточном состоянии, как и на Западе. Ни о каком приоритете речь идти не могла. Но, возжелав основать университет, русские власти могли бы заполучить сколько угодно высокообразованных греческих профессоров, которых тогда сманивают в огромном количестве в Италию. И первый университет (пусть даже с иноземной профессурой) был бы тем не менее высшей школой нашей региональной культуры. Но момент был упущен, греки уехали просвещать латинский Запад.

А в конце XVI века царь Борис, стремясь учредить университет, уже столкнулся с мощной оппозицией высшего духовенства, обоснованно опасавшегося латинизации. Дело в том, что за минувшее столетие академическое отставание приобрело чудовищные размеры, и, чтобы в эпоху Годуновых основать университет, нужно было не просто пригласить латинских (преимущественно католических) преподавателей, но и ввести латынь в качестве языка преподавания, языка науки. Другого пути уже не было…".

Андрей, конечно, точно цитату не помнил, но смысл её тогда уловил. А ведь даже сейчас ещё можно было найти тех, кто мог бы обучать русских студентов на греческом – языке, с древности привычном на Руси. Пусть это были уже глубокие старики, но их бы хватило, чтобы воспитать первую волну учеников. А уж они потянули бы за собой новых, вытягивая Русь из того болота невежества, куда она потихоньку погружалась. А поскольку процесс этот только начался, то был ещё легко устраним без петровских перегибов.

Всё это было давно изложено на бумаге и донесено до слуха тех, кто хотел, а главное, мог, что-то изменить. И то, что этот вопрос встал перед Собором, для Андрея было приятнейшей новостью. Особенно слова будто бы сказанные митрополитом: "Мало ныне грамотных иерархов церковных, и от того – умаление веры и ересь от того же на Руси!" Однако теперь нужно было дождаться и решения по нему.

Ну и как предполагалось, главной фишкой этого Собора стал вопрос церковного землевладения. Тут уж забурлили все: и церковники и светские. Земля – главное достояние. Они и кормит, она и основной доход приносит. Дебаты достигли наивысшего накала: казалось, побеждённые уже иосифляне, ринулись в хорошо подготовленную атаку и первыми апеллировали к великому князю, как главному защитнику церкви. Но и нестяжатели смогли избавиться от радикализма в вопросе отношений церкви и власти. Вместо мутных, а подчас противоречивых высказываний, у них ныне была чёткая позиция, которая всё больше импонировала Василию Ивановичу. Раз нестяжатели уже не ставят власть церковную выше земной, и готовы поделиться землёй, то привлекательность иосифлян стала тускнеть в глазах великого князя. История, хоть и со скрипом, но всё дальше сворачивала в сторону.

Итогом четырёхмесячных дискуссий стало соборное уложение, отпечатанное на митрополитной печатне и которое должно было сильно повлиять на будущее всей Руси. В этот раз Василию III Ивановичу не удалось пролюбить дело отца из-за своих личных, сиюминутных властных рефлексов, как это произошло в иной истории. Напуганные за свою власть и судьбу слишком частыми совпадениями княжеских предсказаний с действительностью, митрополит и старец Вассиан сделали всю работу сами.

Как уступку иосифлянам можно было рассматривать то, что Собор вновь разрешил взимание ставленнических пошлин, лишь установив для них, равно как и для треб, твердую таксу. Как обычно, осуждались распространенные в народном быту пережитки язычества: судебные поединки, скоморошеские представления, азартные игры, пьянство. Правда, до запрета на общение с иностранцами, как на Стоглаве, дело не дошло, что Андрея сильно порадовало. Зато заставило сильно поволноваться заявление о двуперстии, недвусмысленно напомнив ему о Расколе. Но на счастье, всё прошло довольно тихо. Просто, как оказалось, Псков, совсем недавно присоединённый к княжеству, исповедовал троеперстие, вот московский митрополит и обязал его жителей вернуться к привычному на Руси двуперстию.

Зато животрепещущий вопрос о браке подарил надежду великому князю. Нет, церковь по прежнему считала идеальным браком самый первый, как несущий на себе печать Таинства (как о том сказано в послании апостола Павла к ефесянам). Второй не венчался, так как не является уже Таинством, но мог иметь благословение и не исключал супругов из церковной общины, за третий полагалось временное отлучение от церкви на 5 лет, а четвертый именовался уже преступлением, "понеже свинское есть житие". Сложнее всего был вопрос о разводе, после которого православный мог бы вновь вступить в брак. Ведь сам Господь в Евангелии вполне определенно указывает на одно единственное основание для его расторжения – это вина прелюбодеяния: "кто разводится с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует". Митрополит бы и не поднял его, если б не ведал про страстное желание государя и своё будущее. И теперь пришлось подводить, как говорится, научную базу под заданное решение. Увы, но даже учеников Христа испугало Его бескомпромиссное отношение к браку. Что уж говорить о других. Благо церковь, снисходя к немощи человеческой, давно уже дозволяла вдовцу или вдовице вступать в новый союз: по слову того же апостола Павла: "Жена связана законом, доколе жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти за кого хочет, только в Господе". Но развод всё одно почитался большим грехом. Поэтому не мудрено, что этот вопрос был встречен клиром в штыки, но со временем накал страстей опал и после долгих дискуссий было принято несколько условий, после которых брак можно было расторгнуть без ущемления прав православного на второй брак. Первым из них шло отпадение от Православия, потом прелюбодеяние и противоестественные пороки, как то содомия и скотоложство и лишь затем следовало то, что так ждал Андрей и государь.

Да, на Руси случалось, что браки расторгались из-за бесплодия жены, но формальным основанием для развода в таких случаях всегда служило вступление жены в монастырь. Традиция, которая победила закон. Ведь ещё Иоанн Златоуст считал, что другой супруг в этом случае не вправе вступать в новый брак, ибо такой брак подвергал бы сомнению благочестивую настроенность жены или мужа, давших согласие на постриг супруга. В общем, данная статья вызвала отдельный спор, но и она была принята в конечной версии уложения. Так что теперь Василий Иванович мог свободно разводиться, отправляя жену в монастырь, а митрополиту не требовалось переламывать себя и сподвижников: соборное уложение развязывало им обоим руки.