Мисс Кэрью (ЛП) - Эдвардс Амелия. Страница 27

Бледный и дрожащий, он пересчитал деньги. На этот раз там было несколько банкнот, — прусских и французских, — вперемешку с золотом. Всего двенадцать тысяч флоринов. Он запер свою дверь… нельзя ли было открыть ее отмычкой снаружи? В тот же день он установил внутри засов. Таково было понятие о чести Альберта фон Штейнберга! Он предпринимал большие старания избежать внезапного богатства, чем другие — приобрести его!

Однако два дня спустя его невидимый благодетель пришел снова, и на этот раз он оказался на четырнадцать тысяч флоринов богаче. Это было необъяснимое чудо! Никто не мог войти через запертую на засов дверь или в окна, потому что он жил на чердаке на четвертом этаже, или через дымоход, потому что комната отапливалась печкой, труба которой была не толще его руки! Был ли это заговор, чтобы погубить его! Или его искушали силы зла? Ему очень хотелось обратиться в полицию или к священнику (потому что он был добрым католиком), но он, все же, решил подождать еще немного. В конце концов, это были не самые неприятные посещения!

Он вышел, сильно взволнованный, и бродил весь день, размышляя над этой странной проблемой. Затем он решил, если это когда-нибудь повторится, изложить свое дело начальнику полиции и установить наблюдение за домом ночью.

Приняв это решение, он вернулся домой и лег спать. Утром, проснувшись, он обнаружил, что Фортуна снова посетила его. Первое удивление от этого события уже прошло; поэтому он встал, оделся и неторопливо сел, чтобы пересчитать деньги, прежде чем подать заявление в полицию. В то время как он был занят составлением маленьких золотых столбиков, по двадцать в каждом, внезапно раздался стук в его дверь.

У него не было друзей в Эмсе. Он вздрогнул, словно был в чем-то виноват, и поспешно бросил пальто на стол, чтобы скрыть золото. Могло ли быть так, что этот визитер имел какое-то отношение к деньгам? Был ли он заподозрен в чем-то таком… Стук повторился, на этот раз более настойчиво. Он открыл дверь. На пороге стоял барон фон Гогендорф!

— Как! Барон фон Гогендорф в Эмсе! Я рад… этой чести… я… прошу вас, присаживайтесь.

Сердце бедного молодого драгуна билось так сильно, и он так дрожал от радости, надежды и удивления, что едва мог говорить.

Барон пристально, но строго посмотрел на него, отодвинул предложенный стул и не обратил внимания на протянутую руку.

— Да, господин граф, — сухо сказал он. — Я прибыл вчера в это место. Вы не ожидали увидеть меня?

— На самом деле, нет. Это удовольствие… наслаждение… это…

Он был взволнован; забыв, что его посетитель стоит, он сел, но тотчас же поднялся.

— И все же, я видел вас, господин граф, вчера вечером, когда вы выходили из курзала.

— Я? Но, сэр, вчера я не был в курзале; однако мне очень жаль, что меня там не было, поскольку в противном случае я имел бы честь встретиться с вами.

— Прошу прощения, господин граф, но я вас там видел. Бесполезно спорить со мной по этому поводу, потому что я простоял рядом с вашим креслом большую часть часа. Вы знаете, почему я сегодня утром здесь, в вашей квартире?

Молодой человек покраснел, запнулся, побледнел. Он знал только одну причину, которая могла привести к нему барона. Может быть, он смягчился? Может быть, у него возник великодушный замысел — осчастливить сердца двух влюбленных, дав согласие, в котором прежде отказывал? Случалось и более невозможное. Неужели барон оказался способен на такую доброту? Что-то в этом роде он бормотал отрывистыми фразами, его глаза были устремлены в пол, а руки нервно теребили перо.

Барон выпрямился во весь рост. Если раньше он выглядел суровым, то теперь — разъяренным. Несколько мгновений он не мог заговорить. Наконец его гнев прорвался наружу.

— Господин граф, я не ожидал от вас подобной дерзости! Я пришел сюда, сэр, чтобы дать несколько советов сыну вашего отца… предупредить… встать, если возможно, между вами и вашей гибелью. Я пришел не для того, чтобы меня оскорбляли!

— Оскорбляли, барон? — повторил молодой человек несколько надменно. — Я не сказал ничего такого, что могло бы стать причиной услышать от вас подобную фразу, если, конечно, вас не оскорбляет моя бедность. Самый богатый человек в этой стране не мог бы сделать ничего большего, чем полюбить вашу дочь, но будь она даже королевой, любовь беднейших не опозорила бы ее.

— Позвольте мне задать вам один вопрос. Что привело вас в Эмс?

Молодой человек заколебался, и барон иронически улыбнулся.

— Я приехал, сэр, — ответил, наконец, граф, — в поисках, — я признаюсь в этом, — в поисках покоя, забвения, утешения.

Его голос сорвался: он опустил глаза и замолчал.

Барон громко рассмеялся — резким насмешливым смехом, который заставил Альберта поднять голову с внезапным негодованием.

— Я не заслужил такого обращения с вашей стороны, барон Гогендорф, — сказал он, поворачиваясь к окну.

— От благородных людей игрок может ожидать только презрения, — ответил барон.

— Игрок! — повторил Альберт. — Боже мой, сэр! Я никогда в жизни не прикасался к картам.

— Какая наглость! Значит, вы забыли, что в моей власти предъявить вам доказательство вашего порока; более того, в эту минуту я могу предъявить его вам сию же минуту. Что это за золото?

И старый джентльмен, чьи глаза уже заметили блеск монет под пальто, приподнял его концом своей трости. Граф побледнел и не мог говорить.

— Der Teufel! Для бедняка, кажется, вы слишком богаты! И вы никогда не играете!

— Никогда, сэр.

— Несомненно! Тогда скажите мне: если ваше золото не является плодом игорного стола, тогда откуда оно взялось?

— Я не знаю. Вы мне не поверите, я знаю, но я клянусь, что говорю правду. Это золото появляется здесь, я не знаю, как. Это уже четвертый раз, когда я нахожу его на своем столе. Я не знаю, почему оно здесь, кто его принес и как оно принесено. Клянусь честью джентльмена и солдата, клянусь всеми моими надеждами на счастье в этой жизни или в следующей, я совершенно ничего не знаю об этом!

— Это уже слишком! — в ярости воскликнул барон. — Вы принимаете меня за идиота или за слабоумного? Доброго утра вам, сэр, и я надеюсь, что никогда больше не увижу вашего лица!

Он яростно захлопнул за собой дверь и спустился по лестнице, оставив бедного фон Штейнберга совершенно подавленным и с разбитым сердцем.

— Проклятое золото! — воскликнул он, в гневе смахнув его на пол. — Что доставило тебя сюда и почему ты мучаешь меня!

Затем бедняга подумал об Эмме и о том, что его последний шанс упущен; он был так несчастен, что бросился на кровать и горько заплакал. Внезапно он вспомнил, что у барона имелась сестра в Лангеншвальбахе; она, возможно, поверила бы ему, заступилась за него! Он вскочил, решив немедленно отправиться туда; поспешно собрал разбросанные монеты, запер их в ящик вместе с остальными, побежал к ближайшей стоянке карет, нанял экипаж, чтобы отвезти его на железнодорожную станцию, и менее чем через полчаса был в пути. Примерно через три часа он прибыл. Он провел почти целый день, пытаясь найти адрес этой дамы, и, когда он нашел его, ему сказали, что последние два месяца она была в Вене. Это было глупое путешествие, закончившееся ничем! Он вернулся в Эмс довольно поздно вечером и вошел в свою комнату, совершенно разбитый тревогой и усталостью.

Тем временем барон, багровый от ярости, вернулся в свой отель и рассказал все обстоятельства своей дочери. Но она не поверила в вину своего возлюбленного.

— Он игрок! — воскликнула она. — Это невозможно!

— Но я видел золото на его столе!

— Он говорит, что ничего об этом не знает, а он никогда в жизни не говорил неправды. И этот случай тоже рано или поздно получит свое объяснение.

— Но я видел, как он играл за столами!

— Это был кто-то другой, похожий на него.

— Ты поверишь в это, если увидишь его сама?

— Я сделаю это, отец мой, и я отрекусь от него навсегда. Но не раньше.

— Тогда ты убедишься в этом сегодня вечером.

Наступил вечер, и в залах было больше народу, чем обычно. В салоне устроили танцы; в переднем зале ужинали; игра, как обычно, шла в третьем зале. Барон фон Гогендорф присутствовал там со своей дочерью и несколькими друзьями. Они направились к столам, но тот, кого они искали, отсутствовал. Вокруг стола было достаточно нетерпеливых лиц — лица пожилых женщин, хитрых и жадных; лица бледных рассеянных мальчиков, едва ли достаточно взрослых, чтобы интересоваться какими-либо играми, кроме игр на школьной площадке; лица закаленных, хладнокровных, решительных игроков; лица девушек, молодых и красивых, и мужчин, старых и немощных. Странный стол, вокруг которого на равных встречаются молодость и красота, возраст, уродство и порок!