Мисс Кэрью (ЛП) - Эдвардс Амелия. Страница 82

Было половина девятого, когда я вошел в ворота сторожки Сеаборо-корт. Почтальон проехал мимо меня несколько минут назад, и к тому времени, как я вошел, все уже приступили к завтраку. Сэр Джеффри только что открыл почтовую сумку и раздал ее содержимое своим гостям; те, кто получил письма, были заняты их чтением, а мои собственные лежали стопкой рядом с моей тарелкой.

— Вы сегодня опоздали, Фил, — сказал сэр Джеффри, когда я обменялся обычными приветствиями и сел на свое место.

— Напротив, я пришел раньше обычного, — ответил я. — Я ходил в Йоксби.

— Пешком?

— Пешком — и я думаю, что никогда прежде не видел такой унылой местности.

— Полагаю, вы правы, мистер Дандональд, — сказала леди Бьюкенен. — Между Сеаборо-корт и Йоксби, у дороги, почти нет деревьев. Вам следовало держаться побережья, там очень красивые виды.

— Боюсь, сегодня утром я думал больше о деле, чем о красоте, — ответил я, — и больше о почтовом ящике, чем о том и другом.

— О почтовом ящике? — повторила она.

— Да, я встал очень рано и написал важное письмо, которое мне захотелось отправить своими руками.

— Уж не письмо ли в Калькутту, Фил? — спросил сэр Джеффри, отрываясь от газеты.

— Да, письмо в Калькутту.

— Хм! Пришли к какому-нибудь решению?

— Конечно. Я согласился на это предложение.

Сэр Джеффри помрачнел, но ничего не сказал. Леди Бьюкенен и миссис Макферсон разразились дружескими причитаниями. Мисс Кэрью продолжала читать свои письма и, казалось, даже не слышала, о чем мы говорили.

— Я не могу поздравить вас со всей искренностью, мистер Дандональд, — сказала жена моего друга, — хотя мне так жаль, что вы уезжаете. Мы действительно не верили, что вы покинете Англию и ваших друзей.

— Я с трудом могу в это поверить, — добавила миссис Макферсон.

— Я думаю, вам следовало бы дать себе немного больше времени на размышления, — заметил сэр Джеффри.

— Ужасное место, Индия! — воскликнул капитан Брюер. — Вы бы не спешили туда ехать, если бы знали, каково там, могу вам сказать! Достаточно плохо для солдат, но еще хуже для гражданских. Отвратительный климат — как будто одну половину года живешь в духовке, а другую — в душе!

— Конечно, вы знакомы с Индией? — сказал священник.

— Нисколько, — ответил я.

— О, клянусь Небом! Я вас совершенно не понимаю! — воскликнул драгун. — Я не понимаю, зачем. Как редактор английской газеты…

— Могу я спросить, какая газета сделала вам предложение? — вмешался священник.

— «Калькуттский громовержец».

— Замечательное издание — лучшая газета в Восточной Индии, — одобрительно сказал он, — но я боюсь, что вы найдете работу утомительной.

— Тем лучше. Мне все равно.

— И все же я полагаю, что вы не хотите загнать себя, как бедняга Гамильтон.

— Гай Гамильтон? — повторил я.

— Разве вы не слышали о нем? Он был одним из ваших предшественников. Я знал его довольно хорошо. Он умер в буквальном смысле от переутомления и душевного беспокойства. Человек не может быть редактором, помощником редактора, литературным критиком, корректором, генеральным менеджером и автором всех передовиц — без малейшего ущерба для своего здоровья.

— Думаю, что так, но я приглашен только в качестве редактора.

— Именно. Он тоже был нанят только в качестве редактора; у него под началом был свой штат, как будет он и у вас; но позвольте мне сказать вам, мой дорогой сэр, что литературный штат в Индии — это просто сломанный тростник, на который редактор не может опереться. Мужчины всегда болеют и уходят в горы — или ленятся и отказываются работать. У бедняги часто не оказывалось никого, на кого можно было бы положиться, кроме себя самого, и «Громовержец», в конце концов, стал причиной его безвременной кончины. Его сменил, кажется, некий мистер Танстолл.

— Который сейчас собирается на пенсию, — ответил я.

— Из-за проблем с печенью, конечно, — добавил капитан Брюер.

— Я думаю, что вы все очень недобры, говоря такие мрачные вещи мистеру Дандональду, — сказала леди Бьюкенен. — Он принял назначение и отправил письмо; ваши злые замечания способны сделать его несчастным — но и только.

Я рассмеялся и покачал головой.

— Льщу себя надеждой, что у меня, возможно, здоровье получше, чем у моих предшественников, — ответил я, — и, во всяком случае, я нисколько не беспокоюсь о своем будущем. Если бы письмо не было написано и отправлено, я бы все равно написал и отправил его сегодня.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул сэр Джеффри, швыряя газету с такой яростью, что мы чуть не вздрогнули. — Вот это новость! Леди Оснабург вышла замуж за Фреда Фальконера — Фальконера, художника-пейзажиста.

— Это, случайно, не вдова виконта Оснабурга? — спросил священник.

— Именно! Какая чудесная партия для Фреда! Молодой парень, которого я знаю с тех пор, как он был мальчиком. Кажется, только вчера он вернулся из Рима!

— Виконтесса Оснабург — одна из самых богатых вдов в Англии, не так ли? — спросила леди Бьюкенен.

— Она так богата, моя дорогая, — ответил сэр Джеффри, — что, подобно сказочной принцессе, никогда не говорит без того, чтобы с губ ее не сыпались жемчужины.

— Я никогда не видела таких бриллиантов, как у нее, — сказала миссис Макферсон, — кроме бриллиантов принцессы Торлонии.

— Старый виконт оставил ей все, — заметил священник, — поместья в Суррее и Сассексе, парк Холкхэм, замок Оснабург, огромную собственность в Шотландии, дом на Пикадилли, поместье в Каннах, виллы во Флоренции и Неаполе и замечательную галерею старых мастеров, которая, как все верили, после его смерти станет достоянием нации! Она была одной из самых завидных невест в Европе.

— Она также одна из лучших женщин в Европе, — воскликнул драгун.

— Что ж, Фальконер заслужил свою удачу, — сказал сэр Джеффри. — Более честный, мужественный, благородный молодой человек никогда не брал в руки кисть.

— Интересно, как она с ним познакомилась, — сказала леди Бьюкенен.

— А я удивляюсь, как он посмел сделать ей предложение! — добавил я.

— Инициативу проявила она, можете мне поверить, — сказала миссис Макферсон.

— Моя дорогая Джулия! — воскликнула леди Бьюкенен. — Как вы можешь думать о чем-то столь ужасном?

— Я не вижу в этом ничего ужасного, — холодно ответила вдова, — и я уверена, что это чрезвычайно вероятно. Леди Оснабург старше мистера Фальконера, занимает более высокое положение и невероятно богата. Я вполне могу предположить, что он не осмелился бы заговорить первым. Но вы, конечно, не поставите им в укор нарушение какой-то пустой формальности?

— Конечно, нет! — воскликнул сэр Джеффри. — Общие правила этикета не применимы к таким исключительным случаям, как этот.

— Жаль, что она не спросила меня… Черт возьми! — пробормотал капитан Брюер.

— Когда-то я знала об одном подобном случае, — сказала мисс Кэрью, складывая письмо и впервые вступая в разговор.

— Леди тоже сделала предложение джентльмену? — улыбнулся священник.

— Не совсем так; леди просто дала джентльмену понять, что она примет его предложение, если оно будет сделано.

— Однако, клянусь Юпитером! — воскликнул сэр Джеффри. — Я бы хотел услышать, как она это сделала.

— Я уверена, что это было очень неприлично, как бы она это ни сделала! — сказала леди Бьюкенен, по-детски тряхнув своей хорошенькой головкой.

Мисс Кэрью улыбнулась и, после минутного колебания, продолжила:

— Я расскажу вам, если вы этого хотите; опуская имена, конечно; и поскольку эта леди была моей близкой подругой, я надеюсь, что ее поведение не покажется вам таким уж шокирующим.

Все выразили желание услышать эту историю, и мисс Кэрью, задумчиво подперев щеку рукой, начала.

— Неравенство положения между моим героем и героиней было, должна вам сказать, гораздо менее очевидным, чем между вашей виконтессой и ее пейзажистом. Моя героиня не была ни очень красивой, ни очень умной, но она была довольно богата. Мой герой был действительно очень умен, так же благороден, как и она сама, но беден. Леди не была старше. Боюсь, она была так же молода, как и он, если не моложе; так что, как вы видите, ее положение было гораздо более трудным, чем то, в котором, как мы предполагаем, находилась леди Оснабург. На самом деле не было никакой веской причины, по которой этот джентльмен не должен был ухаживать за ней обычным образом; но он был либо очень горд, либо очень скромен, потому что, хотя он любил мою подругу всем сердцем, он скорее умер бы, чем решился сказать ей об этом. Я сама всегда думала, что он был чрезвычайно глупым молодым человеком и не стоил тех усилий, которые она затратила, чтобы вылечить его от немоты.