The Мечты. Весна по соседству (СИ) - Светлая Марина. Страница 16

Впрочем, опомнилась Елена Михайловна гораздо быстрее, чем девица успела сообразить, что время ее нахождения в этом доме истекло до последней песчинки.

- А ну пошла вон отсюда! – гаркнула домработница. И самым убедительным басом, на который был способен, несомненно то же самое продублировал Ринго.

Девица же не растерялась. Отточенное мастерство давало о себе знать, когда она глянула на вошедшую Лену Михалну, поморгала ей длинными ресницами и милым, елейным голоском проворковала:

- Ой... а вы Ромина мама, да? А я – Наоми!

- Мне хоть Иванушка-дурачок! Вон пошла! И другой возможности свалить у тебя не будет, - доходчиво пояснила Елена Михайловна. – Я делаю один звонок, и сюда приезжают начальник полиции, городской прокурор и председатель суда. Статьи подберут грамотно. Ты еще здесь?

- Да меня Ромочка пригласил! Я ему знаете кто? – продолжала сопротивляться мулатка.

- Ну я-то как раз знаю, - кивнула Елена Михайловна и выудила из кармана юбки телефон.

- Но я же ничего не сделала!

- Мозга нет, - со знанием дела констатировала домработница, обращаясь к Ринго, и, долистав наконец телефонную книжку до нужного контакта, ткнула в него пальцем и поднесла трубку к уху.

- Подождите! – пискнула мулатка, туго соображавшая после ночных возлияний, однако в силу возраста и положения понимавшая, что все, ничего уже не обломится. – Я... у меня вещи в ванной... можно я заберу?

- У тебя сорок пять секунд.

- Хуже, чем в армии! – вздохнула бедная Наоми, чей папа был обычным прапорщиком в обычной военной части маленького Солнечногорска. Но именно потому, что ее папа был прапорщиком, а она сама только раздевалась медленно и под музыку, по квартире сейчас метнулась шустро. И спустя отмеренное Леной Михалной время рискнула снова сунуться ей на глаза.

- А на такси хоть денег дадите? – обиженно дуя губы, поинтересовалась мулатка.

- Пешком дойдешь, проветришься, - не оборачиваясь от плиты, забила последний гвоздь Елена Михайловна. В то время как по направлению к бесцеремонной девице ринулся Ринго.

Та испуганно взвизгнула и рванула к двери.

На ее счастье, дачный домик Романа Моджеевского был не очень большой – строил его не он лично со своей склонностью к гигантомании, а его отец. Ромка переделывать не стал, только ремонт зашарашил внутри и кое-какую отделку снаружи. Дача его устраивала и так, даже несмотря на то, что теперь он жил на ней постоянно. Устроило и Наоми то, что она успела рвануть за входную дверь от собаки прежде, чем та клацнула зубами в районе ее ног.

Ринго, конечно, никакого вреда этой барышне не причинил бы, он был воспитанным псом, всего лишь играл, поскольку Лена Михална разрешила. Но откуда это было знать пришлой и совсем не нравившейся ему девице?

Сопроводив ее до самого выхода, Ринго радостно пофыркал и вернулся на кухню, где еще спустя пять минут показался пошатывающийся Моджеевский с видом снятого с креста мученика.

- Доброе утро, - мрачно и с опаской оглядываясь по углам, проговорил он. Потом отпустило – сидящей в засаде мулатки не обнаружилось. – Выгнали, да?

На этот голос Лена Михална обернулась и выглядела еще более грозно, чем Роман мог себе представить в самом страшном кошмаре.

- Знаешь что, Рома! – негромко, но свирепо проговорила экономка, впервые за долгие годы пребывания в доме Моджеевского позволившая себе подобную фамильярность. – Если ты окончательно рехнулся, то обратись к врачу. Эфраим Эммануилович тебе вип-палату в вип-санатории вмиг организует. А нормальных людей избавь от экзотических впечатлений. В общем так. Догситтера для Ринго я наняла. Сегодня после обеда будет, Сережу предупредила – он пустит. Костюмы из химчистки Вадик заберет. Еды тебе в холодильнике на два дня. Дальше – сам!

С этими словами Лена Михална ткнула в грудь Моджеевскому огромную кружку, из которой по всей кухне распространялся странный запах не иначе как шаманского зелья, потому что ни еда, ни питье человеческие таких ароматов издавать не могут. Так казалось Роману. И прежде чем он успел перехватить кружку руками, эта самая жидкость выплеснулась ему за шиворот халата, опалив кожу. Моджеевский глухо охнул, вскочил со стула и рявкнул:

- Какого черта?!

Но ответа на свой вопль он не получил. Ответить в пустой кухне ему было некому. Разве только Ринго, единственному преданно сидящему у ног своего хозяина и с любовью глядящему в его перекошенное, помятое, небритое, опухшее лицо. Да разве собака что скажет, какой бы умной она ни была?

Роман мрачно кивнул псу и сел обратно за стол, потирая обожженную кожу и тем самым доставляя себе больше страданий. Был ли пантенол в холодильнике – большой вопрос, впрочем, именно это его как раз и не интересовало.

Интересовали три вещи.

Первая и несомненная с момента диверсии Лены Михалны – что означало это показательное выступление? Если она его бросила, то где заявление на расчет или что там? А если не бросила – то когда вернется? И что значит, еды на два дня? Будто он дома ест!

Вторая вещь, интересовавшая его, заключалась в том, насколько заваренное ею дерьмо помогает при похмелье, которое мучило его со страшной силой так, что он и правда едва держался на ногах.

И третья. Какого черта он себя чувствует кругом виноватым?

Не желая это анализировать, он – скорее, чтобы отвлечься, а не в надежде на облегчение – зажав нос, заставил себя выпить напиток, который все еще держал в руках. Это было отвратительно, но Моджеевский справился. В конце концов, он был человеком с высшим образованием, в армии служил, с голодухи в армейском буфете бутерброды из хлеба с маргарином ситро запивал.

Словом, в желудке кое-как удержалось – и ладно.

Жрать по понятным причинам не хотелось. Хотелось обратно в кровать и ни о чем не думать, но внутри него продолжало зудеть что-то непонятное, и оно ему совсем не нравилось. Легко все списывать на похмельный синдром, но забористая дрянь от Лены Михалны здорово прочищала мозги, сначала взбалтывала, а потом процеживала осадок и на выходе формировала вполне закономерную способность мыслить. Черта с два ему паршиво по пьяни, короче.

Моджеевский почесал собаку между ушей, поднялся, раздобыл себе в аптечке на всякий случай таблетку аспирина и стакан воды и с этим скарбом протопал обратно в спальню, где поставил «лекарство от всего» на прикроватную тумбочку, заполз под одеяло, не стягивая халата, наспех наброшенного, когда выбирался в разведку, обернувшуюся его полным фиаско, и прикрыл глаза, позволяя себе наконец просто слушать тишину.

Женя тогда так и не позвонила. Он не блокировал ее номера в телефоне, первые несколько суток проверял каждое оповещение и предупредил охрану в офисе и секретаря, что если к нему заявится Евгения Андреевна – проводить к нему сразу же. Но Женя не позвонила. Не написала. Не пришла. Она не пыталась выяснить причин, по которым он сделал то, что сделал, она не желала ни обвинять, ни обижаться, ни разыгрывать сцен, а просто приняла установленные им правила.

Значит, они ее устроили. Его отступные – ее удовлетворили. Он долго думал над этим и пришел к выводу, что если бы тогда допустил ошибку, она с ее характером примчалась бы к нему и затолкала бы ему в глотку те чертовы документы. Та женщина, которой он ее полагал и на которой собирался жениться, ни за что не оставила бы себе ничего из того, что он ей так бесцеремонно всучил.

Если бы она любила его, то потребовала бы объяснений, искала бы, что побудило его так поступить.

Но Женя молчала. Ни единой вспышки протеста. Она просто исчезла из его жизни окончательно и бесповоротно, а значит – получила то, что хотела. Она была умной бабой и наверняка знала, что вряд ли могла бы претендовать на что-то большее даже в случае развода, потому сделала единственно верное – не навязывалась.

Значит, они друг друга правильно поняли.

Как она там говорила? Такими, как Моджеевский, не разбрасываются? Вроде как обязанной себя считала быть с ним, раз уж он обратил на нее внимание. Ну вот можно считать, что он сам помог ей решить эту проблему, когда его любовь стала реальной проблемой. Это даже где-то благородно, хотя выглядело так себе. Ну, в случае, если бы она его любила...