Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася. Страница 26

– Аяна, я дам тебе текст пьесы про капойо кирьи Лаис. Прочитай его внимательно, и после отъезда мы начнём репетиции. Ты всё это время сидела в фургоне и шила?

– Да. Я очень хочу закончить мужской костюм.

– Тебе идёт новое платье, – сказал Харвилл, оглядывая её новый красный наряд.

– Спасибо. Харвилл, а с чем выступаем сегодня на площади?

– О, сегодня мы ставим сценку про молодого кира, который съездил в город, и теперь пытается установить тамошние порядки в своём эйноте. Эйнот... земельный надел, – сказал Харвилл, предваряя вопрос Аяны. – Тут земля поделена между кирио.Почти у всех кирио есть земельный надел, большой дом вне столицы. Деревни или даже городок, за счёт которого они кормятся. Даже у тех семей, чей доход идёт в основном с торговли. Это дополнительный доход и подстраховка на случай неудачи в делах.

– Ясно. А я?

– Ты можешь показать трюки Ташты и сыграть на кемандже.

– Добрый день, – сказал вдруг кто-то за их спинами.

Аяна повернулась. Перед ней стоял незнакомый мужчина, который глядел на неё серьёзно и внимательно.

– Кира, я по поводу твоей лошади.

Аяна вскочила, напугав Кимата, и дёрнулась к двери.

– Нет-нет. С лошадью всё хорошо, насколько я понял, – остановил её мужчина, подняв ладонь. – Я хотел спросить тебя, кира, насколько серьёзны твои намерения в отношении людей, которые хотели украсть лошадь.

Аяна села и встревоженно посмотрела на Харвилла, а он едва заметно покачал головой. Она не поняла, что он имеет в виду, и хотела спросить, но он вдруг сам посмотрел на мужчину.

– Мы бы не хотели давать ход этому делу, – сказал Харвилл. – Но, понимаете, такие обстоятельства...

Он замялся, как бы задумавшись.

– О, конечно, – сказал мужчина. – Конечно, вас понимаю. В таком случае, вот.

Он положил на стол перед ними шесть серебряных монет. Аяна вытаращила глаза.

– Примите это так же, как мои искренние извинения, – сказал он, придвигая монеты к Харвиллу. – Этот вопрос теперь исчерпан, я надеюсь? Прошу прощения. До свидания.

Мужчина встал и ушёл, а Аяна с недоумением смотрела на Харвилла.

– Это тебе, – сказал он, собирая монеты и с ссыпая ей в ладонь. – Не смотри на меня так. Мне тут кое-что рассказали... В общем, это лучший вариант.

– Лучший вариант чего? – непонимающе спросила Аяна.

– Потом расскажу, – шепнул Харвилл, косясь в сторону. – Наделал шуму тут твой Ташта.

Аяна проследила за его взглядом и увидела, что трактирщик смотрит в их сторону как-то подозрительно.

– Это в общак не ссыпай, – сказал Харвилл, показывая на её ладонь. – Завтра ты не участвуешь в пьесе, будешь только петь в конце. Если хочешь, можешь не выступать сегодня вообще, раз тебе столько перепало.

– Я приду с кемандже, – помотала головой Аяна. – Да что случилось-то?

– Потом, потом.

Харвилл ушёл, оставив Аяну мучиться в догадках. Она дожевала свой сыр, вернулась в фургон и сидела там, пока Ригрета не сказала ей, что пора собираться.

У неё возникла идея. Раз Ташта наделал столько шуму, покусав конокрадов, то, значит, на него придёт посмотреть народ.

– Ну что, сокровище моё, – сказала она, привязывая Кимата в керио. – Посмотрим, как оно пойдёт?

Площадь действительно была полна народа. Аяна не ожидала, что придёт столько зрителей. Все громко разговаривали и смеялись ещё до начала представления, и, когда Кадиар вышел и начал наигрывать на мендере, в толпе начались танцы.

– Так праздник начала нового года скоро, – ответил Айол на её удивлённый взгляд.– Вот они уже и празднуют.

Он показал характерный жест, которым посетители трактира просили налить вина или пива, оттопырив большой палец и мизинец, и она понимающе кивнула.

– То-то я смотрю, им уже весело.

– То ли ещё будет завтра, – хмыкнул Айол. – Хорошо, что мы будем выступать в большом доме. Тут завтра будет бедлам и танцы, выпивка и всеобщие гуляния.

Он вышел на помост и спел несколько «шутеек», а затем началось представление.

Харвилл стоял посреди сцены в тесном камзоле и указывал крестьянам, как нужно себя вести, чтобы не уступать городским жителям в роскоши и лоске. Он приказывал крестьянам кланяться скоту, потому что у того родословная получше, чем у многих кирио, и величать кур по фамилии, а потом сказал, что коров надо обучить двигаться парами, как в бальном зале, потому что его глаз не радует беспорядочное движение стада.

Крестьяне, которых играл Айол и Кадиар, недоуменно чесали затылки и спрашивали его, как им лучше чистить свинарник от навоза, чтобы соответствовать самым высоким столичным требованиям, и толпа смеялась. В конце Ригрета, игравшая жену глупого кира, плюнула и назвала его главным бараном в их деревне, и зрители смеялись ещё громче.

Аяна боялась, что Ташта после ночного происшествия будет волноваться, но он спокойно выполнил все команды, вызвав у собравшихся возгласы восхищения.

– Это же тот лютый конь, которого кормят человеческим мясом, – крикнул кто-то из толпы. – Она заклинательница коней! Её слушается кийин!

Сначала ондео, теперь ещё и заклинательница коней. Аяна фыркнула. Да. Так, глядишь, до Ордалла доедет не Аяна, а нечто подобное той странной лошади, нарисованной на фургоне, у которой рыбий хвост, витой рог во лбу и человеческие глаза. Она вспомнила, что собирается ещё и переодеться в мужской наряд, и рассмеялась.

– Интересно, а ты меня узнаешь с бородой, а, Ташта?

Она выступила с кемандже, сыграв несколько весёлых мелодий, спела песню с голосами животных, в конце исполнила грустную мелодию про луны над пустыней и уступила сцену Чамэ.

Шесть серебряных, полученных непонятно за что, тяготили её. Аяна выпустила Кимата и гуляла с ним, дожидаясь Харвилла, но от того пахло вином, когда он пришёл. Он сунул ей мелко исписанные листы бумаги и ушёл куда-то, сказав, что скоро праздник, и он хочет праздновать, а не болтать.

Она хотела зайти в фургон, но там гадала Анкэ. Аяна взяла Кимата на руки и ушла наверх, в комнату над конюшней. Тоска и одиночество снова плескались у ног. Кимат быстро заснул, она открыла короб кемандже, вытащила из него рубашку Конды, разделась, прислушиваясь к звукам за дверью, и натянула её. На миг показалось, что она снова чувствует его запах, но это было игрой воображения, и, осознав это, она затосковала ещё больше. Обнимая Кимата, она наконец заснула, и Конда незримо обнимал их обоих во сне.

20. Большой дом

Ригрета готовилась к выступлению так, будто оно должно было проходить в столичном театре. С самого утра она напевала и улыбалась, пощипывала себя за щёки и поправляла волосы, раз за разом переделывая причёску.

– Ригрета, успокойся, – сказал Харвилл. – Мы в деревне. Мы в глуши.

– Ты не понимаешь, – рассмеялась она. – Это первый большой дом в новом сезоне!

– Новом сезоне? Ты говоришь так, будто ты в труппе театра Эдеры.

– Веди себя так, будто у тебя есть желаемое, и оно у тебя появится! – сказала Ригрета, пританцовывая и поводя бёдрами, и Харвилл улыбнулся, покачав головой.

Аяна с самого утра читала текст, который ей выдал Харвилл, и с большим сожалением признавала, что Ригрета была права насчёт его почерка.

– Харвилл, а другого текста у тебя нет? – спросила она с надеждой, когда очередная пригоршня букв мокрицами разбежалась от дырки в листе, которую он протёр, яростно зачёркивая написанное.

– А чем тебе этот не хорош? – обиженно спросил он, морщась с похмелья, и Аяна отступилась.

В комнате было темно, в фургоне с утра Анкэ снова гадала девушкам, которые ради неё пришли на постоялый двор, и Аяна спустилась в трактир и выпустила Кимата, чтобы он побродил между столами в пустом помещении, пока не придёт пора ехать в большой дом. Она сидела в трактире за чашкой ачте, разбирая написанное, и буквы бегали у неё перед глазами, как муравьи, чей муравейник случайно разрушили.

Сосредоточиться на тексте не получалось, мысли тоже разбегались. Она переводила бессмысленный взгляд с текста на Кимата, с Кимата – на служанок, проходящих мимо неё, и прочитанные слова сразу забывались.