Пай-девочка - Королева Мария. Страница 42

Она молча кивнула.

— Настя, все на аэродроме думали, что ты знаешь… Все так удивились, когда Генчик и Лика поселились в одном номере. Они же раньше не очень любили друг друга, да и потом ты…

— А что я?

— Ну, ты же была её лучшей подругой.

— Я и есть её лучшая подруга, — потрясенно подтвердила я. — Но почему же… Я не понимаю!

— Зря я тебе все это рассказала, — вздохнула Дюймовочка.

— А как давно… Как давно они вместе?

— Да почти полгода уже, — пожала плечами она, — сразу после того, как ты легла в больницу… Несколько раз Гена приезжал на аэродром один… А потом спелся с Ликой… Знаешь, а она всегда казалась мне сволочью!

— Да ладно, не надо так…

— Настя, ты меня прости! — вдруг горячо сказала она.

— Тебя-то за что?

— За то, что я такая мямля. И за то, что так по-дурацки вышло. Я же не знала ничего.

— Ты ни в чём не виновата.

— Я пойду?

— Конечно.

— Ты поправляйся!

— Меня завтра выписывают, — мрачно объявила я, — будет, на что отвлечься.

— Да? Вот здорово!.. А прыгать ты собираешься? Когда теперь на аэродром?

Я хотела ей сказать, что врач запретил мне прыгать. А ехать на аэродром просто так — в этом никакого смысла нет. Чего попусту душу травить? Неожиданно вспомнился Генчик. «Врачи такие перестраховщики!» — сказал он мне однажды. И, наверное, был прав. Неужели я вот так просто сдамся? Буду носить дурацкий корсет и пылинки с себя, любимой, сдувать? Неужели больше никогда мне не удастся взглянуть ему в лицо? Хотя какое мне теперь до Генчика дело, если Юка…

— Настя, ты что, уснула там? — всполошилась Дюймовочка.

— Нет, я просто соображю. — Я улыбнулась, кто бы знал, чего мне это стоило быть в тот момент весёлой. — Мне надо носить корсет три месяца. Ещё пару месяцев буду беречь спину. Значит — в мае! В мае я вернусь на аэродром!

А вечером ко мне пришла Юка Мы условились, что она придет помочь упаковать вещи. Как ни странно, за больничный месяц я умудрилась обрасти вещами. Одежда, косметика (еще с тех времён, когда по утрам я красила, ресницы в ожидании Генчика), книги, кассеты, посуда, полотенца.

Юка потрясающе выглядела.

Я часто вспоминаю её такой, какой она вошла палату в тот вечер — на ней были туфли на огромных каблуках. Белая распахнутая шубка из искусственного меха — в ней Юка была похожа на Снегурочку. Под шубкой у неё оказалось красное, как советское знамя, платье. Темные тонкие колготки, массивный серебряный браслет. В другой раз я сказала бы ей — опять ты в мини, придатки застудишь, сумасшедшая.

Но я промолчала.

И даже не сказала, что она хорошо выглядит.

Но Юка ничего не заметила, она с размаху плюхнулась на стул. От нее пахло вином. Её глаза блестели.

— Настька-а! — рассмеялась она. — Я так за тебя рада!

— Это хорошо. Где ты была?

— Да так, ничего особенного. Ходила весь день по магазинам. Ничего не купила, только время потеряла.

— Да?

— А что это ты такая странная? — заметила она.

— Да так. Ко мне приходила Дюймовочка.

— А, эта дура, — поскучнела Юка. — Она относится к тому типу женщин, который я ненавижу больше всего. То есть, если честно, я женщин всех не люблю… Ну, может быть, кроме тебя. — Она перегнулась через низкий больничный столик и чмокнула меня в губы. — Но таких, как Дюймовочка, я просто убить готова!

— За что же?

— Да ты на неё посмотри! — вскричала Юка. — Она же как будто фарфоровая! Сюси-пуси, кудряшки, голубые глазки, детский голосок.

— Она же не виновата, что у нее такой голосок.

— А я не виновата, что её ненавижу! — строптиво возразила Юка. — Не могу с собой ничего поделать! Когда я её вижу, мне хочется её толкнуть! Чтобы на задницу шлёпнулась.

— Она мне рассказывала об аэродроме.

Мне не хотелось сказать Юке прямо — я, мол, знаю. что вы с Генчиком… Ну и так далее.

Я ждала, когда она сама догадается. Мне хотелось, чтобы она поняла. Хотелось видеть, как она покраснеет, как будут бегать по сторонам её глазки, как она начнёт суетливо оправдываться, как, может быть, заплачет… То есть я знала, что Юка вообще никогда не плачет, это была просто фантазия… Мне было бы приятно видеть, как слёзы изуродуют её лицо именно в тот момент, когда она кажется мне наиболее хорошенькой.

— Да, она в последнее время часто таскается на аэродром, — невозмутимо подтвердила Юка, скидывая белоснежную шубку прямо на пол.

Я поморщилась — меня всегда раздражало её пренебрежительное отношение к вещам. Юка совсем не заболилась о своем гардеробе. У неё даже, кажется, не было стиральной машинки. Если бы у меня 6ыло столько красивых вещей, сколько у неё, я относилась бы к ним совершенно по-другому.

— И об аэродромной жизни она много чего рассказала.

— Могла бы все спросить у меня, если тебе так интересна аэродромная жизнь, — фыркнула она.

Юка вела себя так нагло, что я даже на секунду не без некоторой надежды подумала, что, может быть, Дюймовочка и правда что-то недопоняла.

— И ещё она мне сказала, — я нервно сглотнула. — Про тебя… И Генчика…

— А, я так и знала. Вот почему у тебя такой кислый вид, — почти весело резюмировала она. — Ладно, буду вещи твои складывать.

— Подожди, ты что, не хочешь объяснить?

— А зачем? — Юка спокойно на меня посмотрела. — Зачем объяснять, если Дюймовочка уже и так тебе все рассказала.

— Хочешь сказать, что она сказала правду?

— Да.

Юка положила на стол массивную открытую сумку и принялась складывать в неё мои вещи. Первыми в сумку отправились грязные простыни, затем книги и кассеты. Она казалась спокойной и даже, кажется, что-то себе под нос напевала.

— «Да» — и это все?

Я застегнула на животе ремни корсета и встала с кровати Трудно быть гордой, когда тебе даже сложно встать с кровати. Сидеть мне было нельзя ни под каким предлогом. Поэтому для того, чтобы подняться с кровати, мне сначала надо было встать на четвереньки, а потом осторожно спустить ногу на пол.

— А что ещё ты хотела бы услышать?

Она все-таки немного нервничала. Когда Юка нервничала, она всегда казалась надменной.

— Тебе интересно, в какой позе мы трахались? Обсуждали ли тебя? Почему я такая сука? Что именно? Ты спрашивай, не стесняйся.

— Как же ты можешь так…

— Как?

— Беспринципно. — Я отвернулась, не выдержав её взгляда.

Почему она поступила подло, а стыдно было мне. Почему так?

— Дура ты!

Юка швырнула в сумку стопку тарелок, жалобный звон свидетельствовал о том, что тарелки, как им и было положено, разбились, и теперь мне придётся выгребать из сумки стекло.

Юка закурила.

— Ничего ты не понимаешь. Да нужен мне твой Генчик, как корове баян!

— А если не нужен, тогда зачем… Зачем, Юка? Иногда ты кажешься мне близкой, но иногда я тебя вообще не понимаю!

Она на каблуках развернулась ко мне. Лицо её покраснело. Сигарета дрожала в пальцах. Сейчас Юка выронит её на мою постель, и в больнице начнётся пожар. Может быть, мы обе погибнем, и тогда ей не придётся что-то объяснять, а мне не придётся её за это ненавидеть. Тогда всё останется как есть.

— Вот именно! — гаркнула она. — Ты меня не понимаешь и не понимала никогда.

— Так объясни же.

— А что тебе объяснять, дуре?! Я же тебя люблю, а ты не замечаешь ничего.

— Что? Юка, перестань паясничать.

Я это сказала и в ту же секунду поняла, что паясничать никто и не собирался. Юка серьёзно смотрела на меня; она даже забыла «надеть» издевательскую ухмылку — чтобы в крайнем случае все можно было отыграть обратно.

— Я тебя люблю, — спокойно сказала Юка. — И всегда любила. И надо быть полной дурой, чтобы ничего все это время не замечать.

Я села на кровать.

Потом спохватилась, вспомнила, что сидеть мне нельзя.

— Юка, ты с ума сошла? Ты это говоришь, чтобы из-за Генчика оправдаться?… Знаешь, мне в принципе на него наплевать. Мне просто обидно, что именно ты так поступила, что ты меня обманула…