Бродячий цирк (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 50

— Нет? Что это значит?

Я перестал следить за построением своих фраз. Какая разница, в каком порядке маршируют друг за другом слова, если всё равно единственным правилом, которым, похоже, следовали при общении с иностранцами местные жители, это «меньше английских слов, больше жестикуляции».

— Для цирка нет. Вчера звонили. Говорили в цирк доктор. Доктор не пришёл назад.

Я озадаченно смотрел, как она потрясает телефонной трубкой и тычет в календарь, словно я мог не понять простых слов «yesterday» и «call». Несмотря на внушительные габариты, в движениях женщины не было ничего лишнего, будто у повара, нарезающего бекон. И пахла она лекарствами, а из кармашка халата торчал, будто восклицательный знак, градусник. Настоящая медсестра. Впрочем, как и всё в этом городе. Такое впечатление, что ненастоящих работников здесь просто не бывает.

— Не вернулся?

— Не вернулся.

Как мог, я описал внешность доктора, благо, та была довольно примечательной. Женщина кивнула и довольно растерянно вытерла тыльной стороной ладони глаза, будто бы опасалась случайных слёз. Должно быть, слишком выразительно я демонстрировал сложенной в щепоть пятернёй бородку.

— А кто звонил? — спросил я напоследок, и заработал тычок пальцем в свою сторону.

— Ты.

— Я?

— Твой голос.

Медсестра нахмурилась, вложила одну руку в другую так бережно, как будто вкладывала в выложенную ватой коробку вазу.

— Ты сказал: «Проститьйе, в цирк на площъядь нужен доктор. Челёвек мирайет», — она процитировала это на довольно корявом польском. А потом повторила на английском.

— Но никто не умирал вчера! Я и вам не звонил!

— Доктор приходил к вам?

Я покивал, вспомнив настойчивого и вместе с тем растерянного врача. Так вот, чего он хотел… Кто-то позвонил и, представившись работником цирка, сказал, что у нас умирает человек.

— Я могу дать вам домашний адрес доктора. Он живёт тут недалеко и не отвечает на телефон. Но вы можете позвонить в дверь. Это сейчас направо, потом через два квартала налево. Марксов переулок.

Я выхватил бумажку с адресом и попросил:

— Вы можете пока позвонить в больницу?

— Что?

— Позвонить в больницу. Ещё раз. Я уже звонил, но там было занято.

— Зачем?

Перед глазами встало белое, словно у куклы, лицо Джагита, и меня передёрнуло.

— У нас умирает человек.

— Опять умирает?

— Всё ещё. Пожалуйста, вы должны нам помочь. Позвоните в больницу.

Дождавшись кивка, я выбежал наружу и столкнулся нос к носу с Мариной. Схватил её за руку и увлёк за собой, считая переулки и на ходу рассказывая, что мне удалось узнать.

— Костя хотел сам доехать до больницы, на автобусе, и отвезти Джагита, — она посмотрела, как меняется выражение моего лица. Это же самое простое решение! Как оно не пришло в голову мне? Зачем бегать, искать вчерашнего доктора, обрывать телефоны больницы, если можно привезти им пациента? И продолжила: — Но автобус не завёлся. В ротор попала грязь, а это очень плохо. Анна отправилась ловить такси. А я пошла искать тебя.

— Думаешь, ей удастся?

— Откровенно говоря, уже не знаю. Слишком много совпадений.

Я вспомнил наш ночной разговор и кивнул.

— Странных совпадений.

Марина ничего не ответила. Мы нашли нужный переулок, застроенный совершенно одинаковыми домами из красного кирпича, будто бы эти дома были кирпичиками в стене другого, исполинского здания с небесной крышей, вперемежку с крохотными сквериками. По указанному в бумажке адресу никого не оказалось, а из окон на нас глядели шторы весёлого тёмно-бордового цвета.

Я сел на газон и задумался.

За всё проведённое здесь время мы не встретили ни одного хоть в чём-нибудь несовершенного человека. Все они были тщательно доработаны кисточкой и тоненьким, как скальпель, ножом, который используют для филигранной резьбы по дереву. Всё продумано кем-то большим и умным до мелочей. Значит, и мальчишки должны быть настоящими. Такими, о каких говорят: «у него шило в заднице». Или — «ему бы надрать уши, но сначала хорошо бы поймать». Такими, которые целыми днями пропадают на улице и знают обо всём, что происходит в их районе. И первыми узнают любые новости.

Конечно, придётся повозиться, чтобы проверить свои наблюдения.

Я поделился мыслями с Мариной и она фыркнула:

— Это не те ли, которые пялились на наше представление? Стояли строем и пялились. И хлопали… мальчишки, тоже мне.

Мой энтузиазм слегка поутих. И всё же я твёрдо решил проверить.

— То были какие-то маменькины сынки. Те, о ком я говорю, пока шло представление, наверное, по десять раз исследовали каждый фургон, поприсутствовали при нашем тайном совещании и успели покататься на лошадях. Ты не знаешь ещё их породу. И, заметь, никто их не заметил!

— Хорошо, можешь ловить своих приведений. Я узнаю, как дела в лагере.

Они были на полголовы ниже меня и на год-полтора младше. Их было семеро. Обыкновенные хулиганские рожи, вроде тех, что шныряют по подворотням любого города. Но отличия всё же были: cиняки и царапины были крест-накрест заклеены свежими пластырями. Порванные штаны аккуратно заштопаны.

— Эй, ребята!

Семь пар глаз уставились на меня. Я вспомнил Вилле и Сою. Особенно Вилле. Попытался придать своему лицу такое же выражение. Выражение постоянной и плохо скрываемой настороженности, выражение всегда-на-готове. Сердце бешено стучало и рвалось с поводьев.

— Вы местные? Есть вопрос.

— Чего тебе? — грубовато ответил один.

«Ты откуда взялся?» — додумал я второй вопрос, который неминуемо должен был последовать, и тут же подготовил на него ответ. Однако его не прозвучало.

— Видали, вчера выступал цирк?

— Ну, — ответил другой с точно такой же интонацией.

И опять вопроса о территориальной и кастовой принадлежности не последовало. Если бы они узнали, что я из цирка, спасти меня смогла бы только самоуверенность и то, что я всё же немного постарше их.

— Приходил доктор. Из аптеки на Крюгерштрассе. Такой, в очках и с бородой. Он пропал. Вчера ночью не вернулся домой. Может, вы что-то слышали?

— Не слышали, — сказал третий. Снова с той же интонацией, она звучала как магнитофонная запись.

— Доктора мы знаем, — тявкнул второй.

— Цирк видели, — сказал первый и поскрёб локоть. Локоть был крест-накрест заклеен пластырем, тем же самым, что красовался на разных больных местах остальных. Словно у всех была одна мама. Или, по крайней мере, они все покупались в одной аптеке. Вполне возможно, что в той самой, где я побывал полчаса назад.

— А что, он пропал? — проснулся четвёртый.

— Кто пропал? Цирк? — это не то пятый, не то шестой. Пятый совсем крошечный, голова утопает в не по размеру огромной кепке. Шестой чуть постарше, с короткой стрижкой под ёжик. Что объединяло этих двоих, так это одинаково квадратные подбородки, которые встречаются обычно у зрелых мужчин. Наверное, братья.

— Да нет же. Он спрашивает про доктора, — сказал седьмой, низенький коренастый мальчишка с глупо заправленной в шорты майкой. У него у единственного в качестве оружия был пластиковый автомат.

— Доктора мы знаем, — сказал четвёртый.

— Ну и что с того? — сказали хором первый и второй.

Я открыл рот, чтобы ответить хотя бы одному из них, и только тут понял, что все мы говорим на одном языке. Растерянно попытался понять на каком, и запутался ещё больше. На немецком мы говорить не могли, просто потому, что я его не знаю, и не понял бы ни слова. На английском тоже навряд ли. Может быть, я бы всё и понял, но с известным трудом.

— Вы говорите на польском?

Я внимательно их разглядывал. Из карманов торчало обычное мальчишеское «оружие» — рогатки и палки, которыми можно при случае очень весело запустить в бродячую собаку. У одного карманы куртки и штанов сильно отвисали, будто были набиты камнями.

Первый и второй растерянно переглянулись, а потом второй переглянулся с третьим. Четвёртый от волнения начал выковыривать из карманов и класть в рот гальку. Седьмой засунул в рот автомат, так, словно собирается застрелиться. Они тоже не ожидали такого поворота событий.