Бродячий цирк (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 52

— Мы никуда не уедем до завтрашнего утра. Ночью выйдем на охоту.

— За котом? — спросил я.

Аксель посмотрел на меня как на идиота.

— Конечно нет. Идите отсыпайтесь. До полуночи ещё достаточно времени.

Тем вечером я вспомнил приют. Мы сейчас словно тогда, в детстве — мальчишки, готовящиеся к ночной вылазке наружу. Сидели на кроватях и тихо ждали, когда заснёт воспитательница. Мерно и старательно дышали. У нас в спальне, как и в любой спальне в этом крыле, был односторонний интерком, который позволял воспитательнице прослушивать комнаты. Очень удобно, если хочешь выучить несколько новых бранных слов, и мы иногда предоставляли нашим пани-воспитательницам такую возможность, подкрадываясь к интеркому и внезапно произнося ругательства над самым микрофоном. После чего требовалось рассредоточиться по этажу, по соседним комнатам, и, слушая неотвратимо приближающийся стук каблуков по паркету, быстро организовать себе алиби.

Несмотря на общую идею, напоминающую концентрационный лагерь, интерком подарил нам много весёлых минут.

Чтобы сбежать на ночную прогулку у нас была разработана целая система. На одной из ветвей старого вяза за нашими окнами было закреплено зеркальце, через которое можно наблюдать за воспитательскими окнами, завешенными красными гардинами. Пани Банши выключала свет строго в десять, в этом, и в этом единственном, пожалуй, нам и нравилась её строгость. Пани Саманта — в десять-тридцать. Молодые пани любили полежать в кровати и почитать книжку. Или поиграться с интеркомом, слушая дыхание спящих (или притворяющихся спящими) воспитанников.

После того, как красный свет гас, в головах загорался зелёный. Мы выжидали около пятнадцати минут, вставляли в магнитофон кассету с записью нашего дыхания и сонного бормотания во сне и ставили его поближе к интеркому. И отправлялись на прогулку.

Эта система тоже была не без огрехов. Кассету записали не до конца, и последние двадцать пять секунд приходились на концерт Вивальди с оркестром, на самую его кульминацию, когда звучат трубы и скрипки, и завершается всё протяжным «бом!» литавр. Старые пани подумали, что началась война, и что радио, каким-то образом проникнув в их спальню, решило оповестить об этом их лично. Несомненно, они думали, что «радиоточка» — это что-то такое, что может забежать к тебе в комнату, как таракан. Молодые пани просто-напросто валились с кроватей. Точно так же валились с кроватей и мы, успевшие к тому времени благополучно вернуться с прогулки и позабывшие выключить магнитофон. Кто-то даже писался в постель.

— Помехи, — говорил, тряся головой, напуганным воспитательницам наш старый техник, еврей со звучным именем Карл, и, приблизив обезьянье лицо близко к лицу пани, назидательно выставлял палец. — Блуждающая помеха. Она может блуждать по комнате, по стенам и гардинам, пока не попадёт в провод. Уверен, если вы не будете забывать выключать на ночь свой интерком, всё будет нормально.

Карл всегда был на нашей стороне, наверное, потому, что сам был среди первых, вылетевших из гнезда нашего приюта, птенцов. Мы порой очень жалели, что не могли пригласить Карла в качестве эксперта в разных других областях нашей жизни. Эксперта по заляпанным кашей потолкам в столовой, например. Или затопленным туалетам с плавающими, как комья снега по только оттаявшей реке, комками туалетной бумаги. «Это блуждающая протечка, — сказал бы он. — Это потолочная плесень, а вовсе не каша».

Как-то так само собой получилось, что с наступлением темноты мы все собрались в жилом фургоне. Пошёл дождь, но почти сразу прекратился, смочив уставший за два дня от жары асфальт. Я представил, как женщина с манжетами, развалившись в дачном кресле, вытирает влажной салфеткой лоб.

Город ожил, рычали автомобили, тренькали велосипедные звонки. Дома старались перещеголять друг друга узорами из окон. На самом краю парка очень театрально скандалила молодая пара. Если выглянуть наружу, можно было увидеть там, за занавесом ивовых веток, как девушка размахивает букетом цветов.

Нам всем было не по себе. Электроплитку втащили внутрь. Магазин закрылся, но электричество по-прежнему было с нами. Марина разливала по чашкам чай и мазала маслом бутерброды; от её движений пламя четырёх свечей (всёх, которые мы нашли) трепетало и шипело, как растревоженная гадюка. Анна, отдёрнув с окон шторы, сидела на кровати и переводила поочерёдно на каждого из нас жалостливые глаза. Костя разложил на половину стола схему топливной системы «Фольксвагена» и, подперев кулаками подбородок, ползал по ней глазами, периодически наклоняя чашку с чаем, играющую роль дроссельной заслонки карбюратора, то влево, то вправо. Сам карбюратор расположился под столом и тускло отражал свет от одной из свечей. Аксель молчал вместе с нами стоя у коробки с иллюзиями. Мышика внутрь не пустили, слышно было, как он швыряется под полом.

Я, послонявшись немного по вагончику и увидев знак от Анны, присоединился к ней на кровати. Она тут же обняла меня за плечи. Но даже это не заставило меня смутиться: слишком сильно было повисшее в воздухе напряжение.

Джагита заботливо устроили на коврах, обложив со всех сторон подушками. Он всё ещё пребывал в этом странном трансе.

— Ему не лучше и не хуже, — говорил Аксель во время вылазок за новой чашкой чая, тыча пальцем в его щёки, так, словно проверял на готовность курятину. — В некотором роде это хороший знак.

— Две осени назад, — помнишь, Акс? — когда он только пришёл, я думала, что это его обычное состояние, — сказала Анна.

Я покивал. До недавнего времени я тоже так думал. Джагит — та глыба камня, которая не даёт нашему маленькому и похожему на воздушный змей шапито улететь в пропасть.

— Половина двенадцатого, — наконец сказал Аксель. — Нужно выходить.

Джагита мы оставили на попечении Мышика, разрешив ему в качестве исключения забраться в фургон и строго-настрого наказав без крайней нужды не вылезать.

Лучи фонариков резали темноту на мелкие ломтики. Хотя по-настоящему темно здесь было только в парке. Город в оправе из перемаргивающихся фонарей сиял, как застольная драгоценность.

— На всякий случай, — сказал Аксель, — у каждого должен быть источник света.

Мне досталась громыхучая керосиновая лампа. На Марине была футболка со светящимся в темноте рисунком. Костя спрятал пока свой фонарик в карман. В руке у него была зажжённая сигарета.

— Мы можем обвязаться, — пропела Анна. — Кто-нибудь захватил верёвку? Обвязаться, как будто мы исследователи подземелий.

Марина пихнула меня локтем под рёбра, мол: «Помнишь, я говорила? Анна — куда больше ребёнок, чем мы с тобой». Но я не ответил. В отличие от неё я прекрасно понимал, что Анна всего лишь подначивает Акселя и пытается таким образом справиться со своим страхом.

— Это отличная идея, но, пожалуй, возвращаться не будем. Но, что точно, нам могут пригодиться каски. Я видел здесь неподалёку стройку, можем заглянуть в вагончик рабочих.

Капитан был абсолютно серьёзен. Марина состроила лицо в стиле «ну что за сборище идиотов», и я состроил точно такое же.

Мара добыла где-то немецко-английский словарик, по развороту томика ползли бутылочно-зелёные блики от её футболки.

Думаю, каждый здесь хотел бы знать, что мы всё-таки ищем. Аксель устремился вперёд, моргая фонариком в тёмные закоулки и распугивая кошек. Мы прогулялись по улице, которая называлась, как мне подсказала Мара, «Красная улица», и обнаружили центральную площадь.

— Вот, где нам нужно было выступать, — сказала Анна. — Смотрите, часы как в «Назад в будущее». Вот это класс!

Она запрыгнула на заборчик, прошивающий обмёточным швом край газона, и вышагивала по нему, словно ныряльщик по трамплину.

Здесь и правда были старинные часы, они венчали приземистую башенку в стиле позднего средневековья. Также было несколько статуй, выглядящих в сумерках как несколько заплутавших во времени наших зрителей со вчерашнего представления.