Распутин наш (СИ) - Васильев Сергей Александрович. Страница 7

– Что-то хотел спросить, Дима? – привалившись к краю дивана и на минуту закрыв от усталости глаза, прошептал Григорий, понимая, что без передышки свалится в обморок или умрёт, не успев сделать ничего из предписанного.

– Откуда?… Как ты узнал? – с трудом выдавил из себя аристократ, заходясь кашлем.

– Из грядущего, – коротко ответил Распутин, не открывая глаз и не поворачивая головы. Сочинять что-либо не имело смысла. Как врач, он знал – с такими ранами не живут.

– Значит всё это правда? Про расчленение, про ликвидацию Империи…

– Правда ещё горше, Дима. Чтобы она была полной, надо добавить расстрел царской семьи, полное уничтожение дворянского сословия и гибель десяти миллионов бывших подданных Российской империи в огне гражданской войны…

Дмитрий Павлович закрыл глаза, по его щеке скатилась огромная слеза.

– Мне очень жаль… Я не знал… Правда…

– Это хорошо, что тебе жаль, Дима… Значит ТАМ тебе будет гораздо легче, – тихо произнес Григорий после паузы. – Ты прости, я твоим пистолетиком воспользовался, завалил одного гада. Вот, возвращаю. Держи! Не годится боевому офицеру на поле боя без оружия…

Распутин вложил в слабеющую руку князя разряженный браунинг, стащил ставшие тесными перчатки, с трудом поднялся на ноги и побрел на свежий воздух, подгибая колени и спотыкаясь. Требовалось определить, какой эффект на окружающих произвел столь шумный “банкет”, но больше всего не хотелось оставаться рядом с умирающим. У Григория, видевшего сотни смертей, именно сейчас подкатил ком к горлу и задрожали пальцы. “Соберись, тряпка!” – зашипел он сам на себя, еле переставляя ватные ноги.

Пуля, выпущенная офицером британской разведки, лишила великого князя возможности перейти после революции на английскую службу и эмигрировать в Лондон. Для вырастившего его Отечества он не сделал ничего и даже не пытался. “Поплакать тебе не над кем, Гриша? Зайди в солдатский госпиталь – обрыдаешься!”

Отругав себя, Распутин вывалился на крыльцо и прислушался к ночному городу.

“И всё-таки, я – молодец!” – добавил Григорий ложку мёда в собственное настроение, вспомнив про автомобиль. Приехав сюда, он запретил выключать двигатель на случай срочной эвакуации. Эта “молотилка” сыграла совсем другую роль, заглушив своим тарахтением стрельбу в особняке. За чьи-то излишне беспокойные уши можно не волноваться. Внешняя обстановка производила впечатление садово-дачного кооператива, а не столицы империи. Безжалостная урбанизация и всеобщая электрификация еще не сделали жизнь города круглосуточной. За исключением крохотных островков, приобщившихся к ночной жизни, Петроград подчинялся крестьянскому расписанию аграрной страны, засыпая с закатом и просыпаясь с петухами, роль которых исполняли заводские гудки. Одинокие фонари освещали медные пятачки пространства, а вокруг них царила тьма, позволяющая видеть сияние звёзд и огромной Луны, отчего городской ландшафт покрывался серебристым блеском. В таком ночном городе можно укрыться, раствориться, спрятаться. Какие городовые и околоточные?! Эта публика жалась к опорным пунктам и становилась заметной лишь по мере приближения к центру. А буквально в версте от Зимнего островки дворцовых усадеб терялись в болоте частных разнокалиберных построек, тонули в тени парков и садов, подтверждая классический афоризм – “Петербург – это ещё не Россия”.

Малая, аристократическая часть столицы на третьем году войны по-прежнему оставалась “засланным западноевропейским казачком” и могла позволить себе бессонную ночь, вкушая “Сюпрен де вой яльс с трюфелями” или “Волован Тулиз Финасвер”, и беззаботное потребление алкоголя без оглядки на “сухой закон”. Подавляющее большинство жителей столицы ложилось спать пораньше, экономя освещение и собственноручно претворяя в жизнь наказ диетологов конца ХХ века отдать ужин врагу – на него просто не хватало средств.

Эти две столицы жили в одном городе, ничего не зная друг о друге, случайно пересекаясь только утром. Утомленных ночными застольями “небожителей” развозили по домам личные экипажи и “моторы”, а навстречу им бежали звенящие трамваи, набитые пассажирами. Кондуктор, седоусый старик, объявлял: «Финляндский вокзал». Со скрежетом отодвигались двери. Наружу с баулами, мешками и корзинами, спеша на работу или на перрон, высыпали представители другой, земной столицы России.

Сладкий дневной сон вельможных особ охраняли суровые городовые, дворники, швейцары. Покой и нега курились в парадных, где на высоких дверях квартир тускло отсвечивали медные таблички: «Статский советник Тобольцевъ», «Врач г-н Коттенъ. Прием по вторнiкамъ и четвергамъ». А улицы проснувшегося города заполняли их могильщики – миллионы запасных и новобранцев, призванных без надобности и без дела околачивающихся в Петрограде. Скверно кормленные, плохо одетые, размещенные в тесноте и грязи, они оставались без присмотра, делу не обучались, томились от бездействия и развращались.

Но заметно всё это будет позже. До “первых гудков” оставалось еще три часа. Распутин удовлетворенно констатировал полное отсутствие постороннего интереса к собственной персоне и разгромленной резиденции британской разведки.

“Надо опять менять собственный, так хорошо свёрстанный план,” – констатировал Григорий, копаясь в рычагах и заслонках, пытаясь заглушить драндулет. “Что выбрать? Погром иностранной миссии местными англоненавистниками? Ссору в благородном семействе с поножовщиной и перестрелкой? Коварный удар инородцев в спину России?” За короткие предрассветные часы требовалось принять решение и подготовить соответствующий ему антураж. “А как объяснить, что в это время делал лично я? Конечно же, валялся раненый без чувств!” Это тот случай, когда пуля под ребрами является лучшим алиби.

Распутин обошёл дореволюционную тарантайку, бросил хмурый взгляд на окна британской резиденции, осторожно вдохнул морозный воздух и поднял глаза к звёздам, словно ища поддержку у неба. Муки принятия решения. Тому, кто их пережил, не требуется пояснений. Кто не ведал – тому не объяснить. Весь опыт прожитой жизни, вера в себя и собственные силы должны помочь действовать безапелляционно. Тогда откуда столько сомнений? Почему нет уверенности в своём послезнании и компетентности? Колебания, страх ошибиться, сделать неверный шаг, страх неизвестности, в конце концов. А если допустить, что правильного ответа не существует? Есть просто версия, где события пойдут по выбранному тобой сценарию, а рядом, в параллельном мире, будут существовать другие варианты, где ты поступил совсем не так… Предположение слабо успокоило и не отменило необходимости мучиться с дилеммой здесь и сейчас. Может быть, выбор какого-то одного варианта из множества и есть божий дар творить мир по божьему подобию, изменяя действительность своими поступками? Тогда муки принятия решения – расплата за этот дар и намёк, какую тяжесть испытывал ОН в момент мироздания… Ты хотел стать немного Богом, Гриша? Пожалуйста! Выбирай! Перед тобой множество альтернатив, каждая из них создаст отдельный мир, непохожий на другие. Осталось угадать, где ты оказался прав и выиграл..

Распутин с силой опустил кулак на капот автомобиля. Всё! Решение принято! Изменения в сценарии утверждены. Пора заняться декорациями и персональными пригласительными билетами для особо важных персон.

Глава 4. Чёрная меланхолия генерала Батюшина

Генерал Глобачёв, постаревший за это утро на четверть века, аккуратно, плотно прикрыл за собой дверь и вышел на свежий воздух. Облегченно вздохнул, хотя какое уж тут облегчение!

Служба царская во все времена славилась безукоризненным следованием неписаному правилу – наказание невиновных и награждение непричастных. Тех и других чаще всего определяли, как в древней Греции: гонец, доставивший добрую весть, осыпался царскими милостями, принесшему дурную легко могли снести голову или “загнать за Можай” без прошения и мундира. Сегодняшний день обещал быть урожайным на второй вариант церемоний. Генерал не помнил случая, чтобы за одну ночь на тот свет насильственно отправились сразу два великих князя и самый богатый человек в империи. Гибель двух высокопоставленных британских подданных грозила грандиозным дипломатическим скандалом… А на высочайший доклад идти ему, как главному по охране порядка в столице. Хорошо, что “друг семьи” выжил, хотя… “Уж лучше бы его!” – злобно заворошилась в голове мысль и сразу затихла. Истерика императрицы – испытание посильнее немилости императора.