Наследница огненных льдов (СИ) - Ванина Антонина. Страница 14

– Ты и вправду хочешь разобраться во всём, что случилось с дирижаблем и дядей Руди?

– Он ведь и мой дядя тоже.

После этой фразы я почувствовала, что лёд начинает понемногу таять. Эспин убедил меня в своей правоте и искренности. И всё же одно обстоятельство по-прежнему не давало мне покоя:

– Тогда кто тот человек, что пытался выяснить, в каком купе я еду?

– Понятия не имею.

– Но ты точно не причастен к его появлению?

– Зачем мне подсылать к тебе кого-то, если я сам еду в этом поезде вместе с тобой?

– Если послал не ты, то это был твой отец. Он хочет, чтобы тот человек приглядывал за нами обоими.

Кажется, у меня получилось заронить зерно сомнения, потому как Эспин не нашёл, что возразить. Вместо этого он поднялся с места и сказал:

– Ладно, выпускай своего монстра из сумки, пусть охраняет купе. А мы с тобой немного прогуляемся.

– Куда? – не поняла я.

– Хотя бы до вагона-ресторана. Может быть, нам повезёт, и за тобой увяжется тот шпион. Интересно же знать, кто тебя преследует.

Глава 9

Увы, но подозрительный тип так и не попался мне на глаза, сколько бы я не слонялась по вагонам в надежде привлечь его внимание, дабы тут же разоблачить шпиона.

К концу дня я так устала, что, зайдя в купе, тут же припала на услужливо разложенную проводником кровать. Правда, я быстро вспомнила, что Эспин сидит напротив, и потому выслала его на полчаса в тамбур, чтобы спокойно переодеться, спрятаться под одеяло и потушить свет настенных бра. Пусть Эспин пробирается к своей кровати наощупь, а переодевается наугад.

Спала я на удивление спокойно, пробудившись лишь раз, когда услышала удивлённый вздох и тихое ругательство. Видимо, это Эспин проснулся оттого, что на него недружелюбно таращатся два красных глаза. Хорошо, что после не было криков боли и лязга вилки.

А утром я проснулась оттого, что солнечный свет падал мне прямо на лицо через незашторенное окно. Разлепив глаза, я огляделась: Эспин в полном облачении читал газету и не обращал на меня никакого внимания, а вот Брума нигде не было.

Я подскочила на месте и села на кровати. Меня совершенно не волновало, что одеяло сползло с груди, и теперь Эспин может видеть мою ночную сорочку. Мне нужно было срочно узнать:

– Что ты сделал с Брумом?

Эспин отложил газету и вопросительно взглянул на меня, чтобы ответить:

– Ничего.

– Тогда где он?

– Наверху, – подняв глаза, ответил Эспин, – думает, что он летучая мышь.

И вправду, напротив окна, прицепившись присосками на ступнях к потолку, висел Брум. Глаза закрыты, а ручки и ушки мерно покачиваются в такт ходу поезда. Никогда не видела, чтобы хухморчики так спали. Правда, я вообще ни разу не видела где и когда они отходят ко сну. Да и про то, что в темноте у них светятся глаза, я тоже узнала совсем недавно и только благодаря Бруму.

Поняв, что он жив, я с облегчением выдохнула и снова отослала Эспина в тамбур. Закончив с переодеванием, я уже застёгивала кофточку, как по стеклу, словно паук, пополз Брум. Оказавшись на столике, он сладко зевнул, продемонстрировав мне три ряда похожих на мелкие иголочки зубов.

– Ну что, выгнала этого? – первым делом поинтересовался он.

– Не "этого", а Эспина, – нравоучительно пояснила я. – Тебе стоит быть вежливее с людьми.

– А я вежлив с этим хмырём. Если бы я был невежлив, у тебя бы уши завяли от слов, которые тебе не положено знать.

– Не пойму, какая кошка перебежала между тобой и Эспином.

– А не надо было отпускать шуточки про мой мех, – начал ворчать Брум. – Не надо вообще о нём говорить. Даже думать нельзя, понятно?

– Ладно, уговорил.

Я так и не поняла, с чем связано столь трепетное отношение Брума к собственной шёрстке, но благоразумно не стала развивать тему, дабы  и самой не попасть под горячую руку. Вместо этого я достала из своей сумки расчёску и начала сооружать на затылке пучок, прикрытый волнами прядей. Желая закрепить результат, я высыпала содержимое сумки на столик, чтобы найти шпильки, но почему-то кроме них я увидела множество странных вещей, которые я точно не брала с собой.

Помимо вилки и припасённого специально для Брума яблока, передо мной лежали два металлических напёрстка, катушки белых и чёрных ниток, десяток швейных иголок в специальном футляре, три погнутые скрепки и кусок ластика. Последний и вовсе выглядел жалко, будто его кто-то грыз.

– Это ещё что такое? – спросила я Брума.

– Отдай сюда, – возмутился хухморчик и отнял у меня обглоданный ластик.

– Так это его ты вчера жевал? – догадалась я. – А почему не яблоко? Я ведь специально взяла его, положила к тебе в сумку, думала, ты проголодаешься в дороге.

– Я не буду есть твоё гадостное яблоко с гадостной мякотью.

И в доказательство своих намерений он снова начал кусать ластик. Я даже не решилась спросить его про набор швеи в моей сумке – сейчас Брум явно был не в настроении, как, впрочем, и всегда. Может быть, это от неправильного питания? И как только он может есть всякую гадость? Хотя, с его-то тремя рядами зубов можно прожевать не только резину.

Когда в купе вернулся Эспин, участь примеченного им на столе яблока была решена. Достав из своего саквояжа складной нож, он тут же разрезал плод пополам и протянул одну дольку мне:

– Держи, кузина. Завтрак будет готов через полчаса. Самое время раздразнить аппетит.

Что ж, я не имела ничего против лёгкого перекуса. А вот Брум глаз с меня не сводил. Когда я съела без остатка свою половинку, он тяжко вздохнул и отвернулся. И что это было? Яблоки ведь такие гадостные.

А вот Эспин не спешил пробовать свою дольку. Вместо этого он вырезал ножом сердцевину, в которой сосредоточились семечки, и протянул её Бруму:

– Ну что, маленькое чудовище, будешь ещё показывать мне свой характер?

Хухморчика было просто не узнать. Он потянул ручки к угощению, но Эспин не спешил его отдавать.

– Ну ладно, ладно, – сдался Брум, – больше не буду тыкать в тебя вилкой. Дай уже сюда эту внутренность.

И он действительно взял огрызок яблока и, перебирая восьмью крохотными пальчиками, стал планомерно выковыривать из него семечки, а после отправлять их в рот и с довольным видом похрустывать. Так вот оно что, не я одна люблю есть сердцевинки. Правда, вместе с яблоками, а не отдельно от них. Видимо это сказываются детские привычки времён моей жизни в Сарпале, где ничто мало-мальски съедобное не выкидывается в мусорную корзину. А Брум, наверное, решил, что я ужасная жадина. А ведь мог просто сказать, я бы обязательно поделилась с ним сердцевинкой.

Когда настало время завтрака, и Эспин повёл меня в вагон-ресторан, в коридоре я не упустила момент, чтобы спросить:

– Откуда ты знаешь, что едят хухморчики? Дядя Густав ведь запретил приводить их в ваш дом.

– Зато у дяди Олафа живёт не меньше двух десятков этих созданий. Кузены любят подкармливать их всякой всячиной. Не раз видел, как хухморчики теряют голову рядом с любыми семечками и косточками.

Надо же, а я и не знала. Слышала только, что в еде хухморчики предпочитают несъедобные для людей субстанции. В доме дяди Руди они всегда трапезничают тайно от людей, чтобы не портить нам аппетит. Интересно, а когда мы едим привычную для них пищу, хухморчики тоже испытывают чувство недоумения и брезгливости?

Проводить эксперимент и возвращаться за Брумом, чтобы взять его в вагон-ресторан я не стала. Зато мы с Эспином расположились за двухместным столиком дрёуг напротив друга и сделали заказ.

– Скажи, – получив свои блинчики с джемом, я не вытерпела и спросила Эспина, – почему журналисты ищут командира Толбота? Это ведь не только из-за крушения дирижабля, да? А из-за чего ещё?

Эспин отправил в рот кусочек жареного бекона, а после загадочно ухмыльнулся и сказал:

– Удачное место, чтобы поговорить об этом.

– Так о чём? – не терпелось узнать мне, ибо Эспин не на шутку распалил моё любопытство. – Что ещё натворил Ялмар Толбот?