Обещания богов - Гранже Жан-Кристоф. Страница 32

– Какое это имеет значение для расследования?

Хлюпанье плоти, хрипы и стоны доносились до них, как сумрачное бульканье болота.

– Согласно датам моих сеансов, всем Адлонским Дамам за неделю до смерти снился Мраморный человек. Это означает, что каждая из них в свою очередь видела деталь, вызвавшую этот сон.

– Никак не пойму, куда ты клонишь.

– Нужно подробно восстановить все их времяпрепровождение в течение недели, предшествующей убийству, нужно осмотреть места, где они бывали: убийца скрывается в каком-то из них. Возможно, это церковь, или музей, или просто модный магазин…

Казалось, Бивена его речи не убедили. Конечно, он рассчитывал, что Симон будет служить его глазами и ушами в «Вильгельм-клубе», а не направлять расследование, руководствуясь своими измышлениями.

– У тебя слишком богатое воображение, – в конце концов подвел итог он.

– Значит, у меня есть нечто общее с убийцей.

Симон встал. Воротничок его рубашки промок насквозь, вонь подвала забила ноздри. Он больше не мог оставаться в этой клоаке.

– Я предупрежу тебя, если узнаю хоть что-то, – в свою очередь заключил он. – И прими совет: продолжай ходить в штатском, пока будешь вести это расследование. Эсэсовская форма не лучшее прикрытие, если хочешь действовать скрытно.

Циклоп ухватил его за запястье:

– Отлично, но не забывай одну вещь.

– Какую?

– Для меня ты остаешься одним из подозреваемых.

– Можешь провести у меня обыск. Нацистского кинжала у меня нет.

– Да, но ты единственный, кто спал со всеми тремя жертвами.

Симон застыл.

– Откуда ты знаешь?

– Простая интуиция.

Психоаналитик решил перевести угрозу в шутку:

– Ты прав. Кто знает? Может, я и есть человек с каменным членом.

– И правда, всегда говорили, что у карликов он огромный.

34

Выйдя из клуба «Нахтигаль», Франц Бивен решил отправиться к проституткам. Дело не терпело отлагательств: ему срочно требовалось избавиться от всех мужских запахов, липнущих к коже.

Он нашел свою машину – шофера он отпустил – и двинулся на юго-запад, в Нойкёльн, где располагался «Клара-Хаус», хорошо известный офицерам СС. Не бордель в прямом смысле, а бар, где царила такая мания всего нацистского, что девицы не требовали ни денег, ни чувств, если на вас был мундир.

У Бивена кружилась голова, но не от алкоголя, а от откровений Крауса, который больше запутал его, чем помог. Только-только он обнаружил серьезную улику, как этот коротышка начал морочить ему голову снами и бессознательным…

После ухода Симона он задал несколько вопросов Вилли Беккеру. Скользкий тип, и даже очень скользкий, но он никак не мог убить этих несчастных девиц и уж тем более изувечить Лени Лоренц, которая, судя по всему, была его лучшей подругой.

По поводу его писем к Лени и содержащихся в них расчетах Беккер был весьма уклончив – наверняка речь шла о каких-нибудь темных финансовых махинациях, не представляющих интереса для расследования, и Бивену оставалось только удивляться, зачем это могло понадобиться весьма обеспеченной женщине. Вот о таких и говорят, что «горбатого могила исправит».

Бивену понравилась их краткая беседа. Вилли – педик, но крепкий орешек, напомнил ему времена СА. Он бы понравился Рёму и его клике извращенцев и налетчиков. Мир праху их

Бивен ушел с тяжестью на сердце: он так и не сказал Вилли о смерти Лени. Секретность превыше всего.

От Ноллендорфплац до Нойкёльна – не ближний свет, плестись и плестись. Но берлинская ночь была тиха и пустынна. На своем «мерседесе» он долетел быстро. Вскоре уже показался бар «Клара-Хаус».

Он терпеть не мог это место, но у него не было ни любовницы, ни свободного времени, чтобы решить насущную проблему. Так или иначе придется лезть в эту дыру.

Паркуясь, он опять подумал о «Нахтигале», о месиве переплетенных мужских тел, вызвавших у него такое отвращение. Ему рассказывали, что во времена античных греков – а значит, на вершине культуры – все поголовно были содомитами. Привет, цивилизация.

Он свернул на Рикештрассе, потом на маленькую перпендикулярную улочку, где разместилась Клара со своими девочками. Вход в дом – кстати, не бросавшийся в глаза – охранялся часовыми в форме. Действительно очень закрытый клуб.

Ему пришлось показать свой значок, чтобы войти, – он же по-прежнему был в штатском. Оказавшись внутри, он сказал себе, что Симон Краус прав: он, Бивен, совершенно запутался в этом деле. И цеплялся за историю с кинжалом только потому, что это была единственная материальная зацепка. Он даже не пытался разобраться в побудительных причинах убийцы, так как был на это не способен. Он оставался всего лишь мужланом, попавшим в золотопогонники. Чтобы понять такого убийцу и почуять его след, нужно быть как Краус. Закомплексованным, порочным, на «ты» с психозами.

Зайдя в главный зал, Бивен произвел немалый эффект. Он был единственным в смокинге. Это могло бы стать преимуществом, но только не в дешевой дыре, где девицы текли исключительно от фуражек и дубовых листьев. К счастью, его физиономия была выразительней любого мундира.

Прежде это местечко не казалось ему до такой степени отвратным. Большое помещение с серыми стенами, слева бар, в центре танцпол, вокруг столики. Густой застоявшийся дым стлался по потолку, и все пропиталось запахом пива, слившимся с вонью мочи. Мебель дешевая, окна задернуты сальными занавесками, на полу мокрые пятна. В глубине лестница, ведущая в номера.

Бивен направился к бару, пытаясь продышаться в этом смраде. Дым стоял такой плотный, что за три метра ничего нельзя разглядеть. Он заказал шнапс и, опершись о стойку, обернулся, оглядывая театр действий.

Натуральная жуть. Надравшийся офицер приставал к маленькой блондинке, желая выяснить, пукает ли она, когда писает, другой расхристанный тип шарил между ногами подружки, пытаясь другой рукой вытащить свой прибор, – и, кажется, не мог выбрать между ширинкой и кобурой. Несколько полуголых парочек танцевали, вернее, пошатывались под звуки игривой песенки. Речь в ней шла об охотниках и ласках (скорее всего, имелись в виду зверьки), но граммофон был таким паршивым, что толком разобрать слова не представлялось возможным.

Ему вспомнилось замечание Лоренца, маленького банкира в пенсне: в теперешней Германии любви больше нет места. Когда вдовец произнес эти слова, гестаповец чуть не рассмеялся над такой наивностью. А ведь тот сказал истинную правду. Даже ненависть, его собственная ненависть, которую Бивен лелеял, как сокровище, утратила свою силу. Все чувства, и добрые, и злые, отныне были покрыты слоем омерзительной грязи.

Он положил на стойку монету и направился к выходу. Ничто здесь не стоило и одной минуты потерянного сна. В тот момент, когда он откидывал занавеску у входной двери, на него налетел вновь прибывший.

– А ты здесь откуда взялся? – воскликнул Бивен, узнав Динамо.

– За тобой пришел.

– А как ты узнал, что я здесь?

– Шпионить за шефом – профессиональный рефлекс любого гестаповца.

– Чего тебе надо?

– Нашелся гауптман Макс Винер.

– Где?

– На картофельном поле. Его закопали не очень глубоко.

35

Два трупа за один день – это перебор даже для гестаповца.

Они ехали уже полчаса, направляясь строго на юг, и наконец очутились в чистом поле.

Бивену были хорошо знакомы циклы обработки земли. Выходя из машины, он не удивился встретившему его зловонию. Лущение [72] шло полным ходом. После сбора урожая остатки соломы закапывали, чтобы ускорить их разложение. Также проводили вспашку, чтобы проветрить почву, потом насыщали ее удобрениями – отсюда и стоявший смрад.

– Не знаю, как местные выносят такую вонищу, – заметил Динамо.

– Где тело? – оборвал его Бивен.

Хёлм ткнул пальцем, и они пустились в путь, увязая в рыхлой земле. Команда гестапо приложила все усилия для сохранения секретности. У обочины стоял один-единственный фургон и тот с погашенными фарами. Рядом томились ожиданием несколько мужчин в штатском. Они были похожи на горожан, решивших поживиться дармовыми овощами…