К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 64

Хотя при этих словах щеки новгородской боярышни вспыхнули ярым пламенем, она бесстрашно выдержала пристальный взгляд княжны Гюлимкан.

– Я не знаю обычаев вашей страны, – вымолвила Мурава твердо, – но меня учили, что женщина может стать настоящей хранительницей семейного очага и достойной спутницей и подругой лишь в том случае, если будет стремиться к созиданию, а не к разрушению. Поэтому меч в женской руке столь же мало уместен, сколь прялка в руке мужской!

Печенежская княжна не нашла слов, чтобы достойно отбить этот решительный и остроумный выпад. Но она не была бы дочерью хана, если бы не смогла придумать, пускай и не облеченный в словесную форму, но весьма достойный ответ.

Повидавший за свою недолгую жизнь немало различных народов Тороп по опыту знал, что в землях вятичей, радимичей, мери, муромы или новгородских словен ни одно мало-мальски радостное, отмечаемое событие, ни одни зимние посиделки или весенние гульбища не обходятся без песен, хороводов, веселых игрищ и забав молодежи. И печенеги здесь не оказались исключением.

Новгородцы и гости из рода великого Кури по достоинству оценили мастерство молодых пастухов и охотников, умело подражавших различным животным в танцах ортеке – козел-прыгун, кара жорга, тепенкок – танец скакуна или бег иноходца, аю би – медвежий танец, насладились лебяжей статью ведущих хоровод дев. Особенно увлекательным и зрелищным оказался утыс би – танец-состязание, в котором юноши различных родов обычно стараются превзойти друг друга в удали и ловкости.

Тощий Твердята, длинные руки-ноги которого, как дело доходило до каких игрищ, обнаруживали столько новых сочленений, что хоть узлы вяжи, только в затылке почесал, глядя, как ловко и с какой легкостью хан Аян и его воины выкидывают невообразимейшие колена, стараясь превзойти удалых умельцев из свиты хана Кури.

– Надо же! А я думал, эти колченогие только на лошадиной спине умеют плясать!

– И на ней тоже, – невозмутимо отозвался Лютобор.

Тороп подумал, что наставник имеет в виду те лихие кренделя, которые выделывали при встрече с соплеменниками люди надменного хана Кури. Однако, оказалось, что дело обстоит не совсем так. После ухода соревнующихся вперед вышли двое игрецов из ханской свиты. Один держал большой кожаный бубен, в руках другого была двухструнная домбра, на которой он, подлаживаясь под четкий ритм бубна, наигрывал би кюй, плясовую мелодию.

Вскоре к звукам бубна и домбры прибавился нежный, серебристый перезвон маленьких бубенцов, и в полосе света появилась лунно-белая Айя – кобылица княжны Гюлимкан. Повинуясь ритму, который задавал ему бубен, благородное животное бежало по кругу ровной, размашистой рысью, вызванивая копытами четкий, упругий ритм. На спине кобылицы, выпрямившись в полный рост, стояла княжна. Голова девушки с разметавшимися по плечам косами была горделиво поднята, немыслимо тонкий стан прям и упруго неподвижен, точно кинжал или игла. Только тонкие, похожие на гроздья спелого хмеля, кисти украшенных браслетами с бубенцами рук плавно вращались, да ходили ходуном упругие плечи.

Затем волна пробежала по всему телу княжны, и началась пляска, подобная той, которую вели только что прочие девы, с той разницей, что под ногами плясуньи была не твердая земля, а качающаяся спина стремительно несущейся лошади. Еще одно отличие состояло в том, что княжна не имела нужды следовать канону, принятому при обращении к богам и предкам, и выражала в танце все, что хотела. А хотела она только одного: поведать младшему Органа о своей любви. Только к нему взывали вскинутые в крылатой птичьей тоске тонкие девичьи руки, только для него томно и страстно изгибался стройный стан, только от мыслей о нем учащенно вздымалась и трепетала высокая грудь. Неужто существовал на свете мужчина, способный оставить без ответа выраженную таким необычным способом, столь страстную и настойчивую мольбу?

Зрители взревели от восторга. Суровая кочевая жизнь воспитала у степных женщин немалое мужество: они отважно оберегали на кошаре стада, не отступали перед жадными волками и практически все прекрасно держались в седле. Однако так танцевать на коне умел далеко не каждый мужчина-егет.

Белоголовый Путша подался вперед, как завороженный, глядя на дивное зрелище и явно забыв, что недавно называл красавицу волчицей:

– Вот это пляска, просто чудо! Рассказать кому, не поверят! Ай да княжна!

– И ведь шею, прости меня, старого, Господи, сломать не боится! – негромко заметил дядька Нежиловец. – Знать, за живое ее Муравушка задела!

Вышата Сытенич повернулся к сидящему с ним, что называется, «в блюде» сыну Церена. Он-то, конечно, помнил все, но ему еще предстояло идти через земли великого Кури, и потому он не желал ссоры с ним:

– Вижу, великий хан, твоя дочь желает подтвердить верность утверждения, что нет такого дела, которое степняки не могли бы свершить, не покидая седла! А я-то всегда думал, что укрощение лошадей – дело сугубо мужское!

Польщенный Куря горделиво приосанился:

– Женщин нашего племени всегда отличала отвага. Недаром в те суровые времена, когда наш народ с оружием в руках пробивался на новую родину, они сражались наравне с мужчинами.

– Жаль только, эту отвагу они не передали своим сыновьям, – недобро усмехнулась госпожа Парсбит, намекая на не особенно достойное поведение великого Кури в день гибели ее мужа. – Хорошо хоть девы пока помнят, что такое доблесть.

– Доблесть дев способна вдохновить мужей на великие дела! – заметил ромей Анастасий, отирая с губ медовые капли и передавая далее идущий уже не в первый раз по кругу полуведерный турий рог, – Так, по словам Поэта, помощь легендарных амазонок почти на год отсрочила гибель Трои!

– А что, как не слабость мужчин и их неумение оказать достойное сопротивление завоевателям-дорийцам заставили амазонок взяться за оружие, сменив прялку на седло? – возразила юноше Мурава. – Недаром они получили прозвище стиганоры – мужененавистницы! Они были отважны и беспощадны к врагам, поскольку не желали смириться с участью рабынь!

Услышав этот гордый ответ, фактически повторивший слова госпожи Парсбит, хан Куря помрачнел, а Анастасий лишь восхищенно покачал головой, не столько дивясь осведомленности боярской дочери, сколько любуясь красавицей.

– Я немногое могу сказать о храбрости амазонок, – сказал он, – ибо не жил в их времена. Однако для меня примером достойной древних воительниц отваги и мало свойственной им доброты навсегда останется поступок девы, не убоявшейся острой хазарской сабли в своем стремлении вступиться за несправедливо осужденного!

И он бросил на девушку такой горячий взгляд, что она была вынуждена искать спасения в кругу ласково воркующих вокруг маленького сынишки Камчибека и Субут печенежских женщин. Так смотреть на нее прежде позволял себе только Лютобор. Впрочем, чувства Анастасия тоже не были для нее каким-то секретом, и то, что коварный хмель позволил их сегодня обнаружить, ровным счетом ничего не меняло.

Вслед за боярской дочерью покинуть мужей позволила себе и госпожа Парсбит. Владычица выбрала себе новое место так, чтобы по правую руку от нее вновь оказалась боярская дочь, а по левую – слепая Гюльаим.

Прислуживавший братьям на правах Лютоборова отрока Тороп заметил, чем стремительнее и безудержнее закручивается вихрь отчаянной пляски, чем громче поднимается гул восторгов и славословий, тем более глубокая тень залегает на лице незрячей. Разве могла она соперничать с красавицей княжной? Белый пушистый Акмоншак, верный поводырь, растерянно ластился к ней, виляя роскошным хвостом. Он не мог понять, почему его хозяйка льет слезы, когда все веселятся и воздух буквально напитан дивным букетом восхитительных запахов.

История этой девушки, имя которой, к слову, означало Лунный цветок или цветок Луны, была мерянину уже известна.

С самых юных лет и до прошлой весны ее называли невестой хана Аяна. Младенческая дружба, со временем переросшая в более сильную привязанность, подкрепленную родительским благословением, сулила влюбленным все возможные радости супружества…