К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 96

— Так в чем же дело! Возьми ее с боя и владей, сколько захочешь, пока не надоест!

Трудно сказать, пришелся ли по душе Эйнару-Нотмунду этот совет, однако последовать ему он не смог. Егетам племени Ветра удалось то, в чем потерпело неудачу «Утро псового лая». Изматывающие ложные атаки и меткие выстрелы лучников расстроили безупречно ровный ряд железного частокола, и в образовавшуюся брешь ударил пеший клин.

Словно деревянный собрат, волей тяжелого молота расщепляющий древесину на волокна, он глубоко вошел в строй викингов, внося сумятицу в их ряды. Под ударами страшных секир линия «Вечера потрясения» подалась и начала изгибаться, обнажая фланги. Чтобы исправить положение, хазарские командиры послали в бой сильно поредевшую конницу «Дня помощи». Ее вновь встретили всадники великого Органа и Лютобора.

Если бы коршуны и орлы, дерущиеся в вышине за право первыми слететь на добычу, оторвались от своего занятия и бросили хотя бы один взгляд вниз, их взору предстала бы составленная из многих сотен коней и людей фигура, больше всего похожая на священный знак солнечного колеса. Плотную округлую середину занимали пешие бойцы, изогнутые лучи-спицы — неровные линии вершников.

Лучи эти, правда, изгибались не единообразно, как у солнечного знака, а в разные стороны. Два крыла конницы Сынов Ветра, вытекая из центра, закручивали колесо посолонь, как ему и положено катиться. Два других — полки нападавших силились повернуть его в сторону прямо противоположную, как водят обычно свои бесовские коло черные колдуны, желающие поколебать устои вселенной. В центре же, где сражались пешие бойцы, заваривалось такое плотное месиво, что в ход уже шли кинжалы и зубы, а сраженным не находилось места, чтобы упасть, и они умирали стоя.

Гулкий топот, лязг и звон оружия, треск разрубаемых щитов и хруст ломающихся костей заглушали предсмертные стоны, проклятья, молитвы и крепкую брань на разных языках. И только утомленные грозой небеса хранили покой и безмолвие. Затуманенное знойным маревом, на них, как в любой другой день, висело солнце. Достигнув высшей точки, сейчас оно казалось особенно неподвижным. Словно и вправду не знало, в какую сторону пойти.

Опасность того, что нынче вечером ему придется закатиться в восточной или даже полуденной стороне, сейчас была велика, как никогда. Воины Ветра и их пешие товарищи дрались с упорным ожесточением, помня о тех, кто, укрывшись в веже, надеялся на своих защитников и молился за них. А тем, в ком боевой дух ослабевал, сломленный усталостью или болью от ран, стоило кинуть один взгляд туда, где у самых жерновов кровавой рукопашной мельницы билась Белая Валькирия, или поглядеть на вал, где с луками в руках заняли оборону девы и молодые женщины племени.

Но и сердца нападавших распаляли алчность и гнев, кровь убитых товарищей и жажда мести. И в их рядах сражались бойцы, подобные Гудмунду сэконунгу и Эйнару Волку.

Трудно сказать, сколько продолжался миг просветления, во время которого несчастный безумец Нотмунд Вольверин вогрезил о деве с волосами цвета прибрежных дюн. Нынче дух волка полностью овладел им. Он рубил и колол, не ведая, что отправляет на небеса не только насмеявшихся над его ютским отцом кочевников или новгородцев, но и земляков англов, среди которых сражались его невеста и брат.

Напрасно леди Агнесс, отделенная от любимого несколькими сотнями борющихся бойцов, рвалась ему навстречу, окликая по имени, как лебедка, потерявшая супруга, напрасно заклинал Словом Божьим брат Ансельм. На всем поле находился только один человек, о существовании которого Эйнар крепко помнил и встречи с которым искал.

— Венда не трогать! Он мой! — предупреждал он хирдманов, и те втягивали головы в плечи и старались по возможности убраться с пути свирепого вождя, памятуя о злой судьбе двух егетов великого Кури, неудачно затесавшегося в ряды вершников Органа.

Не разобрав, что к чему, Эйнар разрубил их пополам вместе с конями.

Боевую ярость безумца распалял старый Гудмунд:

— Давай, сынок! Давай! — восклицал он, потрясая своей страшной секирой. — Отомсти, наконец, за Бьерна! Поквитайся за свое увечье! Найди венда и окрась его желтые волосы кровью! А я покуда его приятелями займусь!

Говоря о приятелях, старый сэконунг кривил душой. В отличие от опьяненного битвой Эйнара, он отчетливо видел в рядах Сынов Ветра и Белую Валькирию, и ее деверя. Оказавшись от брата Ансельма на расстоянии броска, ютский вождь метнул в него копье. Монаха спас Вышата Сытенич, прикрывший его щитом.

— Что, старый разбойник, — сдвинув сивые брови, сурово глянул боярин на Гудмунда, — боишься, как бы твой цепной Волк брата не признал?

— Нет! За своего Рагнара мщу! — ощерился в ответ старый сэконунг. — А за Эйнара я спокоен! Мы с Бьерном и ребятами так заморочили ему голову, что он матери родной теперь не вспомнит! Когда мы вас порубим, — продолжал он с насмешкой, умело и неторопливо, отбиваясь сразу от двоих бойцов, — я ему, пожалуй, его невесту отдам. Она ему, вроде как, больше твоей дочурки приглянулась. Но ты, впрочем, не беспокойся. О твоей девочке ее хазарский жених позаботиться обещал! Я, правда, не уверен, много ли ему достанется, коли он не поспеет раньше моих ребят!..

Вышата Сытенич и брат Ансельм в едином порыве подались вперед: следовало спросить с наглеца за его паскудные речи, как должно. Но тут между ними вклинилась конница Великого Кури, и они потеряли друг друга из виду.

***

Неподвижное солнце, точно медный гвоздь, торчало в самой сердцевине небосклона, созерцая начертанный на земле знак. Дневное светило медлило неспроста. Ему, как и многим из тех, кто находился внизу, начало казаться, что еще чуть-чуть, и удерживавший солнечное колесо новгородско-английский клин сломается, и оно покатится вспять, оттеснив конницу Ветра и зажав ее между берегом и валом.

Но когда одни сердца наполнились отчаянием, а другие возликовали, хан Камчибек повернул к реке пропыленное рябое лицо и поднес к губам изогнутый турий рог. Низкий хриплый рев разрезал плотный, знойный воздух, и через короткое время степной ветер принес с другого берега, сначала издалека, затем все ближе и ближе, боевой клич своего рода. Издававшие его голоса звучали яростно и грозно, ибо пока не охрипли, не ослабли, изнуренные кровавой страдой. И громче всех раздавался голос молодого хана Аяна, сопровождаемый ржанием Кары и хищным рыком Хатун.

Ох, не зря Эйнар Волк предупреждал своего ютского отца о готовящемся подвохе! Его зоркие глаза морехода еще вчера различили на реке сцепленные друг с другом перегородившие течение ладьи, среди которых он, конечно, узнал драккары Бьерна и Гудмунда. Старый сэконунг тогда только отмахнулся: от нас хоронятся, боятся, как бы с тыла не ударили! Слов нет, сама по себе эта мысль была не лишена резона. Однако новгородские и английские корабелы трудились целый день, не покладая рук, преследуя совсем другую цель.

Если бы Гудмунд дал себе труд внимательно приглядеться, то он бы непременно обратил внимание, что палубы всех четырех кораблей объединяет крепкий дощатый настил, образующий мост, способный выдержать не только пешехода, но и вооруженного всадника. По этому мосту вчера под покровом ночи две сотни воинов Ветра под командованием младшего Органа перешли на левый берег, по нему они пронеслись сейчас, когда пришла их пора вступить в битву.

Крепкие мохнатые лошади, с разгона вылетев на берег, буквально смели левый луч конницы великого Кури, и всадники хана Аяна с налету врубились в задние ряды викингов, спеша на помощь изнемогающей, обескровленной, но упрямо удерживающей оборону пехоте. К ним присоединились слегка потрепанные, но продолжающие свято верить в своего вождя и его удачу вершники Лютобора. С правой стороны, разметав по полю, словно сено, остатки конницы великого сына Церена, им навстречу неспешно, но уверенно двигались воины хана Камчибека.

— Ну, наконец-то! — тяжело отдуваясь, пробасил дядька Нежиловец. — А то я уж думал, что нас тут раздавят, точно льняное семечко на маслобойне!