Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна. Страница 47

Она смотрит в мои потемневшие от страсти глаза и сжимает губы.

— Сколько, он сказал, придётся ждать?

— Около трёх недель, Севиндж. Плюс-минус.

— Когда отнесёшь молоко в реанимацию, сможешь вернуться ко мне? Не уедешь сразу?

В её глазах озорной блеск и предвкушение. Не хочу её разочаровывать. Что бы она не задумала, поддержу, если только это не навредит ей.

— Хорошо, Севиндж, — киваю. — Зайду к тебе перед отъездом.

***

Реанимационное отделение для новорождённых детей вгоняет меня в тоску. Видеть сквозь панорамные окна маленькие тела в трубочках и иголках не то, чего хочет новоиспечённый родитель.

Я не могу позволить Севиндж прийти сюда. Говорю, что всё равно не пускают. Говорю, что нет смысла идти на другой конец здания из-за пяти минут стояния у окна. Не хочу обманывать, но так лучше для девушки.

Она и так многое пережила. Хватит с неё стрессов. Наш сын крепкий. Но другие дети… весом до килограмма… это зрелище не для моей хрупкой супруги.

— Много молока, — улыбается медсестра. — Жирное. Это хорошо.

Она наливает в бутылочку норму для нашего сына и смотрит вопросительно на меня:

— Могу я использовать оставшееся…?

— Конечно, — поспешно перебиваю я.

Она становится ещё довольней.

Первый раз меня смутил этот вопрос. Позволил бы я, чтобы другие дети кормились молоком моей жены? Она бы позволила. Выкормила бы всех их. Потому что у неё огромное доброе сердце. И мне нужно расти духовно рядом с ней.

— Хотите сами покормить? — спрашивает она, и я замираю.

— Уже можно?

— Завтра спустят к матери, — улыбается медсестра.

— Она будет счастлива. Заждалась уже. И я, конечно, с радостью покормлю сына!

Медсестра выдаёт мне халат и шапочку и заводит в бокс. Выносит крохотный свёрток и протягивает мне.

Сынишка настолько маленький, что у меня перехватывает дыхание. Медсестра помогает мне правильно взять его и показывает, как нужно прикладывать бутылочку.

— У него пока плохо развит сосательный рефлекс, но на груди разработается. Если хотите, завтра можете привезти его вещички. Принарядим. И сами отнесёте жене.

Я хочу. Хочу увидеть облегчение и безграничное счастье в её глазах. Хочу стереть страхи. Хочу, чтобы она увидела и поняла — ей больше не о чем беспокоиться. Всё хорошо.

Я смотрю в тёмные маленькие глазки — такие, как у меня. Сын сосредоточенно посасывает латекс и морщится.

— Ну что ты, маленький, — шепчу тихо, чтобы не испугать, — не нравится тебе? Завтра мамочка тебя покормит.

***

Я сижу с сыном так долго, сколько позволяют.

Возвращаюсь к Севиндж. В её палате приглушен свет, но она ждёт меня. Смотрит с любопытством. Я знаю, что ей не терпится скорее взять сына на руки. Скорее прижать его к себе. Завтра ты получишь его, девочка.

Я не говорю ей ничего. Хочу, чтобы был удивительно прекрасный сюрприз.

— Всё хорошо, — говорю ей. — Я подождал, пока он поест, и сразу вернулся к тебе. Как обещал.

— Ему нравится молоко? — затаив дыхание, спрашивает она.

— Конечно! Уплетает за обе щёки! — Я склоняюсь к ней и говорю тише: — но скажу тебе по секрету, ему не нравится сосать соску на бутылке. Он хочет грудь.

Она счастливо смеётся, и я улыбаюсь. Как бы я не хотел сохранить тайну, а не могу. Видеть её радость — это самое главное.

— Завтра я принесу его тебе, Севиндж. Навсегда.

Она бросается мне на шею и целует. В её сладких, нежных поцелуях я чувствую благодарность, уважение, признание и любовь.

— Мне нужна твоя помощь, Тихон. — шепчет она. — Помой меня. Хочу, что малыш увидел меня красивой. Я сама не могу переступить порог душевой кабины. Пока больно.

— Конечно, родная, какие вопросы! — Я удивлён её просьбе, ведь она прекрасна всегда.

Я несу девушку в уборную и раздеваю. Включаю тёплую воду. Ставлю под душ. Быстро осматриваю шов снизу её живота, практически над лобком. Ничего не разошлось, воспаления не видно. Намыливаю волосы. Осторожно глажу тело мыльными руками. Опускаюсь ниже.

— Там не надо, — резко говорит она. — Кровь… будет ещё некоторое время.

— Не говори ерунды. Меня не пугает твоя кровь.

В голову лезет воспоминание. Её тело в огромной луже крови… Её бледное безжизненное лицо… Моя паника… Моя боль… Моё горе…

Я бережно касаюсь её складок. Она напрягается. С сожалением заканчиваю работу. Смываю пену. Закутываю её тело в полотенце и несу на кровать.

Она раздосадована.

— Не сейчас, Севиндж. Ещё очень рано. Я не думаю, что могу касаться тебя. Что должен. Тебе будет больно.

— Ты не знаешь этого наверняка, — упрямится она. — Я могу попробовать…

— Нет, — отрезаю я.

Её глаза полны слёз.

— Ты… — Она задирает подбородок, — видимо, просто не хочешь меня теперь.

— Чёрт! Севиндж! — шиплю сквозь зубы. — Твоё упрямство однажды доведёт меня до инфаркта! Тебя прооперировали четыре дня назад. Четыре, мать их, дня!

— Я великолепно себя чувствую, — говорит она. — Я не неженка!

Теперь это её излюбленный аргумент. Чертовка нашла рычаги давления. Повзрослела после происшествия. В один миг. И манипулирует мною.

Смотрю на неё. И вижу слетающую с губ усмешку.

— Ты можешь помочь мне, Тихон. — Она сощуривает глаза и смотрит лукаво. — Либо ты можешь уйти, и я сделаю это сама. Я помню, что ты делаешь своими пальцами. Уверена, у меня получится не хуже!

Зараза! Я готов взорваться в долбанные брюки от одних её слов.

— Чёрт с тобой! — рычу в ответ. — Но если тебе станет хуже, сына не получишь!

Она обиженно смотрит на меня, и я смягчаюсь.

— Прости, — покрываю её лицо поцелуями. — Ты же знаешь, как сильно я переживаю за тебя? Если тебе будет больно…

— Я скажу, чтобы ты прекратил, — кивает она. — Обещаю. Я не враг себе. Я просто скучаю по тебе. Я хочу увериться, что ничего не изменилось… Что ты всё ещё любишь и хочешь меня.

— Этого ничего не изменит, Севиндж. — Я качаю головой. — Для этого тебе не нужно переступать через боль.

— Тихон, — закатывает глаза, — я хочу, чтобы ты заставил меня забыть весь тот ужас…

Закрываю её рот поцелуем. Не хочу, чтобы она вспоминала… Хочу, чтобы скорее забыла.

Глава 55

Она.

Он нерешительно касается меня, не прерывая поцелуя. Я веду себя нечестно по отношению к Тихону, но комплексы затуманили мне мозг. И я действительно хочу этих прикосновений. Жажду его ласк.

Так отчаянно, что закрываю глаза на сочащуюся кровь.

— Только не напрягайся, — умоляет он в последний раз.

И нежно гладит набухающий клитор. Он ласкает меня как раньше. Ничего не изменилось. Только он стал… более бережным. Боится сделать больно. Я чувствую нотку удовольствия. Отдалённую. Он усиливает трение и сжимает сосок. Моя грудь сейчас — бомба замедленного действия. Того и гляди, взорвётся, расплескав молоко. Но Тихон аккуратно сминает сосок, и мне приятно. Не хватает только немного наполненности.

— Может, ты попробуешь палец…? — стыдливо предлагаю ему. — Ну знаешь, неглубоко?

— Нет, Севиндж. Нельзя. Туда нельзя, — говорит он. — Но я могу сделать приятно чуточку иначе. Доверишься?

Киваю без раздумий.

Чувствую давление вокруг плотного колечка чуть ниже. Краснею от мысли, что он задумал. Тихон целует меня, нежно щиплет сосок, гладит клитор и медленно наполняет тугое отверстие своим пальцем. Это наполнение смущает меня. И в то же время — я чувствую невероятное возбуждение. Ярко. Чувственно. Порочно.

Тихон тяжело дышит. Вижу в его глазах желание. Отчаянное. Изнуряющее. Он двигает пальцем — туда и обратно. Медленно, но постепенно ускоряясь. Усиливает трение чувствительной жемчужины. И я взрываюсь.

— Ааааах, Тииииихон! — он заглушает мои стоны поцелуем.

Глотает торопливо звуки. Мне немного больно от сокращения мышц, но эта незначительная боль ничто по сравнению с теплом, что разливается по моему телу.