Похищенная Любовь 2 (СИ) - Волошина Наталья. Страница 22

Только со мной были демоны, я прятался за них всю свою жизнь. А она была настолько сильной, что демоны ей попросту были не нужны. А Валентин, в отличие от меня, сразу почувствовал в ней это нечто, и привязал к себе желанную девочку обещаниями, заботой и красивой жизнью. Хотя даже это в итоге не помогло ему. А я все это время был занят выращиванием ненависти к ней, я возводил стену непрощения.

Дурак! Считал блядью единственного ангела, который появился в моей жизни. Запоздалого посланника небес, которого словно в насмешку прислал бог. Как будто говоря — это ты просил любви? Это ты посылал молитвы маленьким мальчиком? Тогда на — держи, не теряй подаренную тебе единственную, нежную, трепетную любовь.

А теперь после всего, дьявол смеялся мне в лицо, потому что любви той, о которой молил в детстве я оказался недостойным.

Сидя в джипе, после бешеной гонки по городу, у меня сводило скулы. Зубы скрипели, руки сжались в кулаки, и я не мог совладать с собой. Не мог подготовить собственное нутро. Страх, боль, обида, ненависть. Дерьмо! Я презирал себя так остро. Был готов сдохнуть в понимании, что это может быть конец. Если сейчас я получу ответ — НЕТ. И ничего другого. Одиночество поглотит меня навсегда. И никакая злость не спасает от раздирающей изнутри боли, словно из меня уже вырвали половину, и я ничего не могу предпринять, ничего не могу с этим сделать…

Я поднялся на второй этаж, зашёл в зал, зная, что всех посетителей уже вывели, старался не смотреть на единственную гостью.

— Что бы никого не впускали, — отдавал распоряжения официанту, который под моим недобрым взглядом, дрожал как осиновый лист.

— Бутылку того же шампанского, что пьёт девушка. — Коньяк, лучшее из мяса в вашем меню, фрукты и что-то из закусок по твоему усмотрению. — Пацанам подашь, то, что выберут. — Обязательно принесёшь счёт.

— Но, дело в том, — темноволосый парень говорил тихо, словно боясь звука собственного голоса, — Хозяин ресторана только что звонил, сказал, все что выберите за наш счет. — Он сам приедет сейчас, хочет вас поприветствовать лично.

— Слушай пацан, — я старался говорить спокойно, — когда я скажу ты вынесешь счёт, ее заказ внесёшь туда же. — Хозяину передай, что б не вздумал соваться в зал. — Не к нему я пришёл.

Развернулся, давая понять, что разговор окончен.

А потом я увидел ее. И все переживания, все сомнения, ушли разом. Медные волосы, большие выразительные глаза, от взгляда которых у меня сносило крышу

Как там у классика:

… надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…

Она стала словно меньше, изящнее. Фиолетовое платье на тоненьких бретельках открывает плечи, подчёркивает белизну кожи. Худенькая ладонь сжимает ножку бокала. А в глазах целый мир. Разноцветная реальность — ясное солнце, свежий ветер, зелёная трава.

Я ощутил, как по телу разливается приятная волна только, от ее взгляда. Как будто всё время мне не хватало лишь одного. Побыть в ее мире, глотнуть тот же воздух, которым дышит она. Словно возле неё он свежей, чище. Подле неё жизнь казалась красочной, со множеством оттенков.

Как тогда в квартире, когда она объясняла мне названия цветов, доказывала, что привычное наше представление: красный синий — черный, неверно по своей сути. На самом деле существует множество нюансов. Слушая ее пламенную речь, я решил пошутить над ней.

— А как же черный цвет? — И у него множество оттенков?

Она серьёзно взглянула на меня.

— Ты знаешь, что первый цвет, который человек называет, означает его внутреннюю ассоциацию с собой? — ответила вопросом на вопрос, совершенно серьёзно.

— Да? — Не знал. — Хорошо, ну допустим он черный. Я заправил медную прядь за ухо. — Видишь с каким плохим человеком ты связалась, даже внутренний мир тёмного цвета.

— Почему плохой? — Черный считается цветом зла только у нас, а на Востоке это символ добра, чистоты и совершенства. — Еще благородства и опыта. — Хотя и считается символом неоднозначности.

— Так что там с оттенками? — Или ты решила уйти от ответа, и умаслить меня своими восточными сравнениями.

Я в открытую подтрунивал над ней. Прекрасно зная, как она реагирует на мои невежества в сфере искусства. Ее глаза вспыхнули превосходством, словно у отличницы, отчитывающей двоечника.

— Ты сам нарвался. — Пусть я и не великий художник, но палитра мне известна. — Итак, оттенки черного цвета: яркий черный(эбонитовый), она загнула мизинец, приготовляясь пальцами считать, — угольный, иссиня-черный, цвет воронова крыла, сине-фиолетовый, графитовый…

Я с трудом отогнал воспоминание из прошлой жизни. Как же это было давно… Засунул руки в карманы и направился к ее столику.

— Добрый вечер, Тома. — Вот мы и встретились…

Часть 21. Небо, облака и музыка Мориконе

И она не испугалась. В ее глазах не было страха, ненависти, презрения. В них застыла боль и какая-то грустная тоска. И от этого стало еще горше. Я не мог подобрать слов, они пропали все разом. Я не знал, как ей объяснить собственные ошибки, предательство, глупость. Какими словами пояснить моё отсутствие на протяжении более двух лет. И даст ей хоть что-либо моё гребённое объяснение.

Мы выпили, я надеялся, что алкоголь по-прежнему действует на неё успокаивающе.

— Потанцуй со мной Тома. — Соглашайся, ты не представляешь, как давно я не танцевал. — Кажется, уже сто лет.

После небольшого колебания она все же протянула руку.

И когда я почувствовал прохладу ее кожи, запах волос — свежий, восхитительный, сочный, сознание моё взорвалось. Я не мог сдержаться от желания распустить их, почувствовать под своими ладонями, врезавшуюся в память, мягкость и шелковистость. Вынимал заколки одна за другой, с неудовольствием отмечая, что длина ее прядей стала меньше, чем я помнил. Одним словом, вёл себя, как сумасшедший.

Прижимал ее к себе в танце, одновременно боясь напугать своим напором и в то же время не мог не прикасаться. Находясь так близко, держать себя в руках невозможно. Искренне боялся, что девочка меня оттолкнёт. Отодвинется, уберёт мою руку.

Но она не оттолкнула, словно чувствовала эту мою необходимость прикосновений, упоения ее запахом. Не мешала, прижимать собственное тело, не мешала склонять голову к моей груди. Тихо переводила текст песни, которую исполнял музыкант. И от ее голоса в горле сидел противный комок.

А потом нам пришлось говорить. Я не упрекал, я спрашивал, но она взорвалась справедливым упрёком.

— Ты бы простил?

Ответа на этот простой вопрос не было. Я не знал, простил бы или нет, поверил бы ее правде, или скатился в бездну ярости и гнева. Первое время, движимый местью к своим целям, точно не смог бы принять ее правду. А сейчас вина захлестнула меня с головой. Пожирала изнутри. Но я понимал, отпустить, прекратить все не смогу. Я не знал, как и какими методами, но эта девушка принадлежит мне, должна принадлежать.

— Я тебя люблю. И ты будешь моей, теперь, когда я все знаю, понимаю, что виноват. — Но что слова. — Каждое мое слово будет для тебя пылью, а я не собираюсь пылью разбрасываться. — Ты же меня знаешь, я здесь для другого.

Она воспротивилась, вырвала свою руку, и я понял, что не согласится. Она не хочет быть рядом. Я ее понимал. Ее чувства. Ее боль. Она хотела быть свободной и не принадлежать никому. Но оставить, не смог. Я знал наверняка — никогда не смогу ее отпустить. Поэтому спокойно ответил.

— Не хочу, чтобы заканчивалось… отпускать не хочу. — Сама решишь, поймёшь, что любишь. — Я терпеливый, подожду, когда дозреешь. — Бесполезно сейчас говорить.

В ее взгляде была буря чувств. И в то же время какая-то пустота. И вот эта пустота меня по-настоящему пугала. Равнодушие всегда будило зверя. Пусть будет что угодно — ненависть, неприятие, отвращение, злость. Но только не безразличие, отчуждение.

— Серёжа ты же понимаешь, этого никогда не будет. — По своей воле я не соглашусь быть рядом. — Прости меня, но вскоре ты сам поймёшь разумность этого шага.