Не мой, не твоя (СИ) - Шолохова Елена. Страница 5

Несмотря на приказ явиться срочно, меня еще около часа продержали в коридоре. Ну а затем разыграли спектакль как по писанному: отчитали, посрамили, затребовали объяснений, которые даже слушать не пожелали. Стоило мне сказать хоть слово, как они тут же перебивали, затыкали рот. Ну и в итоге объявили, что снимают меня с должности. Нет, даже не так — что увольняют, что таким, как я, не место в образовании.

— Приказ будет завтра, — процедил начальник департамента, который в предыдущую нашу встречу, всего несколько дней назад, называл меня Мариночкой и осыпал щедрыми комплиментами. — Свободны.

На ватных ногах я вышла в коридор. Порицание их я уж как-нибудь переживу, но этот начальник сообщил, что уволят меня по 81 статье, пункт восьмой. И куда я потом пойду с такой записью в трудовой?

В расстройстве я завернула в уборную. Плеснула холодной водой в разгоряченное лицо, немного продышалась. Нет, надо что-то делать!

Поколебавшись, я решила все же позвонить свекру. Увольняют — ладно, но пусть без этой позорной метки. Зачем вот так загонять человека в тупик?

Пусть поможет хотя бы в последний раз. Они его послушают.

Я набрала его сотовый дважды, но он не отвечал. Что ж, возможно, занят. Тогда позвонила на рабочий. Трубку взяла его секретарь.

— Я бы хотела поговорить с Юрием Ивановичем…

Тут в уборную зашла женщина, которая сидела там же, в комиссии, только по большей части помалкивала.

Я отвернулась к окну. Секретарь, между тем, сообщила, что у свекра совещание и когда закончится — неизвестно.

— Передайте, пожалуйста, что звонила его невестка, — удрученно попросила я.

Женщина из комиссии мыла руки и как-то странно на меня поглядывала, как будто сомневалась, сказать что-то или не говорить. Потом всё же решилась:

— Тиханович вам не поможет. Только между нами, это он попросил уволить вас срочно и именно по статье.

________________________

* статья 81 п.8 ТК РФ — увольнение сотрудника за аморальный поступок

Глава 4

Марина

Из департамента я помчалась прямиком к Тихановичам, но застала одну свекровь. Ладно, ему, решила, ещё успею все высказать. Пока я лишь хотела поскорее забрать у них Оленьку.

Вечно молчаливая свекровь вдруг встала в позу.

— Ну вот зачем тебе сейчас тащить ребенка с собой? Ты на себя посмотри. Тебя аж трясет всю.

— Мужу своему спасибо скажите.

— Причем тут Юра? Ты о ребенке подумай! — зудела она, пока я, сидя на корточках, надевала сапожки Оленьке. — Малышка и так все время неспокойная, а с такой нервной матерью…

Я выпрямилась, посмотрела на неё пристально, чуть прищурившись. Она замолкла. Боже, как же хотелось вывалить на неё всё, что я о них думала, но в последний момент прикусила язык. Черт ее знает, вдруг потом заявит, что я не в себе, что я неадекватна и агрессивна, что Оленьке со мной опасно. Вдруг, в кармане халата у неё спрятан диктофон, как у того семиклассника. Может, у меня, конечно, разыгралась паранойя, но лучше быть осторожной.

— А с чего вы взяли, Галина Алексеевна, что я нервная? Я — само спокойствие, — спросила я елейным голосом и ослепительно ей улыбнулась. Затем сразу же подхватила Оленьку и заторопилась к выходу.

Свекровь засеменила следом, приговаривая, мол, куда я так спешу, надо дождаться свекра, всё обговорить… Так распереживалась, что во двор, под дождь, выскочила за нами в одном халате и тапочках.

Но я, не останавливаясь и не реагируя на ее слова, устремилась к воротам и чуть ли не бегом понеслась домой.

В тот вечер свекор позвонил мне сам.

— Слышал про твое увольнение. Всё это плохо, очень плохо. Я постараюсь что-нибудь сделать, но ничего не обещаю. Слишком громкое и грязное это дело, — правдоподобно сокрушался он.

Я молча слушала его, гадая, как далеко он еще зайдет в своем вранье.

— Думаю, что Оленьке лучше сейчас пожить у нас. Пока у тебя всё утрясется. Знаю, знаю, что ты скажешь. Ты мать и всё такое… Но это всё лирика. А надо думать в первую очередь о ребенке. О ее интересах. И сейчас ей будет лучше с нами, уж поверь.

— Почему я должна вам верить? Говорите, постараетесь что-нибудь сделать? Да вы уже всё сделали, — начала заводиться я. — Я знаю, что это вы устроили мне увольнение по статье. Без вашего участия мне бы дали уйти по собственному желанию. Вы же меня просто потопили. За что? За то, что не оправдала ваши ожидания? За то, что когда-то надо мной надругались, а я, глупая, восемнадцатилетняя девчонка, постыдилась пойти в милицию? Да потому и постыдилась. Из-за таких, как вы, которые спешат заклеймить и отвернуться. Правда, вы пошли дальше всех. Вы не только отвернулись, вы мне попросту перекрыли кислород, не оставили ни единого шанса. И при этом продолжаете притворяться добрым и милосердным.

— Что ты такое говоришь?! Да как ты смеешь? После всего, что я для тебя сделал!

— Вы хотите остаться в сторонке чистеньким? Ну так и оставайтесь. И нас с Оленькой оставьте в покое!

Я выключила телефон, потому что чувствовала — меня вот-вот понесет, и я наговорю лишнего, о чем, возможно, потом придется пожалеть.

Весь вечер я Оленьку из рук не выпускала. Ее тепло, ее запах, ее пока не понятное воркование чудесным образом успокаивало меня.

Решила, что уеду с ней куда-нибудь, где меня никто не знает. Начну жизнь с чистого листа. Да, трудовая испорчена безвозвратно, но, может, не везде к этому так щепетильно относятся? А если уж совсем ничего не выйдет, можно найти подработку репетитором. Ну или няней…

Оленька, как чувствовала, сама льнула ко мне, касалась губками щеки, гладила мои волосы. Хотя обычно она лишь позволяет себя целовать и тискать, и то под настроение. А когда я укладывала её спать, поймала за руку и потянула к себе. Так мы и уснули вместе.

Утром по привычке я проснулась с мыслью, что надо быстро-быстро собираться на работу, отводить Оленьку к Тихановичам и мчаться в гимназию. Но потом воспоминания о вчерашнем дне отрезвили меня как ледяной душ.

Никуда больше мчаться не надо…

А с другой стороны, попыталась я развеять тягостное настроение, наконец мы с Оленькой проведем весь день вместе. И не один! Я же так этого хотела.

Мы с ней позавтракали, погуляли, порисовали, поиграли в кубики. Кукол она не признавала, а вот из кубиков строить башни могла часами.

Около шести вечера в нашу идиллию ворвался Тиханович. Увел меня на кухню поговорить. Сегодня он уже не изображал желание помочь. Смотрел на меня он жестко и говорил так же.

— Ты сама идешь ко дну и ребенка туда же тащишь. Какая ты после этого мать? Настоящая мать желает своему ребенку добра! А ты из своего эгоизма готова пожертвовать интересами ребенка.

— Меня вашими дешевыми манипуляциями не пронять. Я прекрасно знаю, что нужно моему ребенку. И дам ей это, чего бы мне не стоило. И вы слишком утрируете, Юрий Иванович. Ни к какому дну я не иду. Подумаешь, уволили из гимназии. Найду другую работу.

— Какую? С такой записью тебя только в дворники возьмут. Может быть. И на что ты собираешься растить ребенка? А мы ей дадим все самое лучшее!

Ещё четверть часа мы с ним препирались, пока ему не позвонили из министерства. Раздосадованный он вышел в прихожую. Но уходя, решил, видимо, окончательно отбросить все условности. Повернулся ко мне и с явной угрозой процедил:

— Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Эти его слова меня не на шутку встревожили. Оленьку он любит. Ради нее на все готов. Раньше меня это трогало, а сейчас пугало. Объективно, я ведь не какая-нибудь гулящая алкоголичка, которая забывает про своего ребенка, а с другой стороны — зная его связи и настырность, всего можно ожидать.

Интернет тоже ничем не утешил. Начитавшись всяких диких случаев, я одела Оленьку, вызвала такси и отправилась на вокзал. А по дороге прикидывала, куда лучше купить билет. В Красноярск? Новосибирск? Владивосток?