Красными нитями (СИ) - Николаева Лина. Страница 83

С задних рядов послышались крики:

— Пожар!

— Дворец горит!

— Нет, Дом Совета!

Рейн повернул голову к поломанным окнам. Над домами полыхало яркое зарево, поднимаясь всё выше и выше. Горел самый центр Лица, а вместе с ним..?

Вытянутая карта могла указывать и на победу, и на поражение — Рейн не знал, но ему оставалось только разыграть её.

— Совета больше нет. Инквизиция пала. Церковь повержена. И я — Рейн Л-Арджан, король Кирии, обещаю вам: завтра я распущу Народное Собрание, а после сниму с себя корону. Больше не будет ни государей, ни советников. Теперь будем мы.

И толпа вновь взорвалась криками, она наседала, подбираясь всё ближе, высоко тянула руки — уже не с яростью, но ещё с решимостью и требовательностью.

Рейн потёр клеймо и бросил револьвер на пол. Он больше не хотел говорить, только смотрел на людей — на каждого поочерёдно: на измученных рабочих, испуганных торгашей, жмущихся друг к другу учителей, врачей, судей, не верящих самим себе гвардейцев, инквизиторов и церковников, на усталых женщин, детей и стариков. И все они — израненная Кирия.

Ружья, револьверы, шпаги, топоры, палки со стуком падали, а голоса стихали. Люди тесно прижимались друг к другу, взгляды были опущены, на лицах блуждали взволнованные улыбки.

Хотелось снова повторить те глупые, наивные слова: «Мир — это мы». Но Рейн не сказал их. Он просто смотрел на народ — его народ?

Глава 36. Последнее слово

Улицы города по-прежнему перекрывали баррикады, но за ними уже никого не было. Люди молчаливо сновали вперёд-назад — то ли присмиревшие, то ли ждущие нового повода.

Лиц напоминал Рейну зверя, которого впервые спустили с поводка. Он не знал: убежать на волю, поверив в неё, а может остаться в будке? Броситься на прежнего хозяина, или вовсе перегрызть глотки всем двуногим? Рейн и сам чувствовал себя таким же зверем.

— Никто не знает, что делать, — сказала печальная Антония утром, рассказывая о настроении в городе.

Подтверждение её слов чувствовалось во всём. Гвардейцы, полицейские, как и прежде, патрулировали улицы, но, завидев большое скопление людей, переходили на другую сторону. Церковь отменила субботние службы. Практики впервые не получили задание. Заводы встали, и весь восток точно уснул. Одни только торговцы не упускали своего шанса и уже вовсю предлагали необходимое, то и дело произнося заветное «Тен».

Даже дворец превратился в просто здание — уже потерявшее лоск, покрывшееся копотью, со стенами, пропахшими гарью. В саду ещё крутилась стража, но и та скорее была на месте по привычке, а не из-за настоящего дела.

Рейн прошёл по дорожке, затем — по пустым коридорам. Он слышал шаги и голоса слуг, но те старались не попадаться ему.

Та часть дворца, которая окнами выходила на площадь Яра, радовала глаз и одновременно пугала: Дом Совета превратился в покореженные, обожженные руины, почти сравнявшиеся с землёй. Огонь неведомой силы сжёг здание дотла, а вместе с ним — членов Совета. И одну девушку, о которой вряд ли кто узнает.

Рейн долго стоял перед пепелищем — пока часы не пробили четыре, и не пришла пора явиться на последнее заседание Народного Собрания. Он всё стоял, всматривался в оголившиеся камни, а между ними видел остатки дерева, стеблей и цветов. Наверное, всё-таки земля оказалась сильнее пламени, сильнее многого.

После того как Дом Совета сгорел, Рейн сам приказал собраться во дворце. Королям там больше не жить, так пусть же вход будет открыт для каждого. Теперь — только так.

Он на несколько секунд замер перед дверью, ведущей в тронный зал, как прежде замирал, входя в Чёрный дом. Сюда он заходил, будучи инквизитором, королём, революционером. С Астом и без него. Для коронации и тихой ненависти к Совету, для громких слов народу и открытого вызова шестёрке, а сейчас — для завершения всего этого.

Одёрнув чёрный жилет и коснувшись спрятанного револьвера, Рейн открыл резные двери. Ещё секунду назад слышались голоса, но они быстро смолкли, и больше двух сотен пар глаз уставились на него.

Члены Народного Собрания сидели на стульях в несколько рядов и напоминали оркестр, который ждал своего дирижёра. Большая часть сняла традиционные одежды: ни чёрно-белых нарядов церковников, ни зелёных — торговой гильдии, ни судейских мантий, и даже учёные убрали свои золотые цепи. Это были уже не те великие и благородные киры, а растерянные, усталые и потрёпанные люди, просто люди.

Но часть ещё верила в старый порядок. На это указывала не только одежда, но и взгляды, лица — казалось, они вот-вот раскричатся, достанут оружие и сами превратятся в ту разъярённую толпу, готовую растерзать любого, кто выступит против.

Рейн не сдержал ухмылки. Что же, пусть попробуют. Он не чувствовал себя ни королём, ни сыном благородного рода, ни даже инквизитором, но чётко знал, что ему есть что сказать и показать этим людям. Пусть засунут свои чертовы слова куда подальше, его слова всё равно будут громче. Он знает, ради кого говорить.

Рейн посмотрел на Нелана, сидящего в ряду инквизиторов — тот кивнул с уверенной улыбкой на лице.

Пока Народное Собрание пожирало взглядами, Марен П-Арвил, пришедший в неизменной фиолетовой мантии, поклонился и громко произнёс:

— Мы приветствуем вас, король Рейн Л-Арджан, и ждём вашего слова.

— Убийца! — тут же послышалось со стороны церковников. — Ашевское отребье!

— Изменник! — поддержал кто-то из гвардейцев, но голос прозвучал вяло. — Ноториэс!

Рейн вздохнул. А слова всё те же. Старый мотив, повторённый множество раз. Он уже не вызывал раздражение — Рейн полюбил эту мелодию. Она была правдивой, только не каждый понимал её.

— Инквизиторский пёс — это добавьте! — раздался насмешливый крик с ряда инквизиторов.

Рейн встретился взглядом с Энтоном Д-Арвилем. Серые глаза улыбались, губы искривились в усмешке. Что, бывший хозяин надумал переметнуться на сторону псов? Рейн решил, что ещё поговорит с Д-Арвилем — надо закончить давно начатую службу, но пока пусть бегает рядом.

Зал заговорил: одни — с одобрением, другие — с пренебрежением, а третьи — с усталостью. Рейн молчал, чувствовал, что пока не стоит начинать.

— Уважаемые киры, — бывший секретарь Совета поднял руки, призывая к тишине. — Вчерашний день выдался сложным для всей Кирии — все наши устои пошатнулись, но мы не можем больше ждать, пора сделать уверенный шаг к будущему. Давайте же обсудим, что ждёт государство. Король Рейн, я попрошу вас сказать.

— Он убил советников! — ряд церковников никак не унимался. — Казнить ноториэса!

Рейн нацепил привычную ухмылку и вытащил из-под жилета револьвер, делая шаг вперёд. Он повертел им у лица, словно внимательно разглядывал.

— Я не знал, к чему приведёт сегодняшняя собрание и хотел быть наготове, — признался Рейн. — Я был там, на улицах города, с народом, и вряд ли здесь смогли бы понять мои действия. Я ждал, что меня сразу осудят и был готов угрожать продолжением революции, — Рейн бросил оружие на пол и отпнул от себя ногой. — Но я и без угроз смогу вам показать истину.

Он сцепил руки за спиной и прошёл вперёд, специально повернувшись к Собранию левой щекой с клеймом.

— Рабочие трудятся по двенадцать часов, шесть дней в неделю. Профсоюзы не защищают их, только языками чешут. Крестьяне платят огромные налоги. Церковь насаждает веру и не даёт права выбора. Инквизиция приходит за невиновными, лишь бы тот мог подписать донос. И это всего часть правды. У нас нет свободы слова и голоса, нет равенства. И всё это привело к тому, что люди вышли на улицы Лица — да не просто вышли, они взяли оружие и сами попытались взять свои права и свободы. А что было в других городах, на Ири, Рьёрде и Лёне? Кто расскажет?

Рейн обвёл присутствующих яростным взглядом.

— Я не боюсь честно сказать, что видел, как люди растерзали тело моего друга, который специально надел форму церковника. И никакие слова не опишут этого — только ругательство, одно из тех, что постоянно используют рабочие. Но мы же уважаемые киры, мы так не говорим! — Рейн с насмешкой на лице поднял руки вверх, как делал П-Арвил, и резко повернулся к Народному Собранию. — Те киры, который постоянно грызлись друг с другом, а ещё — угнетали народ, лишь бы стать побогаче, пожирнее. И да, я буду играть в революционера до последнего — так вы хотите спросить? Я был с обеих сторон и знаю, о чём говорю.