Центумвир (СИ) - Лимова Александра. Страница 72

В дверь стукнул Артюхов, сказал, что Вадим приехал. Давай Хьюстон, ты должен, ты обязан держать сейчас мою корону. Никаких соплей. Просто помоги мне не утратить ее. В пизду все эти дешманские истерики, просто помоги мне…

Вышла в тесную кухню. Тесную от людей. Краткий жест Вадима, с непроницаемым лицом сидящего на угловом диване и постукивающего указательным пальцем по бутылке виски, перед ним.

Люди вышли и прикрыли за собой дверь. Прошла, села на стул напротив. Не поднимая на меня взгляда от столешницы подал одеяло, чтобы укутала ноги, никак не могущие отогреться. Не глядя на меня ровно сообщил, что с братом и Яром все нормально, но звонить им сейчас нельзя.

Откупорил виски. Затянулся сигаретой и отмеренным движением толкнул бутылку ко мне по столешнице. Усмехнулась, подавив желание болезненно поморщиться, перехватывая стекло, сжимая холодными пальцами. Секунда, и на губах дерущий алкоголь в смеси с моей кровью. Сжигало слизистую к чертям, боль вопила в сознании, а из-за больших глотков вспарывающего крепостью виски зарождалось тошнота. И сознание коротило предупреждающими, от орущими импульсами от рецепторов покореженных болью, импульсы просто резали мозг, готовый активировать защитные рефлексы, и эту готовность я пока вправе и в силах была гасить. И гасила, потому что провал не ощущался под физической болью, забывался этот сраный провал внутри, ебаному мозгу не до него было, он примитивно беспокоился о тулове…

– Хватит. – Приподнялся с места и отнял бутылку, протягивая недокуренную сигарету. – Затянись.

– Как понял? – усмехнувшись, приняла ее, осторожно затягиваясь и ощущая как молниеносно чувство распирание под кожей, удар в голову, пьянящий до легких вертолетов, хотя вкус никотина на языке ну просто дерьмовый, с учетом перерыва.

– После того как Яр покурит, чаще к его губам тянешься. Не протестуешь против того, чтобы дымили в твоем присутствии, даже в закрытых помещениях, только волосы убираешь. Не протестуешь, даже если пространство строго ограничено, салон машины к примеру. И ко мне пару раз ближе придвинулась, когда курил. – Глядя в мое лицо. И его глаза насыщались тем, чем им по логике нельзя. Поэтому, стряхнув пепел в подставленную пепельницу тихо, но твердо произнесла:

– Ты не виноват.

Откинулся на спинку дивана, положив на нее руку и глядя на побои на моем лице, склоняя голову вправо. Полуулыбнулся, впитывая в себя, вбивая в память следы удара Игоря. Спасшего мне жизнь, которую Вадим едва не перечеркнул, преследуя ровно противоположную цель. Пауза затягивалась, и я негромко проговорила, потянувшись за бутылкой:

– Он убьет тебя?

Вадиму позвонили. Он принял вызов, с непроницаемым лицом глядя за мое плечо.

– Точно в поряде? – напряженно прикусил губу. – А Немец?  – абонент ответил и по его губам улыбка такая… Яр так же улыбался, когда ему сообщили, что отец умер. Сперло дыхание. Пронзило. Утерла слезы, и снова тошнотворный щелчок вместе с кровью и виски внутрь. Он прикрыл глаза дрогнувшими ресницами и отчитался, – все по плану и по времени. Тима добивает последнее, приедет, как только сможет все покажу и заберет ее.

Завершив звонок достал сигареты. Зажег зажигалку и, прежде чем прикурить, пару секунд смотрел на язычок пламени, сгущающий иссушающие тени в карих глазах. Встала, хотела включить свет, но передумала, распахнула окно и снова села на стул напротив, ощущая противное покалывание и запоздалый зуд и распирание в стопах.

Он прекрасно помнил мой предыдущий вопрос, но отвечать на него не собирался. Вместо этого начал говорить такое ненужное, такое поганое и совсем не имеющее значения:

– Ален, я понимаю, как это прозвучит, – негромко начал он, откидываясь назад и снова положив руку на спинку. Затянулся и выдохнул, перевел на меня взгляд, – но, все же, если у тебя получится, пожалуйста, прости мен…

– Шепот сатаны слева: «смело суицид сделай», – перебила я, проговаривая слова из трека на его звонке, затушивая сигарету. На предыдущем его телефоне стояла. Официальном. Рабочем. Усмехнулась, – тоже люблю этот трек. Я правильно поняла, что это можно посчитать ответом на свой вопрос? – Он прикрыл глаза, прицокнув языком и, качая головой, едва слышно бросил мне мою же цитату сказанную ему однажды: «ты делаешь хуже». Ну, коли о цитатах, тогда, – ты знаешь, мне нравятся другие строчки из этого же трека: «это для нас чужой потусторонний мир. Он полон дерьма и система – тюрьма»*. Не напомнишь, что после этого дальше шло? Если люди не ставят на вызов мобильного стандартную мелодию, то, чаще всего, они знают текст песни, играющей на входящих. Я тоже иногда люблю наш репчующий социал-артхаус подобного стайла, там порой встречается что-то такое, созвучное струнам внутренним. Я знаю этот трек и судя по тому, что он на звонке стоял у тебя, ты точно знаешь последующие строки. Так назови их, Вадим.

Он молчал довольно долго, глядя на меня сквозь вечерний сгущающийся сумрак. Сглотнул, отвел взгляд и, наконец, негромко проронил:

– Я не отвечал, потому что твой вопрос бессмысленен.

– Почему? – невозмутимо спросила я, тщательно оттерев свою кровь с горлышка бутылки и подавая ему.

Снова пауза, глубокая затяжка и сразу, не выдыхая большой глоток. Протяжные выдох, задержка дыхания, чтобы в крови все смешалось и, наконец, ответ:

– Потому что я с Яром десять лет. – Помолчал, разглядывая распадающийся во мраке в пепельнице пепел. И, после глубокой затяжки, выдохнув дым, так же негромко продолжил, – Лютый, Тима, Рика, Старый, это его когорта и это очень жесткие центумы. В этом классе творится пиздец, потому что это уровень диких зверей, где все друг друга жрут, все друг друга подставляют, некоторые только ради этого и живут, у них на счетчиках не один десяток жизней. Спортивный интерес, блять... – Негромко хмыкнул в ночную тишь, а за окном начинался снегопад с медленными крупными хлопьями. – Вот Конь из таких. Там, где можно тормознуть и переговорить, он до слома доведет. Кто сильнее тот и прав, он считает. Спортивный интерес такой... – Затушил сигарету и, подняв взгляд на меня, слегка прищурился, – а эти, которых перечислил, и которые по всем негласным, но нерушимым традициям зверей этой линии должны сейчас кровь Ярого пить и радуясь пилить его ареал, они на себя берут все его теневое, раскатывают по возможности тех, кому есть что заложить. Подписываются за наш неофициоз. Почему? Все на первый взгляд просто: потому что хотят, чтобы его не убили, пусть с них всех и спросят за черновое без согласования и некоторых спрашивать будут жестко. Я бы даже осмелился сказать, что очень жестко. Но они все равно на себя берут. Снова вопрос почему, а для ответа я другой ряд возьму:  ты, Немец, Артюх, Ульяныч, Журавель, Рисманы, Гавра, Луаза, Еровины и еще несколько человек… Человек. – Отпил виски, полуулыбаясь и глядя на меня. – Тут миллиардные обороты, Ален. Миллиарды. Люди от пары косых бачей с ума сходят, ты можешь представить, что здесь творится? – усмешка, полуприкус губы. Хищный и абсолютно контролируемый блеск в глазах орехового оттенка. – Можешь представить, что его теневое берут на подписон под себя, очень трезво понимая, что их раком поставят и выебут за это без смазки. Выебут жесткой групповухой, а эти тени, за которые ебать будут, они вообще не их, они Ярому принадлежат.

Помолчал, разглядывая этикетку. Снова сигарета и глоток. Откидывается назад, глядя в потолок и протяжно выдыхая в него дым.

– Он семь лет назад старшим мог стать. В двадцать семь лет. До него прецедентов подобного рода не было. Из всего этого припизднутого выводка, он один из трех кто реально по праву старшего в старшие вошел бы. Среди тридцати двух главных, только трое реально по праву. По человеческому праву, где действительно старше остальных. Только трое, а могло бы быть четверо. Но он никогда не согласится. С ним такие люди на равных разговаривали, а он в два раза моложе, в три, и они к нему с уважением, потому что… по праву.  Я знаю, как это прозвучит, но очень многое... многие держатся на нем, потому что он не такой ебнутый, как остальные и заставляет думать, что ты не ебнутый, – фыркнул, удрученно приподнял уголок губ. Прикрытые глаза и большой глоток дерущего алкоголя. Выдох. – А ты на самом деле ебнутый, ну, просто такой... с рождения, блять. Класс тварей. – Фыркнул и прикусил губу, зло улыбаясь и глядя во мрак ночи. Сел ровнее глядя на меня сквозь ресницы, – но почему-то веришь ему, что нет. Он заставляет в это верить. Помнить.