Бандитская россия - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 37

Иваньков, который к тому времени уже прошел первое испытание тюрьмой и принудительным помещением в психиатрическую лечебницу, участвовал в банде, скорее, на правах стажера. В его задачу входило доставать оружие, торговать им и участвовать в вымогательстве в качестве торпеды.

Методы, применяемые бандой, были беззастенчивы, поскольку риск, что жертва обратится в милицию, практически отсутствовал. Банда Монгола действовала по классическому принципу - «Кошелек или жизнь!», а принцип этот, как известно, почти всегда срабатывал безотказно, что во времена Робин Гуда, что во времена Дикого Запада.

Если судить по нынешним меркам, то можно сказать, что правоохранительные органы разобрались с бандой Монгола довольно быстро. Муровцы смогли завербовать в банде одного человека, умудрились уговорить нескольких потерпевших дать показания. Как результат - в 1972 году банда была разгромлена. Карьков получил четырнадцать лет, да и остальные участники были приговорены к максимальным срокам заключения.

А вот Вячеслав Кириллович Иваньков тогда каким-то образом сумел избежать наказания. Можно сказать, что эта его «стажировка» прошла на «отлично», и, став «дипломированным специалистом», Иваньков приступил к самостоятельной работе.

В скором времени Сами-Знаете-Кто становится одной из весьма заметных персон в криминальном мире Москвы. Его имя упоминалось при разных обстоятельствах, но каждый раз в последний момент он всегда ускользал.

Однажды в милицию позвонил некий видный театральный деятель. Он сообщил, что у него украли автомобиль, и утверждал, будто машина у Иванькова, который требует за её возврат крупный выкуп. У милиции появился шанс схватить авторитета на месте преступления, но в данном случае она действовала неумело: Иваньков заметил слежку и попытался удрать на максимальной скорости Милиционеры открыли огонь, повредили колеса машины, но тот, что называется, сначала «шел на дисках», а затем бросил машину и умудрился сбежать. В машине милиция обнаружила до смерти напуганную женщину, лежавшую на полу, и - нож.

В течение шести месяцев Иваньков скрывался, организуя себе алиби, затем сам явился в милицию. Алиби было основано на том, что театральный деятель, продавая автомобиль, обманул компаньона. Знакомая Иванькова подтвердила эту версию (забавно, что в тот момент она сидела в тюрьме) и обвинила директора театра в мошенничестве. Иванькова подвергли судебно-медицинской экспертизе и признали невменяемым. Тем временем его адвокату удалось разрушить техническую аргументацию милиции, и от обвинения, которое поначалу включало грабеж, незаконное хранение оружия и сопротивление с применением силы, почти ничего не осталось. Но тут Вячеслав Кириллович изменил тактику и написал заявление в милицию о том, что во время судебно-медицинской экспертизы сумасшествие симулировал. Новое обследование признало его психически абсолютно здоровым. То, что в разных случаях Иванькову ставили разный диагноз, свидетельствует о его недюжинных медицинских познаниях. Кроме того, он подружился с женщиной, заведовавшей одной из крупных психиатрических больниц, где ему отвели отдельную палату с телевизором и дали возможность совершенствоваться в любимом занятии - медицине.

В 1982 году милиции представился новый случай схватить Иванькова. Внешне все выглядело совершенно ясным. Свидетели были согласны подтвердить, что видели, как ой принимал участие в избиении коллекционера антиквариата и марок. Он и два других хорошо известных в криминальном мире товарища (один из них, Вячеслав Слива [66], незадолго до этого был коронован) хотели получить долг.

И снова - драматическое вмешательство милиции. Милицейские наблюдатели стояли перед домом Иванькова, когда он неожиданно вышел и позвонил кому-то из телефонной будки. Никому не известно, с кем он говорил, но, вероятно, это был контакт с милицией, потому что несколькими секундами позже Иваньков вместе с женой уехал в своем автомобиле.

Ему удалось преодолеть заграждение на дороге, однако после того, как машину обстреляли, он сдался. При захвате у него нашли три разных паспорта, так что, кроме насильственных действий и вымогательства, ему вменили подделку документов, что в советском обществе считалось крайне серьезным преступлением.

На сей раз Иваньков не пытался выкидывать какие-либо фокусы с сумасшествием и не мог предъявить серьезного алиби. Ему осталась лишь жестокая тактика мафии: запугать свидетелей так, чтобы они не посмели выступить на суде. Существует мнение, что в какой-то момент Иваньков сумел найти возможность направить сообщение своим коллегам на свободе, суть которого сводилась к тому, что если свидетели хотят сохранить жизнь, то они должны изменить свои показания. И это якобы обеспечило нужный результат - испугались практически все свидетели, кроме одного, которому милиция пообещала защиту и новые документы. Иваньков выслушал приговор, сидя на скамье подсудимых в отутюженном костюме и с платочком в нагрудном кармане пиджака. Вооруженная милиция окружала не только здание суда, но и несколько ближайших кварталов. Приговор был суров - четырнадцать лет лишения свободы с конфискацией имущества.

На зону в Магадане Иваньков приехал вором в законе (его короновали в Бутырском следственном изоляторе ещё в 1974 году) [67]. Впрочем, в Магадане он долго не удержался, потому как был трудным заключенным - непрерывно конфликтовал с персоналом и Лагерным начальством, в результате чего его как совершенно неуправляемого отослали в тюрьму особо строгого режима в Тулуне, что в семидесяти километрах от Иркутска. Неудивительно, что «примерным зэком» Вячеслав Иваньков не стал и там. Он постоянно нарушал тюремный режим, шестнадцать раз побывал в штрафном Изоляторе, на два месяца переводился в тюремную камеру и дважды был судим народным судом уже в зоне за зверские избиения других заключенных. Вот так - активно, бурно, что называется, «с огоньком» - Иваньков проводил время в заключение, выпав из криминального социума столицы на долгих десять лет.

Можно сказать, что Иваньков ушел на зону в переломный для новейшей криминальной истории страны Момент. Но, как это ни парадоксально прозвучит, те годы, которые Сами-Знаете-Кто вынужденно провел в изоляции от общества, вовсе не стали для него «занесенными в пассив». То бишь однозначно потерянными. Скорее наоборот; за годы отсидки авторитет Иванькова ещё больше возрос и окреп, а сама личность «тулунского сидельца» обросла легендами и сделалась необычайно популярной. Естественно, отнюдь не в академических кругах…

И хотя, как известно, условия содержания на строгом режиме в этой стране ещё никому не прибавил и здоровья, зато в ряде случаев многим они помогли сохранить жизнь. И кто знает, разменял бы Вячеслав Кириллович ныне седьмой десяток лет, если бы тогда, в восьмидесятые, он остался на свободе и принял участие в «воровской перестройке», которая началась чуть раньше, нежели аналогичная горбачевская. Речь в данном случае идет вот о чем.

После безуспешных попыток властей уничтожить воров в законе как само явление последние вновь заставили серьезно заговорить о себе в конце семидесятых годов. Советский Союз в то время являлся великой державой только внешне, распад изнутри уже начался. Система была глубоко коррумпирована и преступна, и географический и политический центр страны - Москва - стал и подлинной воровской столицей.

В то время в Москве находились на свободе, по одним источникам, с десяток, а по другим - более двух десятков воров в законе. Они возглавляли крупнейшую в стране общину и распоряжались крупнейшим общаком. Но в этой группе произошли изменения, в результате которых среди лидеров преступного мира столицы обозначились два направления: те, кто строго придерживался старых воровских законов (их иногда называли нэпмановскими ворами - по имени свободных предпринимателей 20-х годов в период нэпа), и те, кто захотел видоизменить эти законы применительно к новым условиям. Последние вели шикарный образ жизни и сотрудничали с властями и администрацией. Борьба между обоими направлениями велась без шума, и до определенного времени она не имела ничего общего с громыхнувшей вскоре войной банд. И всё же она уже тогда несла в себе зародыш того конфликта, который со всей очевидностью назрел в стране к девяностым годам.