Коридор - Каледин Сергей. Страница 12

Липа, восемь дней живущая исключительно интереса­ми внучки, всерьез задумалась над предложением стар­шей дочери, но Георгий схватился за голову:

– Аня? Бросить школу?! Отличница!.. Моя дочь!..

Пока шел крик, Аня в слезах позвонила Роману и со­общила ему, что мама хочет ее забрать школы, чтобы сидела с ребенком.

Роман разрешил все сомнения: Ане продолжать уче­бу, Липе не сходить с ума, старшей племяннице не бла­жить – надо взять приходящую домработницу, деньги он будет давать.

Липа разыскала Глашу, и та, хотя уже была замужем, согласилась временно походить за ребенком.

Глаша вернулась, но Люся держала родителей в стра­хе, грозя бросить осточертевший ей Торфяной институт: ребенок по ночам плачет – и она не высыпается.

– У нас никто не кончил! – кричал Георгий. – Липа не кончила, я не кончил… Если и ты не кончишь, если бросишь институт, оболью все керосином и подожгу, а сам на люстре повешусь! – В этом месте он тыкал указатель­ным пальцем в прожженный с одного бока пыльный аба Люстра была в Пестовском, Георгий спутал.

Институт Люся все-таки бросила, – вернее, взяла ака­демический отпуск, – Георгий не повесился, более того, очень привязался к внучке и, тетешкая ее по вечерам, умилялся:

– Создаст же господь такую прелесть!..

Лева для порядка пожил немного в Басманном – сви­детельство о браке спасло его от исключения комсомо­ла и, соответственно, института, – но потом, очумев от непрекращающееся ора дочери, злобной раздражитель­ности жены и суетливости тещи, перебрался обратно в Уланский – временно. Липа привычно завела профессо­ров. На этот раз по детским бвлезням. Однако Таня, не­смотря на профессоров, ничем не болела. Только много орала. Особенно по ночам. И во сколько бы Липа ни при­шла с работы, на ночь внучку ©на обязательно забирала к себе – у Люси может пропасть молоко, хотя молока у Люси не было с самого начала.

Был, правда, случай, когда Липе предоставилась воз­можность взволноваться за безупречное здоровье ребен– ка: у той от надсадного крика вышла кишочка. Липа мет­нулась к телефону за профессором, но Глаша, воспользо­вавшись тем, что у профессора долго было занято, при­крыла дверь в комнату – телефон висел в передней, – взяла девочку за ноги и потрясла вн головой.

– Чего звонить-то попусту, людей беспокоить… – сварливо сказала она, выходя к всклокоченной Липе, которая с трубкой в руке курила папиросу за папиросой. – У ней все подобралося на место. Гляньте-ка… Липа глянула и спокойно уселась покурить. С курением в квартире был теперь такой порядок: Ли­па курила в передней на табуретке, Георгий – в уборной, тоже сидя.

Смотреть двоюродную внучку собралась Марья.

Марья приезжала в Москву всегда одним и тем же поездом в пять утра. «Чтоб день не ломать». Встречать же ее Липа посылала Георгия пораньше, на случай, если поезд придет не по расписанию. Теперь обязанность встре­чать Марью перелегла на Леву.

В этот раз он специально ночевал в Басманном, был поднят Липой в три утра и заспанный, подняв воротник Пыльника, поплелся на Курский вокзал. Липа принялась за традиционные пироги, затеянные к приезду сестры.

Марья привезла всем подарков, Липе, кроме прочего, привычно сунула денег и приступила к главному: как живут молодые?

Липа забормотала неопределенно, пыталась уклонить­ся от ответа, но, припертая Марьей, должна была сознать­ся, что Лева проживает в основном отдельно от семьи у своих родителей.

Марья взглянула на Люсю. Та потупила глаза.

– Гнать его к чертовой матери, – спокойным голосом Сказала Марья, нимало не смущаясь присутствием за ут­ренним столом самого Левы и тем, что всего десять минут назад вручала ему ценные свадебные подарки, хвалила за нужную стране профессию инженера-торфяника и обещала помогать материально.

Люся пожала плечами. Марью она не любила, но ей нравилась родственная безоговорочная солидарность.

Что касается Левы, он опешил.

– Как же так? – попытался он перевести разговор в шутку. – Марья Михайловна… Я вам ничего плохого…

Ночь, можно сказать, не спал, встречал… Чего же сразу гнать?

Но Марья шуток не понимала.

– Гнать, – спокойно повторила она. – Встречал – мо­лодец, а семья есть семья: не согласен жить как положе­но – вон! Чего же здесь неясного?

Липа в ужасе замахала на Марью руками, убоясь по такой нелепости утерять, можно сказать, еще не оконча­тельно приобретенного зятя, тем более что тот уже сни­мал с вешалки пыльник.

– Что ты, что ты, Машенька! – заверещала Липа. – Да Левочка… Да он… Отличник'… Активист!.. Что ты, Ма­шенька!..

– Правда, тетя Маруся, – вмешалась Аня. – Ты уж совсем!.. Не соображаешь…

Марья подняла руку, прекращая суету:

– Ладно! Тихо! Ну, вини, иди сюда. – Она помани­ла Леву пальцем.

– Иди, иди, Левочка, – Липа подтолкнула зятя к се­стре.

– Ну, дай я тебя поцелую, раз такое дело, – сказала Марья, отведя руку с папиросой. – Ну, ладно, все. Жал­ко, Жоржику на работу надо, а то я наливочки привезла…

– Машенька, ни в коем случае! – Липа строго взгля­нула на заулыбавшегося было Георгия. – Будет вечер, и все будет… Ни в коем случае! Он заместитель главного бухгалтера. Может себя скомпроментировать!

– Тьфу ты! Мещанка! Утром-то хоть чепухи не мели. Дура толстолобая.

– Жоржик… – мягким голосом укорненно сказала Марья. Рано потерявшая мужа, она к зятю относилась уважительно, а кроме того, считала, что в браке сестры с Георгием Липе повезло больше, чем ему. – Да что ска­жу, а то забуду: летом молодых с сыном ко мне в совхоз.

– У нас Танечка, – робко поправила Марью Липа.

– Тем более.

– А ты поглядеть на внучку не хочешь, Машенька?

– А чего на нее глядеть-то без толку? Ты, Людмила, не обижайся. Я ж, Лип, сама знаешь, в детях-то не больно разбираюсь… Побольше будет – другое дело. А что у вас про войну говорят? – неожиданно спросила Марья Леву.

– Где у нас? – не понял тот. – Дома? Марья поморщилась, давая понять, что дальние род­ственники ее вообще не интересуют никоим образом.

– При чем тут дома? В институте.

– В институте? Ну… У нас же пакт с Германией…

– А-а-а… – отмахнулась Марья, понимая, что нужного ответа не дождется: осторожничает. – При чем здесь пакт?.. Война скоро будет!..

– Да что ты, Машенька! – всплеснула руками Липа. ft – Будет, вот увидишь, будет… Помяни мое слово.

Шляп Липа не прнавала («не модница»), платков – тоже («не деревенщина»). Берет Олимпиаде Михайловне Бадрецовой-Степановой, руководителю группы планового отдела Наркомчермета, подходил более всего. К тому же он служил ей все сезоны.

Почти каждое утро, когда Липе надо было выходить – дому, жнь в Басманном приостанавливалась: всей семьей искали берет.

– Где мой берет? – пересиливая радио, работающее, как всегда, на полный мах, привычно вскричала Липа воскресным летним утром сорок первого года.

Команда была подана, сама же Липа взяла расческу. Причесывалась она с повышенным вниманием. Запроки­дывала назад голову, привычно встряхивала ее, как бы распространяя по спине волосы, хотя их с каждым го­дом становилось все меньше, особенно на затылке. Выче­санные волосы Липа любовно скручивала в комочек и не выкидывала, а прятала в пакетик, предполагая в даль­нейшем сделать них шиньон, чем раздражала членов семьи, – шиньонов давно не делали и не носили, – но не очень, потому что к этому, как и к поискам берета, при­выкли.

– Побыстрей, Липа! – сердился Георгий. – Кто едет снимать дачу в двенадцать часов?

– Мы же не гулять едем, – спокойно отвечала Липа, не наращивая темпа. – Серебряный бор недалеко. Снимем и вернемся. Аня!.. Ищи берет!..

Георгий вздохнул и сделал вид, что ищет берет, но ис­кал невнимательно, кое-как: поглядел на подоконнике, зачем-то выдвинул ящик буфета.

– …Люся!.. Ты ищешь? Ищи как следует!.. Жоржик, будь любезен, взгляни под кроватью, кот мог затащить.

– Не ори ты, Христа ради! – прошипел Георгий, ста­новясь на корячки. – Не глухие.