Смиренное кладбище - Каледин Сергей. Страница 16

Вышло вот что.

Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге: тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича «своими глазами смотреть могилу». Петрович согласился.

Южанин привел его к «декабристам» и ткнул пальцем в стертый холмик: «Суда хочу!» Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?

Южанин оказался вполне.

Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился «в порядке исключения» и велел Воробью быть в семь без опоздания.

Воробей перед прокуратурой раскрыл бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, играли гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, непохожий на обыкновенный барабан…

Все бы ничего, да бесхоз этот три года назад – в юбилей декабристов – Управление культуры наметило к сносу. А на месте бесхоза – ступеньки к «декабристам» проложить как часть мемориала. Да беда-то в том, что Петрович тогда здесь еще не работал. Другой работал, которого посадили. И знать ничего Петрович не знал насчет ступенек.

И теперь закрутилась вся эта катавасия.

Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением «без права работы в системе похоронного обслуживания». Без суда.

Заслушивать сообщение замуправляющего трестом он и созывал свой бывший штат.

– Тебя что – не касается? – Петрович рванул дверь сарая. – В контору живо!..

– Чего орешь?.. – Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. – Разорался…

– Иди, Леш… Носенко приехал.

– Ладно, приду.

Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.

Он прикрыл дверь сарая: успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.

За дверью послышались шаги.

«Пришел». Воробей дернулся открыть дверь, но заставил себя сесть.

Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.

– Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.

– Пошел он!.. Скажи: голова болит…

– Ну, смотри, Леш. Болит – не ходи, не война… А чего тебя утром не было?

– На электричку опоздал.

– Тут студент твой был…

Воробей подался вперед.

– Ключ занес от сарая. Ты чего, Леш? А, Леш? Башка?.. Ну сиди, сиди! Я побег…

– Погодь, Кутя. – Воробей тяжело поднялся с табуретки. – Вместе пойдем.

…Штат расселся, кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.

– Контору на ключ! Никого не пускать! – Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду. – С ним ясно, – он мотнул головой в сторону Петровича, – а вот с вами? Кто бесхоз долбал?!

– Какой бесхоз? – невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.

– Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих… – Носенко постучал себя по плечам, – проедете! Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! – не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. – Не понял? Те, по собственному. Ну?

Петрович нырнул в кабинет.

– Минуту даю. Не скажете, половину увольняю! Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было.

– Так, минута… – Носенко надел очки и протянул руку назад, не оборачиваясь, к Петровичу: – Первое давай сверху.

Тот протянул листик с неровным обрывом.

– Охапов, – прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. – Та-а-ак, уволен.

– Чего я! – взвился Охапыч, – бесхоз не мой…

– Молчать! Следующего! Новиков…

– Меня-то за что? – задергался на полу Финн. – За Гарика таскали. Теперь за бесхоз чужой отдуваться, я жаловаться буду…

– Кому, финнам? – Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. – Тихо будь. Сопли жуй!

– Раевский.

– Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!.. – Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.

Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.

– Ве-ли-канов. – Носенко разбирал Кутину фамилию. Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал. Воробей шагнул вперед.

– Это… Он ветеран…

– Тебя забыли спросить! – рявкнул Носенко. – Это еще что за чмо?

– Тут у нас один… – промямлил Петрович. – Куда лезешь? – обернулся он к Воробью. – Заступник! Сидишь – сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои…

Воробей посмотрел на него:

– Я бесхоз копал.

Носенко обернулся к нему, потом к Петровичу:

– Заявление!

– Он в больнице был, не писал…

– Сейчас пусть пишет! – рявкнул Носенко.

– В кабинете бумага, Леш, – тихо, глядя в пол, сказал Петрович.

– Громче говори.

Петрович принес кабинета лист бумаги. Протянул Воробью.

– Чего писать?

– Неграмотный?! – заорал Носенко. – Диктуй ему! – приказал он Петровичу.

Петрович в ухо Воробью начал диктовать.

– Не с пятнадцатого, а с сегодняшего дня! – перебил его Носенко.

Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна «Старка» стояла пустая. Воробей пил «Буратино».

– Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа… – ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.

– Не тронь его, – заволновалась Валька. – Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?

– А-а, – отмахнулся Воробей.

– Тебе, может, «скорую» позвать? – вскинулся Кутя.

– Ладно, Куть… Ты это… Ты вот что… Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу – доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить – по полтыщи уйдут не глядя. А пасхи дождешь – и дороже. Бабки – пополам. Ясно?

– Само собой…

Воробей взял «Старку», открыл, налил по стакану Куте и Вальке.

– Ни то ни се… – Он покрутил бутылку. – На троих надо.

– Ты что?! Ты не удумай! – забеспокоился Кутя. – Бога побойся! Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!

– Не ной, – оборвал его Воробей. – Авось не подохну. Чекнем.

– Воробе-е-ей! – заверещал Кутя.

Валька вцепилась в бутылку.

У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.

– А-а!.. – приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.

Воробей, промахиваясь, лил «Старку» в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то вну, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.