Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 75

– Непременно, – кисло улыбнулся ганконер. – Скажу, например, что теперь поклоняются тебе только девицы, молодые и глупые.

– Хорошая мысль, – подмигнул Айвор. – Тем более, что так оно и есть… А где наша прелестная девица, кстати?

Ганконер указал на лестницу и махнул рукой:

– Забирайте. Я не тронул её, хотя был соблазн вернуть твоему мальчишке подпорченную игрушку. А какой бы у неё дивный был опыт: возлечь сперва со мною, а затем с тобой…

Киллиан вспыхнул, как от пощёчины. Но Айвор ему и с места двинуться не позволил – мало что перехватил поперёк груди, так ещё и рот ладонью зажал.

– Раз ты удержался, дорогой названный брат, то явно заразился от нашей девицы благоразумием. Что тебе прежде было несвойственно. А ты очнись, Флаэрти, – добавил он едко. – Тебя дразнят, а ты сразу открыться готов? Жизнь со мной тебя ничему не научила?

– Шмырению, – невнятно ответил Киллиан, пытаясь уклониться от чужой ладони, тёплой и сильной. – И шерпению.

Фейри переглянулись, на диво одинаково – и расхохотались в унисон.

Небольшое приключение прошло для Фэй без вреда. Она действительно обнаружилась наверху, в небольшой комнатке, где пол был земляной и сплошь поросший цветами. Рядом с нею сидела рыжая девица лет шестнадцати, и обе плели венки из фиалок. Завидев кузена, Фэй слегка покраснела и торопливо одёрнула юбки. 

– Я не хотела, – сказала она с раскаяньем в голосе. – Правда, не собиралась с нею идти. Но она поцеловала меня в лоб, и я всё сразу забыла… 

Айвор утешающее погладил её по голове:

– Тут есть доля и моей вины. Стоило предупредить, что надо опасаться не только мужских поцелуев, но и девичьих. Впрочем, можешь порадоваться: женщины больше пропадать не будут. С названным братцем я договорился… К слову, как тебе на вкус сладкий дурман ганконера?

Фэй задумалась.

– Не знаю, – честно призналась она. – Сперва, конечно, было забытье. Но никакого сладкого дурмана не припомню. Просто я была там – и вдруг оказалась здесь.

Рыжая девчонка, глядя на неё, хихикнула в кулачок и снова уткнулась в свой венок. А Айвор презабавно вздёрнул брови и оглянулся на компаньона с самым что ни есть трагическим выражением лица:

– Вынужден тебя огорчить. Раз на твою дорогую кузину не подействовало колдовство братца, то объяснение может быть только одно. Она в кого-то влюблена до полного умопомрачения.

– Влюблена? – растерянно переспросил Киллиан, искоса взглянул на Фэй – и начал заливаться краской ни с того ни с сего. У кузины тоже щёки запылали.

Словом, всем стало страшно неловко – кроме виновника происшествия, разумеется.

Больше других спасению Фэй обрадовался профессор Фоксгловз. Благодаря травкам, поднесённых заботливой Нив, он несколько воспрянул духом. И после небольшого праздничного застолья в честь удачного завершения дела произнёс зажигательную речь об опасностях, кои подстерегают красивых девиц, о храбрости и великодушии фейри и о том, что истинная любовь преодолеет все преграды.

Даже возраст, да, да.

При этом он многозначительно посматривал на келпи-полукровку и изредка потряхивал своею седой гривой. Но так как к тому времени котелок с глинтвейном почти опустел, никто его намёков, кажется, не заметил. Кроме Киллиана, который побоялся озвучивать свои выводы вслух.

Всё же у Нив удар сильный, характер строгий, а копыто тяжёлое. Не каждый выдержит – даже во имя любви.

Глава 9. ПЛАТЬЕ ИЗ ИНЕЯ, БАШМАЧКИ ИЗО ЛЬДА

За долгих пять лет, что минули с тех пор, как над старым домом на углу Рыночной площади появилась резная вывеска «Тимьян и Клевер», Киллиан Флаэрти выслушал немало просьб. Заглядывал дуллахан в поисках собственной головы; умолял о встрече с красавицей бааван ши древний старик с шотландского нагорья, увидавший её в юности да так и не сумевший забыть; пэдфут, до ушей перепачканный в машинном масле, заказывал горячую ванну, ругательски ругая новомодные автомобили; заявился однажды седой драк, любитель затащить в омут неосторожного ребёнка, и попросил найти пропавшего сынишку, которого-де выкрали с мелководья бродячие циркачи…

Но была просьба, что повторялась из года в год. Порой её произносили сквозь слёзы, придушенно, иной раз – гневно и бессильно, а слова оставались прежние:

– Верните нам дочку!

Больше, чем неосторожных путников, утопленных келпи, или пьяных фермеров, настрадавшихся по пути через болото от проделок бэллибогов, или жадин, прогневавших брауни, в Ирландии было только глупых, влюбчивых девиц. 

На Айвора подобные разговоры нагоняли тоску. Изредка, под настроение, он мог поинтересоваться, насколько хороша собой пропавшая дочка и стоит ли она беспокойства – может, лучше не горевать, а праздновать, что от засидевшейся в невестах «кобылки» избавиться повезло. Но ни к чему хорошему бесстыдное любопытство не приводило. Измученная от беспокойства мать могла и чувств лишиться, осерчавший отец – замахнуться на бессердечного нахала.

А разбираться приходилось Киллиану – и пропажу искать тоже. Особенно трудно бывало, когда просить о помощи являлся не богатый лорд или прекрасная леди волшебных кровей, а немолодая простушка в сером траурном платье.

– Где вы, говорите, видели Шевонн в последний раз, миссис Майлз? – повысил он голос, не позволяя компаньону вмешаться в разговор.

Айвор фыркнул и ночной птицей вспорхнул на спинку кресла перед камином; взметнулись тёмно-зелёные шелка, перетекли ртутью серебристые меха накидки… Сел – и замер, глядя на языки пламени, будто бы и ни при чём он. Миссис Майлз, дородная голубоглазая женщина с жёсткими волосами, похожими на прошлогоднюю солому, невольно проводила его взглядом и лишь затем пробасила простуженно:

– На холме, что к югу от моста в Дримне. Мы там и живём. Дом хороший, супруг мой построил, пока жив был, да для меня с доченьками он велик стал, как старшие-то сыновья свои дела заимели и прочь съехали. Я к нам тётушек зазвала и деда, он-то уж совсем немощный, в поле работать не может, а у нас-то с лавки хоть прибыток и небольшой, а на всех хватает. А, то я сказать-то хотела… – задумалась она и шмыгнула носом. – А, да, про Шевонн-то. Шевонн у нас всё время под приглядом была – самая красавица, старшенькая моя. То с тётками сидела, кружевному мастерству училась, то мне по хозяйству помогала, а если наружу и выходила, то непременно со служанкой. И завсегда такая послушная, скромная – отрада для глаз. А нынче осенью, как холодать стало, точно попортилась.

– Попортилась? – Айвор обернулся с любопытством. – Подурнела? Или стала дерзить, ругаться, перечить? Может, к ней женихи зачастили, и соседи распустили языки?

– Нет, да вы что! – перепугалась миссис Майлз. – До этакого, слава всем святым, дело не дошло. Нет, пропадать она стала. Уходила на холм, на весь день, правда, брала с собой крючки да нитки – кружево вязать. И возвращалась каждый раз с рукодельем, страсть каким красивым – то салфетка, то перчатки, а два дня на третий и целую шаль вывязывала. Надо б мне её порасспрашивать тогда, а я и не смела. Каждому же видать – работает она, не с парнями шашни крутит. А уж где, дома или на холме, под тисом…

– …неважно, пока её мастерство доход приносит, – недобро сощурился Айвор. – Так, так. Не похоже что-то на порченую девицу.

Киллиан хоть и промолчал, но мысленно согласился. От обыкновенной на первый взгляд истории о соблазнении красивой дурёхи повеяло вдруг волшебством; да не простым, а особенным – если допустить, конечно, что бывает простое, скучное волшебство.

Миссис Майлз засмущалась, осунулась, как квашня, однако же продолжила:

– А кабы прогулками у ней всё кончилось, меня б тут и не было. Но аккурат под первые заморозки вернулась Шевонн с холма с мотком ниток – шёлк не шёлк, гладенькие, блестят, и на вид – белее снега. И тотчас же заперлась у себя. Три дня и три ночи работала, не ела ничего и пила только воду. А чистоту блюла, что твоя королева – трижды в день умывалась, на вечерней и утренней заре купалась, всё розовое масло на себя извела, транжира этакая. А как четвёртый день пошёл, работу она закончила – дивное платье, белое, как у невесты, и всё сплошь из кружева. Отродясь не видала, чтоб кто так быстро работал! Я её спрашиваю: «Откуда нитки-то?». А она – глазки в пол: «У подружек выменяла». Я ей: «Приданное себе, что ли, шьёшь? На примете кто есть?». «Нет», говорит. А потом добавляет: «Но платье моё. Я в нём перед белой госпожой плясать буду». Тут я, признаться, осерчала. Поняла, что фейри мою девоньку сманивают. Вы не подумайте, господин, я ваш народ уважаю! – горячо обратилась миссис Майлз к Айвору. – Брауни у меня завсегда кормленный-перекормленный, я родному сыну такого вкусного хлеба не давала, как ему… Да вот только всё одно – мать я, и дочку свою отдавать не хочу, вот. И потому сказала ей: «Ни к какой госпоже не пойдёшь!». Тут-то она и пропала.