Жить надо! - Калинаускас Игорь Николаевич. Страница 25

Если же наш внутренний наблюдатель стал вдруг заинтересованным (очень трудно быть незаинтересованным наблюдателем по отношению к себе) – он стал зрителем. И тогда весь этот технологический процесс превращается в спектакль.

Но если я рассматриваю собственную жизнь как акт своего творения, то во мне есть мое Я – Творец. Я – режиссер и автор одновременно, то есть жизнь сделана мною и прожита, пережита мною, и под каждым событием и действием стоит моя подпись.

У меня сложилось убеждение, что даже для образного сравнения или для какой-то ассоциативной параллели нельзя говорить, что мир – это театр, жизнь – пьеса, а люди играют роли. Люди играют роли и без этого, в пьесе, которую не они написали, – это все то, что называется социальные роли.

Очень мало кому из нас удается внести что-то новое в устоявшиеся приемы исполнения той или иной социальной роли – мать, отец, сын, дочь, прохожий на улице, подчиненный, начальник. Это такой ритуализированный театр – по наследству все передается. Отец играл эту роль, сын играет эту роль, сын сына играет – так уже десять поколений.

Эти ролевые механизмы очень хорошо изучены. Но, защищаясь, мы не признаемся себе в том, что это роли. Мы стараемся не помнить, что это не мы написали, что мы их долго разучивали, и тот, кто хорошо их разучил, сделал успешную социальную карьеру. Кто плохо разучил – у того сложности с социальной адаптацией.

Наша задача, если мы пытаемся одухотворить свою жизнь, себя самих и тех, с кем общаемся, состоит в том, чтобы уйти из театра жизни и просто жить. И это очень трудно.

Я только совсем недавно понял, что говорил мне Мастер, когда на всякие мудреные вопросы он не только мне, но и другим людям в моем присутствии отвечал: «Жить надо!» Говорил просто, по-суфийски, но я теперь понимаю, что это невероятно сложная задача: кругом театр!

И тогда я ретроспективно понял, почему с детства так люблю театр. Потому что там, как ни смешно, я четко знаю, что живу творчески. Когда я актер, я репетирую, я опять чувствую себя субъектом, я живу, даже когда играю на сцене, я живу, потому что эта моя деятельность – свободная. Когда я режиссер, я чувствую себя субъектом, потому что создаю в каждом спектакле живой мир, выражающий не только то, что хотел сказать автор пьесы, но и мою жизнь.

Оказывается, что любая возможность творчества – личного, персонального, субъективного – гораздо ближе к жизни, даже если это творчество театральное, чем так называемая жизнь, которая гораздо ближе к театру. И не отсюда ли у нас постоянное ощущение, что на нас кто-то смотрит откуда-то – то ли из КГБ, то ли с небес, то ли с других планет, то ли из астрала-ментала-витала – но за нами все время наблюдают! А если не наблюдают, то что-то с нами нехорошо…

Это ведь нормальное ощущение актера! Он, будучи актером, занимаясь профессиональной деятельностью, так или иначе, шестым, седьмым, двадцать восьмым чувством обязан чувствовать, что на него смотрят, его слышат, видят, ощущают, переживают, то есть он все время в диалоге со зрительным залом. А если он, извините, не совсем здоров и аутично забывается на сцене, то это, как правило, просто неинтересно. Он там что-то переживает, а мы тут сидим, и все. Талант актера – это одно из таинственных качеств, так называемая заразительность. Вот почему один выходит – и то, что с ним происходит, заражает до самой галерки. А другой и красивее, и фактурнее, и голос у него, и все прочее, а никого это совершенно не волнует.

Актер, выходя в первой сцене, заранее знает, что будет в последней! И мы так хотим, чтобы был какой-то автор нашего театра жизни! И из великой тайны Бога – те, кто верует, – иногда нечаянно делают просто вождя, только небесного, который режиссирует этот спектакль, который придумал эту пьесу.

Давайте выбирать. Либо жить и иногда посещать театр ради эстетического удовольствия, ради сопереживания, ради таинственного процесса взаимодействия между творящим и воспринимающим творение – ибо оба друг другу неразрывно нужны. Либо давайте не ходить в театр. Если мы живем в театре, если мы уже актеры, играем роли в пьесе, не нами написанной, то тогда искусство – уже не искусство, а наркотик. Тебе в пьесе досталась скучная роль, но мы тебе сочиним вот такой вот сюжетик, дадим возможность отождествиться с героем или героиней на два часа и пожить, как они. Вот такие вот игрушки.

С одной стороны, все механизмы психологической защиты, созданные человеком на протяжении его существования, играют, безусловно, позитивную роль, давая ему возможность выжить и адаптироваться. Но, с другой стороны, именно эти же механизмы не дают ему развиваться.

Помните, как на Чудском озере с рыцарями поступили? Загнали их на лед, а они как броневики – слишком тяжелы для этого льда и неповоротливы. Иногда и мы так сильно защищены и так качественно адаптированы, что, если нас выгнать на лед Чудского озера, мы точно проиграем Александру Невскому.

Защита может быть пассивной, оборонительной, а может быть активной, творческой. Отсюда возникают две совершенно противоположные позиции. Согласно одной, жизнь сама по себе прекрасна, но люди ее пока еще недостойны, или не все ее достойны, или мы ее достойны, а они – нет. Естественно, версии разные. Вторая позиция встречается гораздо реже, она гласит, что люди-то достойны, но они вынуждены жить недостойной их жизнью.

Говоря о наблюдателе, я упоминал о двух возможностях. Первая заключается в том, что он действительно будет беспристрастным – и тогда это ученый, он изучает законы ролевого поведения, ибо социальная жизнь невозможна без конвенций. А ролевое поведение – это и есть конвенциональный договор, на основе которого мы согласуем множество разных индивидуальных порывов в какой-то совместной деятельности, в том числе в общежитии. Я говорил о том, что надо найти способ развести в себе инструмент, типическое, то, чем вы это делаете, с тем, кто это делает, то есть субъектом.

Но невключенный наблюдатель не может быть творцом. Можно говорить, что творец, творческое начало живет в подсознании, можно говорить, что это сверхсознание и что оно принципиально не контролируется, ибо это мутация. Можно говорить о том, что логика развития так называемой западноевропейской цивилизации, логика рационализма не только как способа познания, а как способа жить и действовать, знаменитое «сogito, ergo sum», привело нас к тому, что рационализм заменил в нас творца и таким образом сделал образцовыми членами общества потребления. Все, что нам позволено, – это изучать инструкции по пользованию готовым товаром.

Когда я говорю, что надо уйти из театра жизни, я говорю, что надо жить, а не быть зрителем. Жить – это значит не быть зрителем чужого представления, а быть действующим лицом этой великолепной пьесы, ее соавтором. И это вторая возможность.

Чтобы полюбить себя, надо себя обнаружить. Как считают большинство специалистов, для того чтобы обнаружить себя изначально, нужна безрассудно любящая мать, которая любит вас, потому что вы – это вы. Которая никогда, даже в шутку, а тем более для педагогических целей не скажет: вот у соседей мальчик – это мальчик, а ты… Никогда не скажет вам «дурак» и «недоразвитый» и более страшные слова, которые, к сожалению, родители детям говорят в состоянии аффекта или в состоянии рациональной педагогики.

Ко мне однажды обратилась женщина по поводу страшной проблемы: она не любила свою дочь. Настолько, что не могла с нею жить в одной квартире. Она понимала, что это ужасно, но ничего не могла сделать. И когда мы с ней начали общаться, выяснилось, что ее родители в детстве одной из эффективных форм управления ее поведением считали наказание бойкотом. С ней не разговаривали иногда до трех дней. Девочка воспринимала это как факт, доказывающий, что ее не любят, что она недостойна любви. Так, защищая свою любовь к родителям, она не научилась любить себя.