Невеста Борджа - Калогридис Джинн. Страница 14

Я, как и все в Италии, слыхала о безудержном пристрастии Александра к красивым женщинам. Еще в молодости, в бытность свою кардиналом, Родриго Борджа шокировал своего дядю, Папу Каликста, тем, что однажды, проведя обряд крещения, завел всех присутствовавших женщин в обнесенный стеной двор церкви и запер ворота, на несколько часов оставив взбешенных мужчин снаружи — слушать доносящееся из-за стены хихиканье и звуки, какие бывают при занятии любовью. Даже теперь Папа Александр забрал свою нынешнюю любовницу, шестнадцатилетнюю Джулию Орсини, в Ватикан и совершенно вопиющим образом прилюдно демонстрировал свою пылкую привязанность к ней. Говорили, что ни одна женщина не застрахована от его приставаний.

Просто не верилось, что Джофре — сын такого человека.

Я подумала о сильных руках Онорато, скользящих по моему телу. Я подумала о том, как он оседлывал меня, как я вцеплялась в его спину, когда он скакал на мне верхом, ведя к вершинам наслаждения.

А потом я посмотрела на этого тощего мальчишку и внутренне съежилась от отвращения при мысли о супружеском ложе. Онорато знал мое тело лучше меня самой. Как я смогу научить это женственное малолетнее создание всему, что следовало бы знать мужчине об искусстве любви?

Сердце мое преисполнилось отчаяния. Следующие несколько дней я пребывала в мучительном оцепенении, изо всех сил изображая из себя счастливую невесту. Джофре проводил время в обществе своей свиты и даже не пытался поухаживать за мной; это был не Онорато, которого волновали мои чувства. Джофре приехал в Неаполь с одной-единственной целью: получить корону принца.

Первой состоялась гражданская церемония. Прошла она в Кастель Нуово, руководил ею епископ Тропейский, а свидетелями были мой отец и принц Федерико. Разнервничавшись, Джофре выкрикнул ответ на вопрос епископа прежде, чем старик успел его договорить, и толпа весело загудела. Я же не смогла даже улыбнуться.

Затем состоялось преподнесение подарков, привезенных моим новоиспеченным супругом: рубины, жемчуга, алмазы, парча, затканная нитями из чистого золота, шелк и бархат — все это должно было пойти на украшения и платья для меня.

Но наш союз еще не был благословлен церковью, и потому не могло идти речи о его физическом осуществлении. Я получила отсрочку на четыре дня, до мессы.

На следующий день было Вознесение и празднество в честь явления архангела Михаила; в Неаполитанском королевстве его тоже считали праздничным днем.

С темного утреннего неба лил проливной дождь; дул пронизывающий ветер. Невзирая на зловещую погоду, наше семейство проследовало за моим отцом и его баронами в огромный собор Санта Кьяра, где всего лишь несколько месяцев назад был похоронен Ферранте. Алтарь был тщательно подготовлен церемониймейстером Папы Александра; на нем были разложены регалии правителя Неаполя, в том порядке, в каком их надлежало вручать новому королю: корона, усыпанная драгоценными камнями и жемчугами; королевский меч в драгоценных ножнах; серебряный скипетр, увенчанный анжуйской золотой лилией, и держава.

Мой отец ввел нас в собор. Никогда еще он не казался таким красивым и таким царственным, как в этот момент. Он смотрелся очень величественно в облегающем камзоле и штанах из черного атласа, поверх которых была надета мантия из ярко-красной парчи, подбитая горностаевым мехом. Наши родственники и придворные остановились на отведенных им местах, а отец продолжал идти вперед по широкому проходу.

Я стояла рядом с братом, крепко сжимая его руку. Мы не смотрели друг на друга. Я знала, что если только взгляну в глаза Альфонсо, то невольно выдам, насколько я несчастна — в тот самый момент, когда мне следовало бы быть счастливой.

Вскоре после того, как моя помолвка с Джофре была возобновлена, я узнала, на каких условиях новый король договорился с Папой Александром. Альфонсо II должен был даровать Джофре Борджа княжество Сквиллаче. Взамен его святейшество должен был прислать папского легата, дабы тот лично короновал отца. Тем самым Александр в открытую, бесповоротно признавал и одобрял царствование Альфонсо.

Как мне сказал отец, эта идея принадлежала не Папе, а королю.

Он целенаправленно добился радости для себя ценою моей печали.

Человек, который вскоре должен был стать известен под именем Альфонсо II, остановился под пение канона; его приветствовали архиепископ неаполитанский и патриарх антиохийский. Они провели его на сиденье перед алтарем, где он вместе с остальными выслушал папскую буллу, объявляющую его неоспоримым правителем Неаполя.

Отец встал на колени на подушечку перед кардиналом Джованни Борджа, папским легатом, и старательно повторил за ним слова клятвы.

Я слушала ее и размышляла над своей судьбой.

Почему отец настолько ненавидит меня? Он был совершенно равнодушен к прочим своим детям, за исключением наследного принца, Феррандино; но он выказывал своему старшему сыну ровно столько внимания, сколько было необходимо, дабы подготовить его к отведенной ему роли. Может, это потому, что я причиняла больше хлопот, чем все прочие?

Возможно. Но, возможно, ответ крылся в словах старого Ферранте: «Из всех его детей ты больше всего похожа на своего отца».

Но мой отец завопил, когда увидел мумии анжуйцев. А я — нет.

«Ты всегда был трусом, Альфонсо».

Не может ли быть такого, что жестокость моего отца порождена страхом? И он озлоблен на меня потому, что я обладаю единственным качеством, которого он лишен, — мужеством?

У алтаря отец закончил произносить свою клятву. Кардинал протянул ему пергаментный свиток, тем самым возводя его в королевский сан, и произнес:

— Силою апостольской власти.

Потом Джофре Борджа, маленький и серьезный, ставший посредством брака принцем королевства, выступил вперед, держа в руках корону. Кардинал взял у него корону и возложил на голову отца. Корона была тяжелая и немного соскользнула. Прелат придерживал ее одной рукой, пока они с архиепископом застегивали ремешок под подбородком отца, чтобы закрепить корону.

Затем новому королю передали королевские регалии: меч, скипетр и державу. Потом, в соответствии с требованиями церемонии, все папские прелаты должны были встать полукругом у отца за спиной, но тут его братья, сыновья и бароны во внезапном порыве ринулись к нему, демонстрируя свою поддержку.

Смеясь, отец уселся на трон под ликующие вопли собравшихся.

— Viva Re Alfonso! Да здравствует король Альфонсо!

Невзирая на весь гнев и негодование, которые я испытывала к нему из-за того, что он превратил меня в свое орудие, я посмотрела на него, увенчанного короной, величественного, и, к великому моему удивлению, меня захлестнула волна гордости и верноподданнических чувств. И я срывающимся голосом закричала вместе с остальными:

— Viva Re Alfonso!

Следующие три дня я занималась примеркой роскошного свадебного платья. Корсаж был сшит из золотой парчи, преподнесенной моим супругом, само платье — из черного бархата с атласными лентами, а нижнее платье — из золотого шелка. Корсаж и платье были усыпаны жемчугами Джофре, и еще больше его жемчугов и алмазов были аккуратно вставлены в сеточку для волос, сплетенную из тончайших золотых нитей. Рукава, привязывавшиеся к платью, тоже были из черного бархата и атласа, и их сделали такими пышными, что я свободно могла бы посадить в рукав собственного мужа. Мне бы полагалось гордиться своим платьем, проявлять к нему живейший интерес и восхищаться тем, как оно подчеркивает мою красоту. Но все было не так. Я смотрела на платье, как узник — на свои цепи.

В день моей свадьбы заря выдалась красной, а солнце было скрыто за облаками. Я стояла на своем балконе в Кастель Нуово, после ночи, в которую мне так и не удалось заснуть; я знала, что мне предстоит лишиться дома и всего, что я знаю, и жить в чужом городе. Я дышала полной грудью и наслаждалась прохладным морским воздухом. Будет ли в Сквиллаче он пахнуть так же приятно? Я смотрела на серо-зеленый залив и возвышающийся за ним Везувий и понимала, что воспоминания об этом моменте не смогут поддержать меня. Моя жизнь вращалась вокруг моего брата, а его жизнь — вокруг меня. Я разговаривала с ним каждое утро, каждый вечер ужинала с ним, встречалась с ним на протяжении дня. Он знал меня лучше, чем родная мать, и любил сильнее. Джофре казался неплохим мальчиком, но он был чужим. Как я смогу бодро смотреть в лицо жизни, если со мной не будет Альфонсо?