Если однажды зимней ночью путник - Кальвино Итало. Страница 31

— Людмилы нет, — говоришь ты, скорее для того, чтобы утвердить свое преимущество на эту информацию. А заодно и территорию.

— Знаю, — отвечает он равнодушно. Ирнерио прохаживается по комнате, берет с полок книги.

— Я могу быть тебе чем-то полезен? — продолжаешь ты почти вызывающе.

— Да вот ищу одну книжку.

— Я-то думал, ты вообще не читаешь.

— А мне не для чтения. Для дела. Я кое-что делаю из книг. Объекты. Ну, то есть объекты искусства: статуи, картины, называй как угодно. У меня и выставка была. Я скрепляю книги смолами, и они застывают как есть: закрытые или открытые. Иногда я придаю им разные формы, высекаю из них всевозможные построения, проделываю внутри книг отверстия. Книга — прекрасный рабочий материал: из него много чего можно сделать.

— А Людмила не против?

— Ей нравятся мои работы. Она дает мне советы. По мнению критиков, это серьезное искусство. Они хотят выпустить мой персональный альбом. Меня познакомили с господином Каведаньей. Это будет книга с репродукциями всех моих книг. Когда она выйдет, я использую ее для очередного объекта, многих объектов. Потом их снова соберут в одну книгу и так далее.

— Нет, я имею в виду, не против ли она, что ты берешь у нее книги.

— Да их тут вон сколько... Между прочим, она сама отдает мне книги, которые ей ни к чему. Но не подумай, что мне все равно, с чем работать. Вещь получается только тогда, когда я ее чувствую. Одни книги сразу наводят на нужную мысль, другие — наоборот: бьешься, бьешься — и никакого толка. Бывает, мысль уже есть, а подходящих книг не находится. — Он роется в книжном шкафу, вынимает книгу, пробует ее на вес, осматривает обложку, корешок и ставит на место. — Есть книги, располагающие к себе, а есть и совершенно невыносимые: они-то чаще всего и попадаются.

Вопреки твоим ожиданиям Великая Книжная Стена, призванная, казалось, надежно защищать Читательницу от набегов этого варвара, обернулась незатейливой игрушкой, которую он собирает и разбирает ничтоже сумняшеся.

— Ты небось знаешь библиотеку Людмилы как свои пять пальцев, — усмехаешься ты.

— Да они тут все одного покроя... Просто приятно видеть сразу столько книг. Я люблю книги...

— Как это?

— Ну, нравится мне когда кругом книги. Поэтому у Людмилы так хорошо. Правда?

Плотная изгородь исписанных страниц опоясывает пространство, как густая листва в дремучем лесу или слоистая скала, разлинованная пластами сланца. Так, всматриваясь в глаза Ирнерио, ты пытаешься различить глубинный фон, от которого должен отделиться живой образ Людмилы. Если сумеешь завоевать его доверие, Ирнерио раскроет волнующую тебя тайну отношений между Нечитателем и Читательницей. Скорее задай ему вопрос на эту тему, неважно какой.

— А ты, — пока это единственное, что приходит тебе в голову, — что ты делаешь, когда она читает?

— Я не прочь смотреть, как она читает, — отзывается Ирнерио. — Ведь должен же кто-то читать, а? По крайней мере знаешь, что необязательно делать это самому.

Радоваться пока нечему, Читатель. Приоткрывшаяся тайна их близости состоит во взаимодополняемости двух жизненных ритмов. Для Ирнерио важна лишь сиюминутная жизнь; искусство значимо для него как предполагаемая затрата жизненной энергии, а не как долговечное произведение или наполнение жизни, выискиваемое Людмилой в книгах. Впрочем, накопленную энергию он так или иначе признает и без чтения. Ирнерио чувствует, что ее нужно прокручивать, используя книги Людмилы в качестве материальной поддержки тех произведений, в которые он вложит свою энергию хотя бы на миг.

— Вот эта подойдет, — говорит Ирнерио, засовывая в куртку одну из книг.

— Ее-то я сейчас и читаю. Так что вынимай. К тому же книга не моя, я должен вернуть ее Каведанье. Подбери что-нибудь еще. Скажем, вот эту. Они очень даже похожи...

Ты взял томик, перетянутый красной бумажной полоской: «Последний бестселлер Сайласа Флэннери». Поэтому они и схожи: романы Флэннери издаются в едином графическом оформлении. Но дело не в оформлении. На суперобложке крупно выведено название романа: «В сети…» Это два экземпляра одной и той же книги! Вот так неожиданность.

— Ого! Я и не думал, что Людмила уже...

Ирнерио отдергивает руку:

— Это не Людмилина. Мне такого добра и даром не надо. Надо же, а я решил, что их и след простыл.

— То есть? А чья же она? И что значит «след простыл»?

Ирнерио берет книгу двумя пальцами, направляется к маленькой двери, открывает ее и швыряет книгу внутрь. Ты за ним. Просовываешь голову в темную комнатушку. На столе пишущая машинка, магнитофон, словари, толстая папка. Достаешь из папки титульный лист, выносишь его на свет и читаешь: Перевод Гермеса Мараны.

Ты стоишь как громом пораженный. Читая письма Мараны, ты, казалось, видел Людмилу между строк... Все объяснялось просто: ты не мог не думать о ней, и это лишь доказывало, что ты по уши в нее влюблен. И вот, осматривая дом Людмилы, ты нападаешь на след Мараны. Что это, наваждение? Нет, с самого начала ты предполагал, что между ними существует связь... Ревность, воспринимавшаяся до сих пор как игра с самим собой, овладевает тобой до кончиков ногтей. Не только ревность, но и подозрительность, недоверие; такое чувство, что ты уже не можешь быть уверенным ни в ком и ни в чем... Погоня за прерванной книгой, возбуждавшая тебя вдвойне, поскольку ты совершал ее вместе с Читательницей, оборачивается погоней за Людмилой, уносящейся по лабиринту загадок, уловок, притворства...

— А... при чем тут Марана? — спрашиваешь ты. — Он что, здесь живет?

Ирнерио качает головой:

— Жил. Когда-то. Вряд ли он вернется. Все, что он навыдумывал, насквозь пропитано фальшью; и что бы о нем ни говорили, тоже будет фальшивым. В этом-то он преуспел. Принесенные им книги внешне ничем не отличаются от обычных, но я их вмиг узнаю, на расстоянии. Притом что все бумаги Мараны должны, по идее, находиться в этой комнатушке. Время от времени где-нибудь обязательно появляются его следы. Сдается мне, что он сам оставляет их — приходит сюда втихаря, когда никого нет, и снова подтасовывает...

— Подтасовывает?

— Ну да... Людмила говорит, что все, к чему прикасается его рука, становится фальшивым. Я, например, твердо знаю: начни я использовать побывавшие у него книги, мои работы станут фальшивыми, даже если они будут точно такими, как всегда...

— Тогда почему Людмила хранит его вещи в этой комнатушке? Ждет, что он вернется?

— С ним Людмила была несчастной... Она не могла читать... Наконец она сбежала... Она первой ушла... Потом ушел и он...

Призрак удаляется. Ты переводишь дух. Прошлое позади.

— А если он опять появится?

— Она опять сбежит...

— Куда?

— Все туда же... В Швейцарию...

— А что, в Швейцарии у нее кто-то еще?—Ты невольно вспоминаешь о писателе с подзорной трубой.

— Можно сказать и так. Но это совсем другая история... Старик детективщик...

— Сайлас Флэннери?

— По словам Людмилы, всякий раз, когда Марана убеждает ее, что разница между правдой и ложью — это всего лишь наше предубеждение, она чувствует, что ей нужно увидеть человека, у которою книги зреют, как желуди на дубе... Так она говорит...

Неожиданно открывается дверь. Входит Людмила, бросает на кресло плащ и пакеты.

— А, знакомые лица! Извините за опоздание!

Ты пьешь чай вместе с Людмилой. Рядом должен быть Ирнерио, но его место почему-то пустует.

— Ведь Ирнерио только что был здесь. Куда он подевался?

— Наверное, вышел. Он приходит и уходит, не говоря ни слова.

— В твоем доме так принято?

— Почему бы и нет? Ты-то как сюда попал?

— Я и многие другие!

— Это что — сцена ревности?

— Разве у меня есть на нее право?

— А ты надеешься когда-нибудь его получить? Если так, лучше вообще не начинать.

— Что начинать?

Ты ставишь чашку и пересаживаешься на диван, где сидит Людмила.