Наследник Седьмой Марки (СИ) - Останин Виталий Сергеевич. Страница 47

— Барон! — крикнул он.

Расстояние между Эссеном и Олельковичем было около сотни метров, так что княжичу пришлось использовать усиливающий голос-конструкт, чтобы дозваться соперника. В результате на его голос повернули головы все ученики, занимающиеся на стадионе. Даже парочка менторов, следящих за безопасностью, отреагировали, хотя больше не на звук, а на применение конструкта вне учебного плана.

У Яна после окрика осталось два пути: сделать вид, что он ничего не слышал, и пойти дальше или ответить. Фактически же, ровно тот выбор, что ставил перед ним дядя: послушать его или действовать по-своему. Не слишком долго думая, юноша выбрал второй вариант. Не хватало еще идти и слышать, как культист орет ему в спину!

— Княжич.

Он остановился, дойдя до края беговой дорожки, лентой зелени окружающей стадион. Взглянул в глаза Адама, слегка приподняв левую бровь.

Олелькович выглядел каким-то другим. За последние дни Ян уже привык видеть его напряженным, будто нервы этого золотоволосого красавчика скрутились в мощные пружины, готовые при любой оказии распрямиться, высвобождая сдерживаемую энергию. Сегодня же аристо был расслаблен, словно тяжелую ношу со спины сбросил. Глаза широко распахнуты, на лице улыбка человека, пребывающего в полной гармонии с мирозданием. Стоит свободно, не ожидая нападения, да и сам атаковать не собираясь.

Он был одет не в форму для занятий, а повседневное платье — короткий школьный сюртук сбросил, оставшись в белой сорочке и узких серых брюках, заправленных в сапоги. Что было странно — обычно менторы следили за соблюдением всех учебных правил и не делали исключений даже для высокородных слушателей.

Второй странностью было то, что занимался на стадионе только второй курс третьего потока, а значит, Адаму тут делать было нечего. Но он здесь был, и присматривающие за студентами менторы ничего против его присутствия не имели. Вывод напрашивался сам собой — юный аристократ поджидал именно Эссена.

— Рад вас видеть! — тряхнул своими кудрями Адам, улыбаясь так открыто и дружелюбно, что никто и никогда не смог бы его заподозрить в неприязни к собеседнику. — Уже закончили с учебой на сегодня?

«Что еще за игра? — подумал Ян. — Два дня назад он кидался на меня с кулаками, а сегодня ведет себя так, словно ничего этого не было!»

— А я вот решил немного позаниматься. У нашего курса сегодня теория, но мы же с вами, барон, знаем, что здесь за теория, верно? — хохотнул Олелькович, продолжая вести себя так, будто случайно встретил лучшего друга. — Вот я и решил, что раз уж время все одно потеряно, хоть провести его с пользой. Не желаете, кстати, присоединиться? С менторами я уже договорился, они будут не против. Знаете, я бы с удовольствием взглянул на ваши родовые конструкты!

Ян продолжал молчать. Подумал, что, пожалуй, выглядит со стороны этаким туповатым пруссаком, который даже для ответа слов придумать не может, но быстро прогнал эту мысль. Не все ли равно, кто и что про него подумает? Важно только одно — что делать с этим хлыщом.

— Не лучшая мысль, — буркнул он в ответ

Часть его призывала ухватиться за предложение Олельковича и покончить с проклятым культистом здесь и сейчас. Сам предложил, так пусть все и кончится несчастным случаем на тренировке.

Адам же ответ его понял по-своему.

— Вы все еще сердитесь на меня, барон? Прошу, простите меня! Я повел себя как полный дурак! Честное-благородное слово — гормоны! Не знаю почему, но я словно с ума сходил, видя вас с Лизой! Умом понимал, что сам расстался с ней, да и что мы за пара были? Мещанка и наследник княжеского рода — смех! А поделать с собой ничего не мог. Как бес вселился!

В глазах Адама мелькнула веселая искра.

«Он что — издевается?» — подумал Ян.

А княжич, не обращая внимания на изменившееся выражение лица своего молчаливого визави, или делая вид, что не замечает его, продолжал:

— Примите мои извинения, барон! Я был неправ, повел себя глупо, и мне ужасно стыдно!

Змея не способна отрастить ноги, иначе это была бы не змея, а ящерица. Человек, однажды связавший себя с Адом, не может в одночасье измениться и отказаться от служения той стороне. Олелькович, сколько бы ни изображал раскаяние, оставался врагом.

— Погиб человек, — только и сказал Ян в ответ.

Да и то лишь потому, что нужно было что-то сказать. Или молча уходить. Но последнее стоило бы сделать раньше.

— Пекка? Да, славный малый! Мы были дружны, вот я и подумал, что вы его убили. Но, барон, а что я должен был подумать в той ситуации? Я вел себя как свинья, вы могли ударить по мне конструктом — клянусь, я и сам собирался это сделать! И что я вижу? Пекка падает, как дерево, в которое попала молния! Естественно, я подумал на вас. За это я тоже приношу вам свои извинения!

«Да что нужно этому проклятому культисту? Он же не может думать, что достаточно мило пощебетать, и наша с ним вражда сама собой рассосется, как туман поутру? Нет, он что-то задумал, но что? Богдан говорил, что изменились обстоятельства? Какие? Получил нагоняй от отца? Или даже приказ со мной замириться? Неглупо. Причем делает это у всех на глазах, а значит, я уже точно не могу вызвать его на дуэль. Но это не все. Скорее всего, глава рода Олельковичей сейчас своими методами пытается сгладить конфликт. Может быть, ему даже удалось надавить и на “восьмерок”? Хаген Мученик — что вообще происходит?»

Несмотря на кипящий котел вопросов, внешне Ян почти никак не реагировал на слова княжича. Только мышцы лица напряглись, превратив его в равнодушную маску, за которой прятались истинные чувства.

— Так вы простите меня, барон? — Адам поймал взгляд собеседника и более не отпускал его. — Чем я могу загладить свою вину? Только скажите!

— Может быть, оставить меня в покое? — тоном, в котором не была ни крохи тепла, ответил Ян. — Столько внимания к моей скромной персоне утомляет. Мы, жители Пограничья, к такому непривычны.

Но даже этих слов, являвшихся грубостью, было недостаточно, чтобы остудить дружелюбный настрой Олельковича.

— Бросьте, Ян! Вы позволите так вас называть? Давайте забудем прошлое! Мы с вами одного возраста, примерно равного происхождения — нам бы держаться вместе!

Слова лились потоком, но в какой-то момент Ян перестал их слушать. Он сосредоточился на чувствах другого рода. Тех, что являлись дополнительными органами обоняния и осязания охотника приграничной Марки. Тех, что не давали потеряться в изменившейся реальности Геенны и безошибочно указывали на демонов. До поры от Адама не смердело Скверной, но на последней фразе знакомый «запах» буквально ударил по Эссену. Только был он каким-то новым, изменившимся. Замешанным, если так можно сказать, на естественных «ароматах». Как если бы вонь разлагающегося на солнце трупа пытались прикрыть ароматом цветущей сирени.

Потусторонняя энергия, противная всему живому, не расходилась в стороны, как это было во время драки у ресторана, а была сконцентрирована только на Яне. При этом не была атакой. Княжич словно бы демонстрировал ее — но только ему. Вел беседу на двух пластах сразу: уничижительную болтовню с извинениями на видимом всем уровне и полную нескрываемого превосходства на том, что был доступен только ему и Эссену.

Адам как бы говорил: «Я знаю, что ты знаешь! Но ты ничего не сможешь сделать! Ничего не сможешь доказать. Только ты и я в курсе, но все остальные скорее поверят мне, а не тебе. Если ты нападешь — я буду жертвой, а ты агрессором. Видишь? Для всех остальных я наступил на горло родовой гордости, приношу извинения тому, кто мне далеко не ровня, но мы с тобой понимаем, как на самом деле обстоят дела, верно?»

Получается, что именно для передачи этого послания Олелькович и затеял беседу. Вызнал, что, забирая с занятий сестру, Ян ходит этой дорогой. Только вот Эссен не мог решить, в чем именно это послание заключается.

— Впрочем, как вам будет угодно, барон, — вновь возвращаясь к внешней части разговора, услышал Эссен. — Я извинения принес, и, как бы банально это ни звучало, моя совесть чиста. Вы же, если продолжаете таить обиду, вольны в своем выборе!