Дело о ядах (ЛП) - Торли Эдди. Страница 9

Матушка берет меня за руку. Ее холодные пальцы обвивают мои костяшки, как змеи.

— Мы будем заботиться о людях. Мы уже заботились бы, если бы не мятежные аристократы. Теперь хватит вести себя как твой отец, исполняй мой приказ. Только так.

«Хватит вести себя как твой отец», — она думает, что замечание заставит меня слушаться. Но в моей голове появляется идея. Может, мне и стоит вести себя как отец.

* * *

Поздно ночью, пока все остальные спят, я бегу в лабораторию, как умная кухонная мышь, и вскрываю каждый ящик, принесенный из домика в саду. Я листаю ветхие бухгалтерские книги и свитки, ищу то, что, клянусь, уничтожила двумя годами ранее.

На дне третьего пыльного ящика я нахожу отцовский гримуар. Красная кожа вспыхивает в свете факелов, и мои руки неуверенно замирают, годы предупреждений матери звенят в моих ушах.

«Он любил алхимию больше, чем нас. Он был безрассудным и одержимым, и, в конце концов, это его убило».

Она не ошибалась. Отец был настолько поглощен своими экспериментами, что мы разорились и умерли бы от голода, если бы матушка не прибегла к чтению по ладони и продаже любовных зелий — начало Теневого Общества. И он погиб в результате взрыва, которого можно было бы избежать, если бы он прислушался к просьбе матери варить только безопасные, знакомые рецепты, которые она требовала для своих клиентов. Но отец варил то, что ему нравилось. Зелья, которые он считал самыми важными. Я до сих пор помню, как мама плакала по ночам после того, как Маргарита и я ложились спать, умоляя его быть осторожнее. Умоляя его прийти на ужин и стать нам отцом. Умоляя его полюбить ее.

Но отец любил только свою алхимию, и, в отличие от мамы, я не возражала, что он относился ко мне больше как к лаборанту, чем к дочери. Я была рада получить хотя бы долю его внимания. И я полюбила алхимию почти так же сильно, как и он.

Я осторожно провожу пальцем по корешку гримуара отца. Что, если его убеждения не были такими абсурдными, как утверждала мать? Возможно, он что-то понял — полагаясь на свои инстинкты, а не на ее приказы.

«Однажды ты станешь великим алхимиком, — говорил он мне. — Даже лучше меня».

Я вытаскиваю гримуар и прижимаю к груди, вдыхая сладкий аромат шалфея, исходящий от бумаги — тот же запах, который всегда был у камзола отца.

— Что бы ты сделал? — шепчу я, но уже знаю ответ.

«Эксперимент. Новшества».

Я тут же думаю о Яде Змеи, и я провожу три часа за записями отца, решив создать зелье, которое уберет ужасные эффекты яда. Но зелье очень темпераментное. Если мешать слишком много раз, ингредиенты разделятся. И оно выкипит, если жара будет хоть немного. После пяти неудачных попыток рассвет уже близится за шторами, и я хочу увидеть результат работы. Я закрываю гримуар отца и начинаю придумывать то, что перекроет мой рецепт — тот, о создании которого я жалела: дезинтегратор Лесажа.

Исписав четыре страницы и дважды проверив цифры, я добавляю в котелок две доли амбры и одну — барвинка. Лепестки становятся гадкой пахнущей пастой, и я продолжаю помешивать, пока на поверхности не начинают лопаться пузырьки. Когда паста стала темно-серой, я переливаю ее в большой пузырек и подношу к свету, смотрю, как жидкость пенится. Когда Лесаж в следующий раз атакует огнем, я попытаюсь обратить эффект.

Улыбаясь, я бегу по комнате, чтобы спрятать пузырек, но дверь распахивается.

«Мерде».

Мое сердце замирает, и ноги следом. Я быстро убираю пузырек в карман фартука, а потом поворачиваюсь и обмахиваю лицо, чтобы отвлечь внимание от бугорка в кармане.

— Подопри дверь. Тут жарко, как в аду, — драматично говорю я.

Грис кивает, проходит в дверь. Я так рада видеть его вместо сестры, Фернанда или Лесажа, что громко смеюсь.

— Хорошо, что ты здесь. Уже хочется начать.

Он почесывает спутанные ото сна волосы и разглядывает бардак на столе.

— Похоже, ты уже в процессе. С каких пор ты встаешь до рассвета?

— Я не могла уснуть, так что решила начать.

Он хмурится из-за бардака на столе, касается лепестков барвинка и нюхает ступку, где я растолкла амбру.

— Начала делать что? Не Яд Змеи. И что это? — он тянется к красной книжке отца, но я убираю ее со стола и запихиваю в корсет.

— Ничего.

— Мира? — Грис щурится.

Я бросаюсь к столу, хватаю стебелек колокольчиков из сосуда и подношу лиловые цветки к его носу.

— Ты помнишь, как мой отец учил нас использовать колокольчики?

Подозрение и боль мелькают на его лице, и он отодвигает стебелек.

— Я знаю, мятеж длился дольше, чем ожидалось, но не говори, что ты сочувствуешь Вандому и его аристократам. Что ты не помогаешь им тайно.

— Как бы я помогла им? От Яда Змеи нет противоядия.

Он смотрит на мой корсет, на гримуар в нем.

— Они заслуживают этого. Ты знаешь, что они сделали со мной.

Я опускаю взгляд на стол и играю с кусочком бечевки. Я никогда не забуду день, когда матушка привела Гриса домой — он был на два года старше меня, но такой худой и напуганный, что выглядел младше моих шести лет. Было видно каждое ребро под его тонкой грязной кожей, а на руках и ногах были синяки. Он не разговаривал ни с кем из нас несколько месяцев, но мама рассказала мне, что случилось. Его хозяин, шевалье де Лотарингия, избил его и бросил умирать после того, как его отец, лакей, был повешен за кражу золотой пуговицы с жилета. Пуговицу позже нашли в спальне кавалера.

Мать была спасительницей Гриса. Теневое Общество стало его новой семьей.

Грис злобно натягивает фартук через голову и бормочет о безжалостных, хладнокровных придворных, завязывая шнурки.

— Я им не помогаю. Клянусь, — говорю я, радуясь, что могу сказать правду. Но чувство вины шевелится в моей груди, как червяк в гнилом яблоке, потому что часть меня хочет им помочь. Несмотря на то, что дворяне плохо обошлись с Грисом, несмотря на то, что они смотрят на нас свысока, мне было жаль всех, кто встретит свой конец из-за Яда Змеи.

Грис изучает мое лицо и после долгого мучительного молчания обхватывает мои щеки ладонями размером с чайник и целует меня в лоб.

— Если ты говоришь, что не помогаешь им, я тебе верю. Но мне интересно, что ты делаешь…

— Просто экспериментирую, — отвечаю я, занимая руки травами.

Он смотрит на меня большими глазами, будто говорит: «Мне можно доверять. Разве я не заслужил это?». Он тысячу раз это заслужил. Когда Маргарита была занята, продираясь сквозь ряды Общества и собирая милость матушки, Грис решил учиться у отца вместе со мной, утверждая, что разделяет мою любовь к алхимии. Я подозреваю, что он хотел защитить меня от изменчивого настроения отца. Когда мы стали старше, он научил меня играть в карты и позволил мне присоединиться к нему и другим мальчикам. И он смеялся и разговаривал со мной до поздней ночи, как это делала моя сестра до того, как бросила меня в пользу Фернанда.

Я никого так не любила, никому не доверяла так, как Грису. Потому я молчу.

Только так я могу защитить его, если меня раскроют.

Только так можно защититься от его ненависти.

— Порой ты так похожа на своего отца, — ворчит он, его нож режет травы.

«О, Грис. Ты даже не представляешь».

* * *

В течение следующих трех дней матушка отправляет делегации на переговоры с герцогом Вандомом, но он и его орда разгневанных дворян отказываются присягать на верность Теневому Обществу. Они продолжают свой марш, превращая Марсово поле в армейский лагерь, поэтому матушка посылает Фернанда, Маргариту и несколько членов Общества отравить их лошадей и еду.

— Это было ужасно, — шепчет Маргарита, когда они возвращаются позже той же ночью. Мы не спим в одной комнате уже несколько лет — по ее настоянию, — но она прячется под одеялом и устраивается рядом со мной. Я застываю, раздраженная ее слезами, смачивающими мой халат, и ее руками, дрожащими, как листья, под одеялом.

— Плачь в плечо Фернанда, — протестую я.

— Пожалуйста. Я не могу позволить ему видеть меня такой. Или матушке. Мне больше некуда идти.