Непобедимый. Право на семью (СИ) - Тодорова Елена. Страница 32

— Ты пьяна?

— Что-о-о?

— Понятно.

— Что понятно?

Но он уже уводит взгляд. Снова поверх моей головы находит ту раздражающую точку и полностью на ней фокусируется.

Вы из бани на мороз когда-то выскакивали? Что-то подобное проворачивает мой организм. Только контраст еще сильнее. Ведь пару секунд назад я не просто плавилась, я неистово горела. А теперь… Вновь до дрожи замерзаю.

В голове резко проясняется. Я способна ругать себя, хоть не до конца понимаю, за что. Вроде никаких умышленных действий не предпринимала. Все как-то само собой произошло. И… Мне просто привиделось много из того, чего на самом деле нет и быть не может.

— Так о чем вы говорили? — повторяю вопрос, когда дыхание полностью приходит в норму.

— Неважно.

— Как это неважно? Миша…

— Замолчи, — обрывает он резко. Сглатывает и добавляет так же жестко и вместе с тем как-то иначе: — Я прошу тебя, помолчи.

Я и замолкаю. В тяжелом ступоре пытаюсь разгадать, что за новые интонации выдал Тихомиров. Но танец заканчивается, а я так ничего и не придумываю.

Домой мы уезжаем раньше всех. Как только Егорка начинает зевать, Миша приказывает собираться. Я не возражаю, потому как тоже чувствую усталость.

Сын засыпает по дороге. И после этого в салоне образуется и нарастает напряжение. Стараюсь смотреть в окно, но и это слабо спасает.

«Еще немного…» — говорю себе я, нервно постукивая пальцами по бедру.

Но как же тянется это «немного»!

Невыносимо. Не знаю, как какой-то психоз не ловлю, пока машина останавливается. Впрочем, до квартиры едва ли в меньшем стрессе добираюсь. И вроде Тихомиров не смотрит… Прижимая Егора к груди, спокойно шагает рядом. Однако что-то ощущается не так. Эмоций с его стороны в разы больше, чем обычно.

«Вот это я, конечно, придумала…», — сама над собой смеюсь.

Точнее, пытаюсь.

Первой забегаю в квартиру. Придерживаю для Миши сначала входную дверь, а после и ту, что ведет в детскую. С облегчением и странным сожалением выдыхаю, когда он укладывает Егора в постель.

«Можно уходить…», — неохотно подгоняю себя.

— Спокойной ночи, — бросаю в полумрак и, не дожидаясь ответа, иду в свою спальню.

Шарю ладонью по стене в поисках выключателя. Но зажечь свет так и не успеваю. Совершенно неожиданно ощущаю плотный толчок в спину — всем телом Тихомиров в меня вбивается. Не позволяя улететь, ловит руками. Прижимая, на мгновение замирает. Настолько короткое, что пару секунд спустя мне уже кажется, что ничего и не было. А он, разворачивая, уже прибивает спиной к стене.

— Ты спрашивала, сильно ли я тебя ненавижу, — напоминает приглушенно.

— Боже… Как же долго ты, Миша, думал… — вырывается у меня вместе со стоном.

— Я не ненавижу тебя, Полина, — но при этом выдает это таким жестким тоном, что меня тотально лихорадить начинает. Задерживает взгляд — не вижу, но чувствую. Черт возьми, нам не нужен свет, чтобы прожигать друг друга насквозь. Всем телом вздрагиваю, когда Тихомиров наклоняется еще ближе и, опаляя мое лицо дыханием, заявляет: — Я просто готов тебя убить. Вот и все, принцесса, мать твою, Аравина.

30

Полина

— Так убей, Миша… — шепчу, теряя с его словами что-то очень-очень важное. В груди дыра образуется, сквозь нее все силы и вытекают. Обнажая душу, дает прорваться тем чувствам, которые я так долго прятала и запирала. — Если станет легче, убей… Слышишь? Тихомиров? Вызываю огонь на себя.

Его рука сжимается на моей шее, лицо приближается. На миг кажется, что он действительно это сделает. Резко и без каких-либо сожалений. Страх затапливает. Он сильнее остальных эмоций сейчас. И вместе с тем… Раньше, чем умрет моя физическая оболочка, я умираю душевно. Из глаз выкатываются слезы, быстро сползают по щекам. Чувствую, как эту влагу, словно огонь спирт, поджигает Мишино дыхание.

Слезы соскальзывают по губам и подбородку, ему на ладонь. И тогда он отталкивается. Позволяет воздуху просочиться между нашими телами. Одергивает руку так резко, будто в чистом пламени она побывала.

— Раздевайся, — этот прямой и жесткий приказ заставляет меня усомниться в реальности происходящего.

Я в бреду? Передо мной Миша? Что с нами, черт возьми, происходит?

— Нет, — шепчу на всякий случай.

Это ведь можно считать ответом на что угодно. На все и сразу.

Но Тихомиров… Он резко разворачивает меня и, грубо вжимая в стену, дергает вниз молнию моего платья. Ошарашенно моргая, несколько секунд нахожусь в состоянии полного оцепенения. Прохладный поток кондиционируемого воздуха проносится по моей обнаженной спине, а мгновением позже и по ягодицам. Буквально сразу после того, как платье падает на пол, щелкает застежка бюстгальтера, в груди ощущается мнимая свобода, и я, наконец, дергаюсь. Оборачиваюсь, чувствую, как Миша уже стаскивает с меня трусы.

— Что ты делаешь? — первый крик больше похож на сдавленный выдох. Но в следующий я уже вкладываю всю силу и все свои эмоции: — Что ты делаешь???

Пространство звенит, трещит и двоится.

— То, что стоило сделать еще во Владивостоке.

Его голос, дыхание, клубы какой-то безумной энергии столько эмоций в пространство высвобождают… Я теряюсь от силы чувств, хоть и не могу определить их природу. Со стороны Миши это действует убийственно. Насквозь меня пронизывает.

Я снова теряюсь, поэтому не сопротивляюсь, когда он подтаскивает к кровати. Пока садится и валит меня животом к себе на колени, не дышу. Лишь несколько секунд спустя, одичало выкатывая глаза, громко с надрывом выдыхаю в бархатную гладкость покрывала.

Когда Мишина ладонь опускается мне на ягодицы, кажется, что разрывается мое сердце. Разлетается на осколки. И на одном разе он, увы, не останавливается. Сразу за первым следует второй и третий шлепок. Хлесткий, жгучий и какой-то отчаянный.

Он на эмоциях… Боже мой, он на таких эмоциях, которые своей силой сокрушают сильнее ударов.

Я не сопротивляюсь. Вот кто бы сказал, никогда бы не поверила, что стерплю подобное. Но я терплю. Заливаюсь слезами, кусаю губы и терплю.

Обида, чувство унижения и все остальное, конечно же, присутствуют. Только вот огонь в груди намного-намного мощнее.

Дыхание Тихомирова с каждым шлепком становится громче и надсаднее. Оно меня режет сильнее физических истязаний. Потому что это его личная боль. Она вскрывает все мои раны, даже те, о которых я до этого момента не подозревала.

Как только Миша останавливается, едва эта буря внутри него затихает, изворачиваюсь и сползаю на пол между его ног. Хочу сказать что-то, но не получается. Сердце горячими осколками разлетелось по груди и, вызывая адовые муки, впилось в плоть.

Дышать больно, но не дышать я тоже не могу. Делаю это часто, громко и отрывисто.

И так как нужные слова не получается найти, я просто подаюсь вперед, обвиваю Мишину талию руками и изо всех сил к нему прижимаюсь. Он замирает, резко перестает дышать и буквально превращается в камень.

Как же неистово колотится его сильное сердце! Как же оно бомбит! Такую мощную амплитуду задает, что даже меня, приклеенную к его торсу, пробивает и оглушает.

К сожалению, этот контакт обрывается крайне быстро. Миша прожигает ладонями мою талию, крепко сжимает и, оттаскивая меня от себя, валит спиной на пол.

Я не хочу, чтобы все это заканчивалось сексом. Но именно к этому все идет. Тихомиров снимает рубашку.

— Тебе ведь не легче, правда? — с трудом выговариваю. Во рту так сухо, что и сглотнуть не получается. А в горле пульсирует какой-то ком. — А знаешь, почему? Теперь ты понимаешь? Миша? Миша?! — получается чуточку громче. Совершаю полноценный вдох и, наконец, расхожусь. Не соображая, что творю, иду ва-банк: — Ты любил меня?

Какое безумие вновь в это поверить… Даже после его срыва… Даже… Безнадежно!

И все же этот вопрос громче и сильнее любого удара оказывается. Отчетливо вижу, как Непобедимый вздрагивает.