Непобедимый. Право на семью (СИ) - Тодорова Елена. Страница 34

— Боже, Миша… Ты огромный… — мычу, выгибаясь до ломоты в пояснице.

— Остальные меньше попадались? — цедит сердито Тихомиров и кусает меня за плечо.

Я лишь мотаю головой, не замечая, как травмирую о жесткий ворс кожу.

— Я тебя люблю… Только тебя, Миша… — бормочу задушенно.

— Твою мать, Полина… Молчи, блядь…

Снова его щетина касается моей спины, но на этот раз в ход идут не зубы, а губы. Сжимая ладонями мою грудь, припечатывается сзади со всей дури и на контрасте с этим целует почти нежно.

— Боже… Боже… Миша-Миша…

Я не выдерживаю. Должно быть, он все же намерен меня убить. Сколько это может продолжаться?

— Я бы мог трахать тебя всю ночь, — рычит Тихомиров мне в ухо.

Черт возьми… Он словно мысли мои читает. Будто все это время не только в моем влагалище господствует, но и в сознании. Да, конечно, и в сознании тоже. Иначе я бы не сходила с ума.

Я снова тону и захлебываюсь в вырабатываемых мною же эмоциях и ощущениях. Дрожу все резче и отчетливее. Когда Миша толкается, растягивает, задевает какие-то чувствительные точки… Когда жадно трогает, влажно целует и жестко кусает… Когда просто прижимается лицом к моей спине, отрывисто стонет… Я себе не принадлежу. Я летаю в том самом межгалактическом пространстве. Приближение второго оргазма даже не осознаю. Ощущаю по факту. Как же он меня сотрясает! Неожиданно и настолько мощно, что, кажется, назад я уже не вернусь.

Резкий спад давления. Разительная и ноющая пустота внутри. Стенки влагалища продолжают сокращаться и сжиматься, но Тихомиров ускользает. Прибивает мое обмякшее тело грубым и громким стоном. Обжигает ягодицы и поясницу обильным выплеском семени. Его так много, что оно почти сразу же начинает стекать. Но меня это не беспокоит и даже не смущает.

— Миша… — выдыхаю, оборачиваясь.

Тихий голос выдает панику. Однако Тихомиров будто не слышит. Почти сразу же встает и начинает собирать свою одежду.

— Ты же не уйдешь сейчас? — плевать, как жалко это звучит. — Миша?

Хочу, чтобы тепло его тела вернулось. Пустота пугает сильнее всего прочего. Вообще всего! Пусть делает все, что угодно, только не покидает.

— Миша?

Если бы могла, закричала бы. Но силы исчерпаны. А все, что осталось, стремительно поглощает вакуумная пустота.

— Миша?

Он уходит, так ничего и не сказав. А я еще долго сижу. Истощенная и разбитая, будто уничтоженная.

«Я хочу тебя убить…»

Убил… Доволен? Легче стало? Нет ведь… Уверена, что нет…

Если бы я сейчас пошла в его спальню… Если бы только нашла силы… Прогнал бы?

Подтягивая колени к груди, стискиваю их руками и замираю.

О том, что произошло, стараюсь не думать. Но, черт возьми, что еще хуже, воскрешаю наш первый раз. Особую боль причиняет финал той ночи… Воспоминания о том, как Миша отнес меня в ванную, как мыл, целовал, ласкал и после снова до потери пульса любил. С поразительной точностью воссоздаю каждую секунду. Так ведь долго себе запрещала. А сейчас все обрушивается. Вытягивая какую-то новую волну боли. Разрушительную и беспощадную, как сам Непобедимый.

32

Полина

— Ставь сахар на место, пожалуйста, — первое, что я слышу от Тихомирова на следующий день, едва переступаю порог кухни.

Смотрит точно так же, как и вчера. Будто я одним своим присутствием его раздражаю. Одна я на всей Земле. На других ведь так не смотрит.

Но я не собираюсь на это реагировать. Никаких эмоций он у меня не вызовет. Готова ко всему.

И то, что воспоминания накрывают, а внутри все предательски сжимается, никогда не узнает.

— Доброе утро, сынок, — наклоняюсь, чтобы обнять и поцеловать Егорку.

Они с Тихомировым завтракают. Я уже привыкла, что меня не ждут. В последнее время по утрам аппетита нет, и готовить что-то прям через силу получается. Я измотана.

Сегодня ко всем бедам еще и воскресенье. Чертов день, когда Миша остается дома. Я почти не спала этой ночью. Но выходить долго не решалась. Слышала, как он покинул свою спальню, как прошел в комнату сына, как они вместе отправились в ванную, а потом на кухню.

— Насчет сахара, — говорю идеально ровным тоном, глядя при этом на Непобедимого в упор. — Я всегда ставлю его на место.

Он замирает. Стискивает челюсти. Жестко втягивает носом воздух.

— Если бы ставила, я бы не поднимал вопрос. Утром он был на столе. Как и все предыдущие дни.

Что это? Столько злости из-за оставленной на столе сахарницы?

Растерянно оглядываюсь. Может, и правда, оставила? Но, блин, это что — проблема, чтобы сходу выводить меня на эмоции?

— Это так принципиально? Убирать в шкафчик? — слегка повышаю голос.

Взгляд с Тихомирова не свожу. Плевать, что и он меня визуально распинает.

— Для меня, да, — ни на грамм не смягчается.

— Окей, — старательно улыбаюсь.

Война — значит, война.

Спокойно иду к графину, наливаю в стакан воду и медленно пью.

Словно никаких забот не имею. Словно вчера ночью моя жизнь не перевернулась с ног на голову. Словно то, что произошло, на мне в принципе не отразилось.

Слышу, как скрипит за моей спиной стул. Тихомиров прочищает горло. А потом тем же холодным тоном спрашивает:

— Надеюсь, ты помнишь, что мы обещали моим родителям сегодня заехать?

Очередной глоток воды застревает в горле.

Забыла, конечно.

Я с ним никуда ехать не хочу. Дома я могла бы спрятаться в своей спальне, а там придется постоянно рядом быть. Да и по дороге.

— Знаешь, я себя плохо чувствую, — говорю при этом с умышленной легкостью. Чтобы не усомнился, что проблема именно в самочувствии. Не хочу, чтобы на свой счет принимал. — Давай перенесем.

Тихомиров так долго не отвечает, что я буквально вынуждена обернуться и встретиться с ним лицом.

— В каком смысле «плохо»? — оглядывает меня с головы до ног. И выражает при этом не просто недовольство или любопытство… Ловлю в его взгляде беспокойство. — Что-то болит?

Я пытаюсь не реагировать, но внизу живота как-то резко и жарко скручивает. И… Я все-таки давлюсь водой. Отставив стакан, натужно до слез кашляю.

— Все нормально… — отмахиваюсь от Миши, едва он шагает ко мне. Он, конечно же, замирает, но как-то слишком близко. — Нормально… Дышу… — утирая глаза, подхватываю подбежавшего Егора. С его помощью отгораживаюсь. — Ты поел?

— Да, — отзывается сынок.

— А руки?

— Вымыл!

Надо же… А я не заметила, как и когда. Но обе ладошки и правда чистые и пахнут Тихомировским мылом.

— Мамочка, я гулять хочу!

— Сейчас пойдем…

Не договариваю, потому что Миша меня перебивает.

— Егор, сходи пока, принеси игрушки, — обращается к сыну.

— Хорошо, — охотно соглашается малыш.

Извиваясь, в конечном итоге вынуждает меня опустить его на пол. Сразу же убегает в комнату.

— Так, что не так? — напирает тут же Тихомиров. — Что тебя беспокоит?

И снова этот взгляд, будто рентген.

— Ничего серьезного… — говорю и чувствую, как краснею.

Пытаюсь пройти, но Миша не позволяет. Выставляя ладонь, преграждает путь.

— Если ничего серьезного, тогда собирайся к моим.

Вскидывая на него взгляд, сердито поджимаю губы.

— Почему так смотришь? — хватает наглости спросить.

— Как? — резко выталкиваю я.

— Чем-то недовольна?

— Нет, — голос прям звенит от злости, но я улыбаюсь.

— Если остались вопросы, можем поговорить, — предлагает Тихомиров великодушно.

— Я вчера… Вчера хотела… После… Но ты ушел, — выдаю с обидой, не получается скрыть. — А сегодня… Уже не надо.

Пытаюсь оттолкнуть его и пройти, но Миша придвигается ближе и стискивает ладонями мою талию с такой силой, что я пошевелиться не способна.

— Полина… — обрушивает с какой-то сердитой решительностью.

— Я тут! Самолет! — кричит Егорка с порога.

Тихомиров моргает, привычно сжимает челюсти и, одарив меня каким-то неопределенным, напряженным взглядом, поворачивается к сыну. Я шумно вздыхаю и промокаю пальцами уголки глаз.